— О Боже мой!

— Не смотри на меня с таким ужасом, дорогой! В общем-то я ожидала этого, ты знаешь.

— Это от Клауса?

— Да.

— И что ты собираешься делать? Ну не рожать же?

Салли потянулась за сигаретой. Я тупо уставился на свои ботинки.

— А доктор не хочет?..

— Нет, он не будет. Я его сразу же спросила. Он был ужасно шокирован. Я ему сказала: «Мой дорогой, как вы думаете, что будет с несчастным младенцем, если он родится? Разве я похожа на хорошую мать?»

— И что он ответил?

— Не хочет связываться. Его, видно, заботит только собственная репутация.

— Ну что же, придется найти кого-нибудь без репутации, вот и все.

— По-моему, — сказала Салли, — надо посоветоваться с фрейлейн Шредер.

Мы отправились к фрейлейн Шредер. И правильно сделали: поначалу она слегка взволновалась, но ситуацию оценила вполне трезво. Да, она знает нужного человека. Приятельница ее приятельницы однажды попала в подобную переделку. Ей тогда нашли врача, надежного, опытного и толкового. Загвоздка только в том, что его услуги могут обойтись недешево.

— Слава Богу, — ввернула Салли, — что мы не истратили всех денег этой свиньи Клайва.

— Если хочешь знать мое мнение, то Клаус просто обязан…

— Послушай, Крис. Запомни раз и навсегда: если я увижу, что ты пишешь Клаусу, я тебе этого никогда не прощу…

— Ладно, ладно… Не буду. Я просто предложил, вот и все.

…Врач мне не понравился. Он то и дело поглаживал и пощипывал руку Салли. Однако он, похоже, был подходящей кандидатурой для этой работы. Салли ляжет в его частную клинику, как только там освободится место. Все оформляется совершенно официально. Несколькими округлыми фразами маленький юркий доктор развеял последний зловещий призрак нелегальности, нависший над всем предприятием. «Состояние здоровья пациентки, — объяснил он, — исключает возможность родов, мы выдадим ей соответствующий документ». Само собой, документ этот будет стоить дорого. Так же, впрочем, как клиника и операция. Врач хотел двести пятьдесят марок задатка. В конце концов мы уговорили его снизить цену до двухсот. Салли хотела отложить пятьдесят — на новые ночные рубашки, как она объяснила мне позже.

Наконец наступила весна. Из кафе выносили деревянные щиты на тротуар, открывались лавки мороженщиков.

Мы отправились в частную лечебницу в открытом такси. Стояла чудесная погода, настроение у Салли сильно улучшилось. Хотя фрейлейн Шредер храбрилась и пыталась улыбаться, на самом деле она чуть не рыдала. «Надеюсь, врач не еврей? — сурово спросила меня фрейлейн Мейер. — Не отдавайте ее в лапы мерзких евреев. Эти скоты вечно норовят сделать бизнес на чужом несчастье».

У Салли была уютная комната с балконом, чистая и светлая. Вечером я еще раз навестил ее. Лежа в постели, она выглядела совсем девочкой.

— Привет, милый… Пока еще не прикончили меня, видишь. Но сделали для этого все возможное… Веселенькое местечко, ты не находишь? Посмотрел бы на меня Клаус, свинья эдакая… Вот что получается, когда не понимаешь его душу…

Ее слегка лихорадило, и она много смеялась. Одна из сестер на минуту вошла в палату, как будто что-то искала, и почти сразу же вышла.

— Она страсть как хотела посмотреть на тебя, — объяснила Салли. — Видишь ли, я сказала ей, что ты — отец. Ты не возражаешь, дорогой?

— Вовсе нет. Я даже польщен.

— Так проще. Им кажется странным, если нет отца. А я не хочу, чтобы на меня косо смотрели и жалели, как бедную девушку, преданную и брошенную любовником. Не очень-то завидная роль, правда? Поэтому я сказала сестре, что мы страшно любим друг друга, но жутко стеснены в средствах и пока не можем пожениться. Мы мечтаем о том, как мы разбогатеем, станем знаменитыми и заведем семью из десяти детей. Бедняжка так расчувствовалась, что даже всплакнула. Сегодня вечером, во время дежурства, она собирается показать мне фотографии ее молодого человека. Трогательно, правда?

