Летом 2003 года газета «Индепендент» решила напечатать большую статью обо мне – причины этого я не помню, возможно, ее составили первые выпуски телешоу QI. [26]Неведомо почему, я пришел на интервью с трубкой в кармане. А по ходу разговора у меня, надо полагать, закончились сигареты – и я закурил трубку. Неделю спустя статья была напечатана, причем на первой странице газеты красовалась моя фотография – с трубкой, под углом торчащей изо рта, и густым облачком дыма, искусно скрывающим половину моей самодовольной физиономии. Как это ни печально, черты ее умеют складываться только в одну гримасу – самодовольную. Зачем я прихватил с собой трубку, почему закурил ее в присутствии фотографа? Задним числом я гадаю – не сообразил ли я на каком-то полностью подсознательном уровне, что трубка хорошо отвечает той профессиональной стороне моей натуры, которую подчеркивает QI, и именно поэтому сунул ее, собираясь на встречу с журналистом, в карман? И что особенно интересно – или, по крайней мере, многое говорит нам о том, как в двадцать первом веке создаются знаменитости, – письмо «Совета британских трубокуров», извещавшее меня об избрании «Трубокуром года», пришло ко мне всего через несколько дней после публикации интервью. Эта очаровательная нелепость последовала по пятам за статьей, и до того быстро, что я поневоле почувствовал: если бы в ту неделю на первой странице «Индепендент» появилась фотография курящего трубку карликового шимпанзе, то именно его и приняли бы в свои ряды эти… в подобном случае им было бы, наверное, отчаянно трудно подыскать слово, точно описывающее их достопочтенную компанию курильщиков трубок и составителей табачных смесей. А если учесть близившийся запрет этой награды, отчаяние их имело бы, пожалуй, серьезные основания.

Теперь же, три года спустя, я сидел за столом, поигрывая наградной трубкой и помышляя об измене делу курильщиков. «Измена» и «дело» – слова, может быть, истерические и напыщенные, однако курение и былодля меня делом; оно всегда олицетворяло в моем сознании нечто грандиозное. О Шерлоке Холмсе я уже упоминал, но ведь почти все мои герои оказывались не просто курильщиками, но – и это куда более важно – курильщиками активными, гордыми и убежденными. Они не просто курили в этом мире, они его окуривали. Оскар Уайльд был одним из первооткрывателей сигареты. [27]Когда он встретился с Виктором Гюго, обильный запас свежих, высококачественных папирос, которым располагал Уайльд, произвел на cher maître [28]впечатление не меньшее, чем уайльдовский запас свежих, высококачественных остроумных сентенций. Несколько сомнительного оттенка известность Уайльд впервые приобрел, выйдя после первого, триумфального представления «Веера леди Уиндермир» на поклоны с зажатой в пальцах папиросой, – небрежная деталь, обозлившая многих зрителей и сочтенная достойной упоминания почти каждым присутствовавшим в зале автором последующих газетных отчетов, писем и дневников.

