Я почувствовал себя как человек, который проснулся и понял, что сказочные богатства растаяли вместе с его сном.

— Она тоже здесь живет? — спросил я, хватаясь за соломинку. Но ответ напрашивался сам собой.

— Что вы! Мэгги лет десять как в Париж переехала, а то и больше. Я ее сто лет уже не видела… А как зовут вашего брата?

— Джек, — моя выдумка лопнула и повисла сдувшимся шариком.

— Что-то не помню. Хотя у нее тогда было так много знакомых… Ну, займемся гороскопом. Мне нужно будет у вас кое-что спросить. — Она потянулась за кожаным блокнотом и карандашом.

— Спрашивайте, — я взял из пачки сигарету и сунул в рот.

— Нет, не курите, пожалуйста. — Миллисент Крузмарк замахала рукой перед лицом, словно подсушивая лак. — У меня аллергия на дым.

— Хорошо, извините, — я пристроил сигарету за ухом.

— Ну что ж, вы родились второго июня двадцатого года. Это уже о многом говорит.

— О чем же?

Миллисент уставилась на меня кошачьми глазами.

— Вы — прирожденный актер, легко играете любую роль. Вы меняете маски, как хамелеон меняет цвет. Вы мучительно ищете правду, но при этом лжете не задумываясь.

— Неплохо. Что еще?

— У вашего актерства есть и темная сторона. Поэтому, сталкиваясь с двойственностью своей натуры, вы теряетесь. Я бы сказала, вы много сомневаетесь. Вы сильно переживаете из-за собственных поступков. Вы слишком часто бываете жестоки, но не желаете себе в этом признаться. С одной стороны, вы методичны и упорны, а с другой — часто полагаетесь на интуицию. Что касается женщин, — она улыбнулась, — то вы предпочитаете молодых и темнокожих.

— В точку. Не зря я деньги потратил.

Я не льстил ей. Она действительно попала в точку. При таких способностях любой психоаналитик со своей кушеткой мог бы брать по двадцать пять долларов в час. Одна беда: она говорила обо мне, хотя я назвал ей не свой день рождения.

— Может, расскажите, где мне их искать, этих молодых и чернокожих?

— Очень скоро я смогу рассказать вам гораздо больше.

Белая колдунья чертила что-то в своем блокноте.

— Не ручаюсь, что назову вам вашу суженую, но кое-что, конечно, узнать можно. Так, сейчас мы посмотрим, как стояли планеты в июне. Тогда можно будет сказать, как они влияют на вашу судьбу. Даже, наверное, не на вашу, а на судьбу того человека. У вас должны быть очень похожие гороскопы.

— Я весь внимание.

Глядя в свои записи, Миллисент нахмурилась.

— Сейчас для вас очень опасное время. Кто-то из ваших знакомых умер. Недавно, максимум неделю назад. Вы его не очень хорошо знали, но его смерть вас сильно беспокоит. Это как-то связано с медициной. Может быть, вы даже сами попадете в больницу. Очень сильное неблагоприятное влияние. Вам нужно быть осторожнее с незнакомыми людьми.

Я смотрел на странную женщину, одетую в черное. Страх щупальцами облепил мне сердце. Откуда она все это знает? Во рту у меня пересохло, губы склеились.

— Что это у вас за кулон?

— Это? — Ее рука птицей замерла у горла. — Это магическая фигура. На счастье.

Немного же счастья принесла Фаулеру его звездочка. Хотя в момент смерти он был без кольца… Или все-таки его кто-то убил и забрал талисман себе?

— Так. Но это не все. — Миллисент Крузмарк направила мне в сердце острие филигранного золотого карандашика. — Мне нужно знать день рождения вашей невесты и где она родилась. Нужно точное время и место, иначе я не просчитаю широту и долготу. И вы, кстати, тоже не сказали, где родились.

Я дал ей какие-то цифры и адреса и приступил к обычной процедуре прощания: глянул на часы, отставил чашку. Мы встали одновременно, как будто нас поднял какой-то механизм.

— Спасибо за чай.

Хозяйка проводила меня к двери и сказала, что гороскопы будут готовы на следующей неделе. Я обещал позвонить, и мы пожали друг другу руки с механическим безразличием заводных солдатиков.