На следующий день фрейлейн Шредер и я пошли в лечебницу вдвоем. Салли лежала без движения, натянув простыню до подбородка.

— А, привет! Не хотите присесть? Сколько сейчас времени? — Она тяжело повернулась и потерла глаза. — Откуда эти цветы?

— Это тебе, Салли, от нас.

— Как мило с вашей стороны. — Салли безучастно улыбнулась. — Простите, у меня сегодня голова совсем дурная. Все из-за проклятого хлороформа…

Мы пробыли у нее всего несколько минут. По пути домой фрейлейн Шредер казалась ужасно расстроенной:

— Поверите ли, герр Исиву, я бы из-за родной дочери так не убивалась! Когда видишь, как бедная девочка страдает, кажется, сама бы легла вместо нее.

На следующий день Салли было уже много лучше. Мы все — фрейлейн Шредер, фрейлейн Мейер, Бобби и Фриц — пришли навестить ее. Фриц, естественно, не имел ни малейшего представления о том, почему Салли находится в клинике. Ему сказали, что ей вырезали небольшую язву, и как всегда, когда человек не в курсе, он отпускал разного рода случайные и крайне уместные замечания по поводу аистов, капусты, колясок, младенцев и даже подробно передал свежую сплетню об одной даме из берлинского высшего общества, про которую поговаривали, будто недавно она перенесла незаконную операцию. Мы с Салли старались не глядеть друг другу в глаза.

Вечером следующего дня я навестил ее в лечебнице в последний раз. Наутро ее пообещали выписать. Салли была одна, и мы вместе сидели на балконе. Она как будто пришла в себя и уже могла передвигаться по комнате.

— Я сказала сестре, что никого не хочу видеть, кроме тебя. — Салли томно зевнула. — Я так устаю от людей.

— Может, мне тоже лучше уйти?

— Нет-нет, — проговорила Салли без особого энтузиазма. — Если ты уйдешь, кто-нибудь из сестер придет сюда и начнет болтать; если я не буду оживленной и разговорчивой, они скажут, что мне нужно пробыть в этом чертовом заведении еще пару дней, а я этого не вынесу.

Она уныло глядела на тихую улицу.

— Знаешь, Крис, мне бы, пожалуй, даже хотелось родить этого ребенка… Было бы так чудесно родить его. Последние два дня я все пытаюсь представить себе, как это — быть матерью. Знаешь, прошлой ночью я долго сидела тут одна, держала на руках подушку и представляла себе, что это мой ребенок. И у меня было такое потрясающее чувство, будто я одна в целом свете. Я воображала, как он будет расти и как мне придется вечерами, уложив его спать, уходить и заниматься любовью с мерзкими старыми мужиками, чтобы заработать ему на хлеб и одежду… Тебе хорошо ухмыляться, Крис… Я правда так думала!

— Почему бы тебе не выйти замуж и не родить?

— Я не знаю… Чувствую, что потеряла веру в мужчин. Они мне просто не нужны… Даже ты, Кристофер, если бы ты сейчас вышел на улицу и тебя бы переехало такси… Я бы, конечно, переживала, но на самом деле мне было бы все равно.

— Спасибо, Салли.

Мы оба рассмеялись.

— Нет, я не то хотела сказать, дорогой. Я не имела в виду тебя лично. Не обижайся, что я так говорю. Ты же видишь, в каком я состоянии. Когда ты беременна, чувствуешь себя совсем как животное или еще там кто, защищающий детеныша. Беда только в том, что мне некого защищать. Поэтому, наверное, в последнее время я бросаюсь на людей.

Отчасти в результате этого разговора я внезапно в тот же вечер решил отменить все уроки, уехать из Берлина как можно скорее куда-нибудь на Балтийское море и засесть за работу. С Рождества я не написал ни строчки.

По-моему, Салли, когда я поделился с ней этой мыслью, почувствовала некоторое облегчение. Нам обоим нужна была какая-то перемена. Мы без особой уверенности говорили, что позже она присоединится ко мне, но уже тогда я понимал, что этого не случится. Планы у нее были очень неопределенные. Если раздобудет денег, то, может быть, отправится в Париж, или в Альпы, или в Южную Францию.

— Но, возможно, — добавляла Салли, — я просто останусь здесь и буду счастлива. Я, кажется, начинаю привыкать к этому месту.