— Как это? Раз ты обручилась с ним, раз ты его выбрала, раз он тебя выбрал, раз семья согласна, раз никаких препятствий нет?..

— Но ведь я же не завтра замуж выхожу, верно? Самое раннее — после выпускных экзаменов. Откуда мне знать, что до тех пор может случиться?

— Так какого черта ты обручалась?

— А чтобы родители отвязались. Они такие старомодные…

Тереска сидела, уставясь на прелестное личико, на котором отражалась только равнодушная покорность судьбе. Она остолбенела. Жених… Какая глупость, кто сейчас мучается с помолвками… И вообще, что с таким женихом делать? Эта Кристина какая-то действительно не такая… И одновременно Кристина вдруг показалась ей страшно опытной и взрослой. Каким-то непонятным образом она несла тяготы взрослой жизни и ответственность за нее, хотя и была только на год старше Терески. В семнадцать лет уже конкретные матримониальные планы, стабильные, утвержденные, а она при этом по-взрослому предвидела, что по-всякому бывает, неизвестно, как сложится…

Шпулька перестала причитать над десятью тоннами древесины и тоже уставилась на Кристину.

— Ты преувеличиваешь, — сказала она неуверенно. — Ведь он тебя любит? Ты же ему нужна?

— Боюсь, что я влюблена больше, — призналась со вздохом Кристина. — Но он, конечно, тоже. Только у него это может пройти.

— А у тебя нет?

— У меня нет. Никогда в жизни я ни в кого не была влюблена. Он единственный такой на свете. Он вообще чудесный, совершенно исключительный…

В глазах у нее появилось что-то вроде внутреннего сияния, и Тереска почувствовала в душе укол зависти. Вот, пожалуйста, она свидетельница расцвета великой взаимной любви, а все, что ей остается — смотреть на них со стороны. А сама? Она тоже хотела бы, чтобы ОН был чудесный, исключительный и был бы в нее влюблен…

Ей в голову пришел Богусь, но уколы зависти стали только больнее. Богусь, разумеется, был и чудесным, и исключительным, но вопроса о его влюбленности лучше было не поднимать. Что за такая невезуха! Ведь она могла бы так же, как Кристина, чувствовать себя на седьмом небе от счастья, а вместо этого должна снова в напряжении ждать, изнывая от неуверенности. Может быть, старомодность просто необходима для того, чтобы чувствовать себя такой вот счастливой? Богусь в качестве жениха…

А-а-а, в каком бы то ни было качестве, главное, что он вообще есть, что ей есть чего ждать и есть для кого становиться красивее. Ну как она вообще могла прожить шестнадцать лет без Богуся?

* * *

— Выбей из головы всякую беззаботность, — рассерженно говорила Шпулька, когда они вместе возвращались из школы. — Эти чертовы деревья высаживают, если я не ошибаюсь, весной. Это означает, что собрать их надо заранее. То есть начинать нам придется сейчас. То есть мы теперь влипли на весь год, то есть беги и ищи охотников дарить саженцы. И я тебе сразу скажу, что разговаривать с людьми будешь ты, потому что я не умею.

Тот факт, что они дошли до трамвайной остановки, как-то ускользнул от их внимания, и теперь подруги шли пешком до следующей. С Кристиной они расстались сразу при выходе, потому что ее поджидало существо из книжек: жених.

— Вот мой парень, — сказала она, заметив его издалека. — Он все еще меня любит. Пока!

В ее голосе из-под насмешливого равнодушия пробивалось теплое умиление. Тереску это снова взволновало. Ни ее, ни Шпульку так никто никогда не ждал. Она пыталась понять, как на это реагирует ее лучшая подруга, но Шпульке было не до нежных чувств. Саженцы заняли ее ум основательно, ни на что другое места не осталось.

— И я просто удивляюсь, как это тебе не пришло в голову, что Богусь придет наверняка аккурат тогда, когда ты будешь бегать по садоводам, — зловеще продолжала она. — А еще ты говорила, что будешь давать уроки. Не знаю, как ты собираешься на все это найти время. Ты наверняка сошла с ума, это точно. Никто не ожидал, что ты согласишься, сама Каракатица сомневалась. Надо было слышать, каким тоном она говорила про эти саженцы! Как улещивала!