«Папиросы – это совершеннейший вид высшего наслаждения, – говорит в “Портрете Дориана Грея” лорд Генри Уоттон, – тонкого и острого, но оставляющего нас неудовлетворенными». [29]Как и в случае множества других замечаний Уайльда, мне потребовалось немало времени, чтобы понять: на самом-то деле оно гораздо глубже, чем кажется с первого взгляда. Суть здесь том, что наслаждение, оставляющее нас удовлетворенными, перестает быть таковым в тот миг, когда мы его получаем. Вы уже удовлетворены и ничего большего от него не дождетесь. Секс и еда дают нам наслаждение именно этого рода. И что за ним следует? Приятное воспоминание, если вы из тех, кто способен его сохранять, но, по большей части, чувство вины, вспученный живот и отвращение к себе. И больше вы в течение какого-то срока об этом наслаждении и думать не думаете. Что касается таких модификаторов поведения, как спиртное и наркотики, вы можете, конечно, желать их в количествах все больших и больших, однако они изменяют и настроение ваше, и повадки, а следующие за ними похмелье и отходняк могут быть крайне неприятными и заволакивать мраком вашу душу. Но сигарета… сигарета награждает вас пронзительной радостью, вы просто купаетесь в удовольствии, а затем – затем ничего, кроме желания пережить все это снова. И так каждый раз. Вы и на миг не ощущаете себя пресытившимся, перебравшим, ни на что не годным, больным – вас не томит ни похмелье, ни упадок духа. Сигарета совершенна, поскольку она, подобно высокоразвитому вирусу, пристраивается к мозгу курильщика с одной-единственной целью – побудить его выкурить еще одну. Вознаграждением ему служит, конечно, и удовольствие, но удовольствие слишком краткое, чтобы его можно было назвать удовлетворением. Стало быть, на моей стороне были Холмс и Уайльд. А с ними Вудхауз и Черчилль, Богарт и Бетт Дэвис, Ноэл Кауард и Том Стоппард, Саймон Грей и Гарольд Пинтер. А кто всем нам противостоял? Буржуа с презрительно наморщенными носами, постные радетели здоровья, Гитлер, Геббельс и Бернард Шоу, брюзги, святоши и назойливые резонеры. Курение было знаменем богемы, символом неприятия ханжества и респектабельности среднего класса, а я – его, курения, ярым приверженцем, хоть и оставался плотью от плоти все того же среднего класса, человеком таким же трусоватым и респектабельным, как и все, кто меня окружал. В конце-то концов, кого ты пытаешься убедить, как не себя самого? Если хочешь присоединиться к аутсайдерам, художникам, революционерам и радикалам, значит, тебе надлежит курить, и курить с гордостью, это всего лишь естественно. Да знаю я, знаю. Жалкая картина, не правда ли?

Но я не сказал ничего о смерти. Ничего о разрушительном воздействии на кожу, гортань, сердце и легкие, которым мстят нам сигареты. Оскар не знал, что самой поразительной особенностью этих обольстительных цилиндриков радости является постепенность, с которой они его отравляли, неуловимая изощренность, с коей их яд прокрадывался в его тело. Сама их мягкость (оставим в стороне уже упомянутые мной липкий пот, головокружение, нетвердость на ногу и тошноту, которые вынужден сносить начинающий курильщик), нарочитая неторопливость и кротость, с коей они принимаются за свою смертоносную работу, неотразимо соблазнительные сроки кредита, которые они предлагают, внушая нам мысль, что между нынешним удовольствием и будущей расплатой простирается время почти нескончаемое… вся эта медленная, безостановочная, дьявольски тонкая работа суть свидетельство того, в чем истинный садист и знаток мучительства определенно усмотрел бы высшую ступень изысканного мастерства.

Я был самым речистым апологетом курения, горластым, воинственным врагом антитабачного лобби. Однако в тот день, сидя за столом и поигрывая данхилловским микрофоном, я понял, что изменился. С одной стороны, сожалеть о том, что уже случилось с тобой, занятие, как правило, глупое, а с другой – мысль о жизни без курения была мне чем-то мила. Мне почти не терпелось испытать себя. При том необходимом условии, конечно, что я никогда не проявлю нетерпимости к покидаемым мной собратьям-курильщикам.

Одолевай огонь огнем, а наркотик наркотиком. Я слышал о таблетках, именуемых «Зибан» (фирменное название амфебутамона, более известного в Америке как «Велбутрин»), – одном из самых популярных в мире антидепрессантов. И читал где-то, что почти в 30 процентах случаев они помогают также и при «отказе от курения». Я позвонил секретарше моего врача, записался на прием. Он выписал мне рецепт на трехнедельный курс. Таблетки эти противостоят депрессии, воздействуя на уже имеющийся в мозгу запас веществ, способных повышать настроение человека, – на норадреналин, допамин и так далее, – утверждалось, что точно так же они способны успокаивать, сдерживать и смягчать тревоги и ужасы, одолевающие того, кто бросает курить. В общем, не знаю, каким именно образом они это делают, но если вы принадлежите к 27 процентам тех, кому они помогают, то потребность в никотине вас покинет.