– Отец, а теперь, когда немцам придется воевать еще и с русскими, неужели они не проиграют войну?

– Все зависит от того, много ли на свете таких типов, как твой дядя Вигго.

Пришлось Мартину довольствоваться этим ответом и остальное додумывать самому.

Дни шли, и Мартин узнавал из газет, что немцы вторглись глубоко в пределы Советского Союза. «Нацистская армия непобедима, – захлебывались от восторга газеты. – Остановить ее невозможно. Красная Армия отступает все дальше перед храбрыми немецкими солдатами». И газеты печатали карты, где было показано, как далеко проникли немцы. Фюрер Адольф Гитлер заявил, что захват восточных районов – дело каких-нибудь трех месяцев, не более.

Двести вооруженных до зубов, обстрелянных немецких дивизий под восторженные вопли буржуазии маршировали по земле великой социалистической страны. Густой черный дым тянулся от сожженных городов над вытоптанными полями. Каждый час гитлеровцы уничтожали тысячи мирных советских граждан. Нацистская раса господ строила свою империю. Ужас и горе нависли над страной, которую Георгий Димитров назвал величайшей и лучшей страной мира.

Время шло; миновало лето, миновала осень, близилось рождество.

Немцам сопутствовала военная удача – они проникли глубоко на территорию Советского Союза. Они хвастливо трубили о своих победах, о наступлении, о поражении Красной Армии и ее огромных потерях.

Немцы уже видели в бинокли башни Кремля. Ленинград был в блокаде. Фашисты захватили весь юг России и рвались к кавказской нефти.

Консервативные и социал-демократические газеты, сообщая последние фронтовые новости, с пеной у рта спорили, у кого из них больше прав называться самым ярым врагом коммунизма.

Фолькетинг уже давно принял закон, запрещающий коммунистическую партию.

– Не могу больше читать газеты, – говорил теперь часто Якоб. – С души воротит!

Впрочем, Якобу и без газет было над чем поразмыслить – он уже больше месяца сидел без работы. Нельзя сказать, чтобы безработица грянула как гром среди ясного неба, в последнее время сработой то и дело были перебои. Якоб и Карен отнеслись к несчастью довольно спокойно. Пожалуй, они больше боялись безработицы в ту пору, когда работа еще была. Бич казался страшнее, пока он еще только свистел в воздухе. Карен нанялась на фабрику готового платья, где работала Гудрун, – это был тяжелый кусок хлеба. Хочешь поспеть за конвейером – не зевай. Не поспеешь – скатертью дорога!

Теперь по утрам Карен всегда торопилась, не то что прежде, когда она, бывало, не спеша собирала в дорогу по очереди всех своих мужчин; а когда они возвращались вечером домой, их уже ждал ужин и горячая вода для мытья, и Карен не уставала расспрашивать и выслушивать каждого, потому что у каждого был за плечами долгий рабочий день. А теперь дома была вечная спешка.

– Слышишь, Мартин, вставай! – кричала Карен, расчесывая свои густые волосы.

Мартина нелегко было стащить с постели, он нежился под своей перинкой, жаловался, что у него болит голова или живот, но все напрасно: Карен сдергивала с него перинку.

– Ты не болен, а просто лентяй, – возмущалась она. Мартин нехотя вставал, одевался, смачивая водой свои рыжие вихры, а потом садился к столу, где стояла его чашка. Карен наливала в нее жидкость, которая называлась кофе, но ни запахом, ни вкусом его не напоминала. Теперь вместо всех продуктов были эрзацы. Сам-то Мартин не помнил вкуса настоящего кофе, но он часто слышал, как взрослые рассказывали о нем.

В комнате было холодно, печь по утрам не топили, только вечером немного подтапливали – уголь вздорожал, и достать его было трудно. Иногда жизнь казалась Мартину очень мрачной, но все-таки он не терял надежды на лучшие времена.

Якоб, уже одетый, молча сидел у стола, покуривая трубку. Он рано вставал, чтобы идти в порт, – там иногда требовались люди для разгрузки судов. Каждый день он шел туда с надеждой – а вдруг удастся подработать!

– Как ты думаешь, будет сегодня работа? – спрашивала мужа Карен.