Еще по дороге к лифту я вытащил из-за уха сигарету и, как только вышел из дома, закурил. Мартовский ветер овевал улицу. До встречи с Хайдом оставался еще целый час. Я брел вдоль Седьмой авеню и все пытался понять причину безотчетного страха, охватившего меня в лиственных дебрях гостиной Миллисент Крузмарк. Я понимал, что никакого чуда тут нет, просто фокусы, ловкость рук, профессиональные штучки. «Берегитесь незнакомцев!» Да это мне любая гадалка скажет за полцента. Дамочка провела меня как мальчишку. Я клюнул на загадочное выражение ее глаз и замогильный голос.

Пятьдесят вторая улица выглядела неважно. В двух кварталах к востоку, правда, жив был еще бар «Двадцать один» — напоминание об элегантной эпохе сухого закона, но стриптиз-клубы по большей части уже вытеснили клубы джазовые. Навсегда закрылась легендарная «Дверь». Опочил «Оникс». Теперь на всем Бродвее в одном только «Птичьем раю» поклоняются еще божественному бибопу. Из пяти десятков заведений, торговавших спиртным из-под полы на Пятьдесят второй, выжили только «Орешник» и заведение Джимми Райана.

Я брел на восток мимо китайских ресторанчиков и злых проституток с круглыми ледериновыми сумочками на молнии.

В «Орешнике» должно было играть трио Дона Ширли, но до начала представления было еще далеко, и в баре царили тишина и полумрак.

Я заказал виски и уселся так, чтобы видеть дверь. Когда один за другим опустели два стакана, в бар вошел человек с футляром от саксофона. Он был одет в коричневую замшевую ветровку поверх светло-бежевой вязаной водолазки. Его короткие темные волосы были обильно сдобрены сединой. Я помахал ему, и он подошел.

— Вы Верной Хайд?

— Он самый, — Хайд кривовато улыбнулся.

— Швартуйтесь. Пить будете?

— А то. — Он бережно положил футляр на стол и пододвинул себе стул.

— Значит, ты журналист? О чем пишешь?

— Да в основном для журналов. Интервью, биографии — все такое.

Подошла официантка. Хайд спросил бутылку «Хайнекена», и пока его несли, мы с ним немного поговорили ни о чем. Потом официантка вернулась, налила пиво в высокий бокал, Хайд сделал большой глоток и перешел к делу.

— Значит, про оркестр Паука пишешь? Тогда молодец: улицу выбрал правильно. Вся моя жизнь — здесь, на Пятьдесят второй.

— Знаешь, не хочу тебя обманывать. Оркестр я, конечно, упомяну, но в основном мне нужно узнать про Джонни Фаворита.

— Про Фаворита? — Улыбка Хайда исказилась и превратилась в злую гримасу. — Еще и писать про эту сволочь!

— Так вы не ладили?

— Да кому он нужен сейчас? Про него уж все давно забыли!

— Выходит, не все. Редактор в «Лук» хочет, чтобы была статья. А ты, я вижу, хорошо его помнишь. Что он был за человек?

— Подонок он был. Такую свинью Симпсону подложить, а?!

— Что же он такое сделал?

— Да то, что Паук его из грязи вытащил. Он же в пивной пел, в дыре какой-то!

— Знаю.

— Паук для него все делал. Он ведь не только зарплату, он еще и со сборов получал, не то что остальные. Уж кажется, не на что было жаловаться. А он взял и ушел! Ему по контракту еще четыре года оставалось. Ангажемент у нас был — дай-то бог! Все пришлось отменить из-за этого гада.

Я взял карандаш и блокнот и притворился, что записываю.

— А из оркестра никто с ним потом не общался?

— Это с покойничком-то?

— Как это?

— Да так. Бобик-то сдох. В войну еще.

— Да? А я слышал, он в клинике лежит…

— А может, и в клинике — пес его знает. Хотя я вроде помню, что он умер.

— Мне говорили, что он был суеверный человек. Это правда?

Хайд криво усмехнулся.

— Правда. По гадалкам ходил, в какие-то шары смотрел. Мы один раз на гастролях, знаешь, что сделали? В Синси, кажется… Так вот, сняли в гостинице шлюху, чтобы она ему сказала, что умеет по руке гадать. Так она ему взяла и триппер нагадала. Он потом от девок до конца гастролей шарахался.

— А у него же еще, кажется, подружка была из высшего общества. Она ведь тоже гадала?