— А я ничего не слышала — значит, все, конец, — твердо сказала Тереска, которая сразу же опамятовалась, едва речь зашла про все ее обязанности и планы. — Погоди, перестань каркать. Во-первых, если окажется, что мы не справляемся и нам нужна помощь, она нам это устроит. Каракатица. Не бойся, она эту помощь нам обеспечит, если не из нашего класса, так уж из «Б» — точно. Во-вторых, ты права, по садоводам нам придется бегать только сразу же после школы, потому что в такое время Богусь наверняка не придет. В-третьих…

Она осеклась, потому что сообразила, что еще должна проделывать многочисленные косметические процедуры и приводить в порядок гардероб. Дело было срочное. Богусь мог прийти в любой день. И маски…

— Не представляю, когда и как я смогу все это сделать, — самокритично призналась она. — Действительно, я, наверное, сошла с ума.

— Я бы вообще смотреть не стала на это дело, если бы не дети, — мрачно сказала Шпулька. — Кабы не то, что этот паршивый сад мы сажаем для детского дома, и Каракатица даже назвала какого именно. Сад — это для них богатство!

— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу. Сейчас в Польше нет уже голодных и покинутых детей.

— Да ты сдурела! — воскликнула изумленная Шпулька, резко остановившись. — Конечно, есть!

Тереска тоже остановилась, потому что страшно удивилась.

— Как это? — спросила она недоверчиво. — Где это они есть?

— Всюду! Хотя бы в нашем доме! Там живет одна такая… У нее трое детей. Может быть, муж у нее когда-то тоже был, не знаю, сейчас нет. И она водит к себе разных типов, а этим детям вообще некуда деваться, они временами ночуют во дворе, случается, что и крадут. Она их по пьянке колошматит. Моя мама иногда дает им что-нибудь поесть, пару раз милиция приходила, и я сама слышала, как люди говорили, что она ненормальная и что детей этих надо у нее забрать или ее саму куда-нибудь забрать. Во всяком случае обязательно надо что-нибудь сделать. Там есть такой маленький мальчонка, самый младший, так он все время такой перепуганный… Я на это смотреть не могу. Только потому и согласилась на этот чертов сад!

Возбужденная и огорченная, Шпулька прошла несколько шагов и снова остановилась. Тереска поспешила за ней.

— Да все потому, что некоторым людям просто нельзя иметь детей… — начала она с отвращением.

— Ага! — сердито перебила ее Шпулька. — Попробуй не иметь! Оглянуться не успеешь, а уже у тебя ребенок! И что? Утопишь? А если уж ты собираешься над ним по пьянке издеваться, так не лучше ли отдать в детский дом? Можешь и не отдавать, Бога ради, только тогда жизни не будет! Ни тебе, ни твоему ребенку!

Тереска остолбенела. Упрек, что она по пьянке измывалась над каким бы то ни было ребенком, не говоря уже о своем собственном, отказываясь отдать его в хорошие руки или под опеку, потряс ее так, что у нее язык отнялся.

— Господи, да у меня же еще нет детей! — попыталась она протестовать, окончательно сбитая с толку. Она смутно чувствовала, что Шпулька высказала ей лишь крохотный кусочек сложных и великих мыслей, разобраться в которых можно будет только после того, как они распутают этот чудовищный клубок проблем.

— Но можешь родить! — сказала Шпулька с мрачным торжеством в голосе. — В любой момент.

Тереска с упреком посмотрела на подругу и стряхнула с себя оторопь.

— К завтрашнему дню у меня это не получится, хоть бы я в лепешку расшиблась, это я тебе гарантирую, — сказала она трезво и пошла дальше. — Кроме того, мы что, должны создавать материальные блага для этого детского дома, имея в виду собственных будущих детей и ужасающее падение наших нравов? А вообще-то я понимаю, что ты имеешь в виду… На здоровье, я согласна. Тогда тем более не придирайся, что я согласилась…

Они пошли дальше, вдоль ограды садов, существование которых просто не доходило до их сознания. На том месте, где они только что взволнованно обменивались мнениями, по другую сторону сетчатой ограды стояла невольная свидетельница их разговора. Эго была некая пани Мендлевская, старая дева, «совесть общества», которая знала Тереску в лицо и по рассказам, как, впрочем, и всю молодежь в этом районе. Она была безгранично потрясена, поэтому подошла к живой изгороди и посмотрела вслед уходящим подругам, а во взгляде ее читались тревога и озабоченность.