– Кто его знает, – отвечал Якоб. – Все зависит от десятника. Как только он выходит – мы всей гурьбой к нему. А он выбирает, кого ему заблагорассудится. Ткнет пальцем в тех, кто ему пришелся по вкусу, а остальные отправляйся домой ни с чем. У нас там столько же прав, сколько у скота на воскресном рынке.

– А может, этому парню стоит поднести пива или там сигарет, что ли… – сказал как-то Вагн.

– Короче, дать ему взятку? Может, кое-кто так и делает, но я не стану.

– Взятка взятке рознь, – улыбаясь, сказал Вагн. – Сам знаешь: не подмажешь – не поедешь.

Тут все четверо рассмеялись. Очень уж забавный вид был у Вагна: положил ногу на ногу, щурится на кончик сигареты, одет с иголочки – ни дать ни взять герой его любимых фильмов.

– А мусорщик устроился на аэродром в Ольборге, – сказала Карен, наливая себе чашку суррогата. Она пила на ходу, присесть ей было некогда – у нее теперь времени было в обрез.

– Стало быть, и он тоже, – сказал Якоб. – Ну что ж, кое-кто ради наживы ни перед чем не остановится.

– Что поделаешь! Многие на это идут, да у них и нет другого выхода, если они не хотят умереть с голоду, – сказала Карен и, подойдя к шкафу, стала собирать свою сумку. А потом, не оборачиваясь, добавила: – Его жена говорит, что он зарабатывает уйму денег.

– Гм, – сказал Якоб, косясь на спину жены и постукивая трубкой о пепельницу. – Сколько бы он ни заработал, все равно он все пропивает, а потом колотит жену.

– Но ты-то ведь мог бы тоже работать на аэродроме, – сказала Карен, обернувшись лицом к мужу.

– Не стану я немцам помогать.

– Не поможешь ты – помогут другие.

– Это не мое дело.

– Мы сидим без гроша, а профсоюз из-за твоего упрямства скоро отнимет у нас пособие, – сказала Карен, собрала со стола грязные чашки, поставила их одна в другую и понесла на кухню.

Потом вернулась и стала вытирать клеенку.

– Кто хочет прокормить семью, должен работать, – сказала она.

– Нет, – ответил Якоб. – Не имеем мы права брать работу, от которой польза немецкой армии. Мы можем вредить немцам только одним способом: не помогать им – и точка. Хотят строить аэродром – пусть сами возятся с этим вонючим делом.

– В войне я ничего не смыслю, но зато знаю, чего стоит в наши дни прокормиться и одеться, и вижу, как поступают другие, – сказала Карен. – Например, мусорщик или каменотес, что живет этажом ниже. Скоро все наши знакомые наймутся туда, да и кто станет отказываться от работы, раз за нее хорошо платят? Ты один, Якоб, воротишь нос и навредишь себе этим. Думаешь, немцы ничего не замечают?

– Не возьмусь я за эту работу, даже если нам придется голодать.

– Так, стало быть, ты допустишь, чтобы и дети наши голодали? – резко сказала Карен и выпрямилась.

– Да, – ответил Якоб.

– Скажи спасибо, что у меня есть работа и я могу вас всех содержать, – сказала Карен.

Мартин видел, что на лбу у отца бьется жилка, а его глаза потемнели от гнева. Карен молча вышла на кухню, но по тому, как она там двигала кастрюлями, было ясно, что и она еле сдерживается.

Якоб встал, отодвинув стул так резко, что он чуть не упал. Потом снял в прихожей кепку с крючка, набросил куртку и вышел, не простившись и так хлопнул дверью, что под обоями посыпалась штукатурка.

Вагн и Мартин притихли. Но им тоже досталось под горячую руку.

– Нечего прохлаждаться, идите занимайтесь своими делами! – в сердцах закричала мать.

В это утро было холодно. Промозглый ветер пощипывал кончик носа, уши и пальцы на руках и ногах. Было еще темно, но над фьордом уже брезжил слабый рассвет.

Мартин прохаживался по школьному двору и уныло думал о предстоящих уроках. Что в школе, что дома – одни неприятности. И все-таки Мартин обрадовался звонку – хорошо было очутиться наконец в тепле. Классный наставник Берге Хансен развесил на стене большую карту, хотя урока географии по расписанию не было.