Сейчас папа своими руками поможет им погрузить в самолет изобретение академика Лемехова. Можно ручаться, что Ученая Бандура не долетит до Ванавары. Но попробуй скажи об этом папе! Высмеет, и только. Кричи, скандаль, доказывай свое, упади и бейся головой. Самое большее, чего ты добьешься, — денег на обратную дорогу и презрения на всю оставшуюся жизнь. Папа не верит в пришельцев. И не поверит! Чтобы его убедить, нужна инопланетная штука, какой-нибудь бластер-шмастер, который снес бы половину аэропорта. Но и тогда Митькин ученый папа может сказать: «Это же эффект Боткина-Петкера, дифракция диспепсического квартирума. Я об этом читал пять лет назад, а теперь, видишь, уже сделали!»

Блинков-младший огляделся, раздумывая, что учудить, чтобы папа отказался от полета. У стены ангара стояла ржавая рама грузовика без колес. А что? Подходит. Главное, чтобы все выглядело непринужденно. Пройтись рядом, споткнуться и головой — о вон ту торчащую железку. Не попасть бы виском, а то убьешься насмерть. Надо только рассадить себе лоб, и хорошенько, чтобы кровь залила глаза. Единственное, чего по-настоящему боится папа, — это повредить голову и стать идиотом. И за сына испугается.

Митька уже отошел к грузовику, рассчитывая, где споткнуться, как вдруг понял, что так он спасет одного себя. Папа — обязательный человек. Раз ему поручили доставить Бандуру, он доставит. А Митьку отправит в больницу, конечно, собираясь вернуться к нему этим же самолетом и не зная, что не вернется… Когда зеленоглазые приблизятся к нему, чтобы убить, он же ничего не поймет, не поймет до последнего мгновения!

Нет, бросать папу нельзя. Вдвоем у них будут шансы отбиться… Торопя события, Блинков-младший достал свой складной нож с отверткой и пошел помогать отцу, который вывинчивал из ящика последние шурупы.

Рев тысячесильного мотора пронизывал старичка «Ан-2» насквозь и отдавался в костях. У Блинкова-младшего давно заложило уши. Пассажирских кресел в самолете не было, по бортам тянулись две длинные скамейки. Летишь боком, в иллюминаторах напротив только небо, а чтобы посмотреть на землю в иллюминатор за спиной, надо сворачивать шею. Зато никто не подкрадется с тыла.

Внизу горела тайга. За два часа полета Митька насчитал восемь пожаров. Одни бушевали на десятки километров, другие тлели желтоватым торфяным дымом. Иногда дымное облако накрывало низколетящий самолет, и запах гари не выветривался еще долго после того, как пожар оставался позади.

За открытой дверью пилотской кабины в левом, командирском кресле почитывал газетку главарь зеленоглазых. Штурвал немного пошевеливался без его участия. С Митькиного места не было видно, чем занимается второй пилот в правом кресле. С час назад он выходил, чтобы поговорить, вернее, поперекрикиваться с Пашкой, но Сергей Иванович не взял штурвала.

Самолет летел на автопилоте, и это было плохо. Значит, главарь тоже сможет участвовать в схватке за Бандуру. Немного утешало то, что второй пилот оказался кавказцем с висячим носом, усами и жутким акцентом. Зеленоглазые, конечно, ему друзья-приятели. Но еще неизвестно, как он себя поведет, когда друзья-приятели начнут убивать пассажиров.

Населенных пунктов в иллюминатор давно не наблюдалось, и Митька ждал, что зеленоглазые вот-вот начнут.

Он хорошо устроился. Справа папа, слева тяжелый на вид огнетушитель, под скамейкой какая-то кирка или, может, ледоруб с острым стальным клювом и короткой рукояткой. Ухватистая штука, подходящая для боя в тесноте. У другого борта стояли прислоненные к скамейке щиты от Бандуриного ящика. Митька прикинул, как при первой же опасности повалить один щит на себя. Толстые доски по грудь закроют и его и папу. Из-за них можно будет действовать киркой-ледорубом.

Слабым звеном в обороне оставался папа. Он старый солдат, хладнокровный, жилистый и гибкий. Пришельцы еще не знают, с кем связались! Папа их нашинкует, как морковку по-корейски. Беда в том, что сейчас он совсем не чувствует опасности. Придется первый удар принять на себя, а потом папа втянется.

А папа был счастлив. Всю дорогу он боялся сделать что-нибудь не так и осрамиться перед академиком Лемеховым. В купе покрикивал на Митьку: «Пройди боком! Не трогай ящик!» В машине изводил шофера: «Притормозите, впереди рельсы». А здесь поначалу заглядывал в кабину к Сергею Ивановичу, проверяя, вправду ли самолет летит на безопасной для Бандуры высоте. Но путь подходил к концу, и папа решил, что поручение академика выполнено. Зная, что никто, кроме сына, не услышит, он в голос пел под рев мотора:

— Долог путь до Ванавары! — невнятно тралялякал и, погодя, начинал опять: — Долог путь до Ванавары!

— Что это?! — прокричал Митька.

— Песня английских летчиков! Из очень старого фильма! «Долог путь до Типперери»! Только я слов не знаю! И что такое Типперери, тоже не знаю!

— Теперь что?!

— Тип! Пе! Ре! Ри! — надсаживаясь, выкрикнул папа, закашлялся и махнул рукой. Нет, разговаривать было невозможно.

Через минуту Митька опять расслышал:

— Долог путь до Ванавары!

Мотив был заразительный, и он подпел.

Лина за все время не сказала ему ни слова. Может, уже считала Митьку покойником, а может, жалела, но сама ничего не могла поделать. Еще до взлета она и Пашка расстелили в хвосте самолета большой брезент и стали возиться с парашютом. Сначала Пашка проверял, как он уложен. Потом пристегивал к мешку новые лямки, пока не получилась конструкция, которую можно было бы надеть на некрупную лошадь. Наконец, они с Линой вдвоем напялили все лямки на себя и превратились в сиамских близнецов: Лина спереди, пристегнутый к ней Пашка сзади. Стало ясно, что лямки специально сделаны, чтобы вдвоем прыгать с одним парашютом. И они стали прыгать!

Пашка залезал на скамейку. Плечами он упирался в низкий потолок, а куда прятал голову, было не видно из-за Лины. Лина просто висела. Ноги у нее не помещались на скамейке. Пашка, растопырив руки, как будто изображал самолет, спрыгивал на брезент, и они с Линой валились набок. После этого Пашка с недовольным лицом кричал Лине в ухо. Похоже, что в поезде она сильно преувеличила свои парашютные подвиги.

Отвлекают, решил Блинков-младший.

Пашка перехватил его взгляд и зашевелил губами — опять что-то кричал. Лина ответила, и оба засмеялись. Что их так развеселило? Митька подумал, что Лина вполне могла сказать: «Он мне болтал про серых инопланетян с Черным Маслом». Действительно, смешно.

Самолет качнуло, и в реве двигателя послышался новый звук, похожий на дребезжание расщепленной деревяшки.

«Вот оно, — подумал Митька, — начинается». Может, их с папой и не будут убивать, а заложат пару крутых виражей, Бандура побьется о стенки и сломается… Хотя неизвестно, что раньше сломается. Обшивку самолетов делают из тонюсенького алюминия, а из чего Бандура — вопрос. Нижняя часть у нее похожа на сейф; если нечаянно стукнуть, металл отзывается глухо — значит, не жестянка. И весит без ящика килограммов полтораста. Пробьет фюзеляж, и тогда всем будет кирдык.

И вдруг самолет ухнул вниз. Как с американских горок! У Митьки желудок подступил к горлу. Бандура поехала на своих колесиках к пилотской кабине, папа вскочил и поймал. Он что-то кричал, кивая на щиты от ящика. Митька понял: надо собрать ящик и поставить Бандуру на пружины. Тогда она и кататься не будет, и не сломается от тряски.

Не успел он встать, как самолет завалился на крыло. Прислоненные к скамейке щиты перелистнулись, как страницы книжки, и Митьку накрыло. Наружу торчала одна голова. Стопка щитов подрагивала и нажимала все сильнее. Толстая рессорная пружина уперлась Митьке под ложечку и не давала вздохнуть.

Бандура, понятно, не упустила возможности покататься. Митька видел, как папа, жертвуя собой, бросается между ней и бортом самолета.

Из кабины высунулся второй пилот.

— Павэл! — рявкнул он так, что, наверное, было слышно на земле.

Пашка с Линой, связанные своими лямками, барахтались на брезенте, путаясь и мешая друг другу. Кавказец подскочил к Митьке и стал по одному снимать с него щиты.