И еще мне в ту ночь почему-то мечталось о Париже… Я понимала, что такой засекреченный человек, как Игорь (так я называла Академика в своих мечтах), никогда не попадет в Париж, и я как его жена тоже обречена всю жизнь просидеть в Союзе, но почему-то мечталось именно о Париже… О блестящей жизни, которая меня, возможно, ждет в будущем, о высшем обществе, в котором мне предстоит вращаться…

Я даже как-то подзабыла, что и без того не могла пожаловаться на отсутствие хорошего общества. Да нет же, все правильно я мечтала. Ведь до сих пор я была в этом обществе лишь случайной гостьей. Теперь же мое место в нем будет неоспоримо.

И к тому же я надеялась быть законодательницей мод среди женской его половины. Я такие умопомрачительные туалеты буду шить, что все просто ахнут. Жалко, правда, что для других уже не пошьешь. Положение не позволит. Ну ни чего, дочери подрастут, и на них можно будет отыграться…

Когда он позвонил мне через пять дней, то был сдержан и осторожен в разговоре. Он извинился, что не позвонил раньше, сказал, что были напряженные дни на работе, но теперь напряжение спало… Потом он напомнил мне, что Эдик приглашал нас на матч, а он обещал ему доставить меня на стадион. Он спросил, смогу ли я пойти на футбол в эту субботу? Я сказала, что смогу. Потом он деловито и довольно сухо сказал, во сколько мне нужно быть готовой. Они с Василием заедут за мной.

Было видно, что позвонил он сегодня только потому, что нашел для этого вполне законный повод — футбол и свое обещание.

Впрочем, я понимала его. Вечер, романтическая обстановка, медвежий шашлык, «саперави», шампанское — девушка могла наболтать все что угодно из чистого кокетства. И поэтому начинать с того тона, которым мы закончили в кабинете, он не хо тел из боязни нарваться на холодное удивление с моей стороны. Меня такая трогательная нерешительность при всей важности его положения безумно растрогала, и я решила ему помочь.

— Никогда не думала, что советские ученые такие коварные и бессердечные… — обиженным голосом сказала я.

— Простите, я не совсем понял вас… — настороженно сказал Академик.

— Ну как же — заманили девушку в свою сокровищницу, заинтриговали, возбудили до крайней степени ее любопытство и бесследно пропали. Мне уже снится Александр Невский, который саблей «гурдой» срубает головы татарским ханам, а головы у них в виде самоваров. И вот в таком сумбуре я живу все это время. И главное, пожаловаться некому…

— Конечно, бессовестно так мучить девушку, — в тон мне ответил он, — но я действительно был занят все эти дни… На меня свалилось слишком много работы… Но если дело с вашим любопытством обстоит так серьезно, если оно вас так мучило, вы могли бы мне позвонить, и я как-нибудь выкроил бы время для экскурсии…

— Как же я могла вам позвонить, если у меня нет вашего телефона? — удивилась я.

— Как? — вскричал он. — Неужели я, болван, его не дал? Простите меня, ради Бога! Просто я в тот вечер потерял голову… Но вы ведь могли взять его у Леонида…

— Это не совсем удобно… — мягко возразила ему я и тут же поправила положение: — впрочем, при очередном остром приступе моего любопытства я бы, наверное, так и поступила…

— Давайте не будем дожидаться осложнений, и я сейчас же пришлю за вами машину, — оживился он.

Была половина седьмого вечера, было почти совсем темно и моросил мелкий, противный дождь. Я целый день провозилась сразу с двумя заказами, от меня только что, покачиваясь от усталости, ушла моя золотая помощница Надя, Татьяна сегодня ускакала на свидание. В «Художке» шел египетский фильм «Любовь и слезы», в «Повторке» — «Процесс о трех миллионах» и «Закройщик из Торжка», в «Центральном» фильм-спектакль «Дон Сезар де Базан» с блистательным Владимиром Чесноковым. Все это я уже видела. Читать было нечего, по телевизору шел нудный концерт оркестра народных инструментов, который разбавляли сестры Федоровы. Мне предстоял унылый вечер в одиночестве и безумно хотелось в его волнующий, загадочный мир, но я сказала:

— Нет. К сожалению, сегодня это невозможно.

Может быть, впервые в жизни я поступила не как хотелось, а как было правильно. Не резон девушке бежать на первый зов, как бы страстно она сама того ни желала. И не ту в этом никакого вранья, никакого наигрыша, как нет вранья в том, что девушка, идя на свидание, мучительно выбирает туалет, завивается, выщипывает брови, красит губы и ресницы, пудрится… Такова игра, и не нами это придумано.

— Тогда запишите, пожалуйста, мой телефон и при малейшем признаке обострения… — сказал он почти шутливо, даже не представляя, чего мне стоило это короткое «нет».

— Но вы же все время на работе…

— Дома всегда кто-то есть. Мне перезвонят, где бы я ни находился.

И он продиктовал обычный телефон, но с трехзначным добавочным. И пояснил:

— У нас там коммутатор. Добавочный легко запомнить — это год начала войны, без тысячи… А как запомнить телефон коммутатора, я вас потом научу…

— Как интересно, — сказала я, записывая номер на полях «Вечерки». — Значит, мне ответят, а я, как в революционном фильме, должна сказать: «Барышня, мне 9–41, пожалуйста».

— Именно, именно, — тихонько засмеялся он, и я поду мала, что первый раз слышу, как он смеется. — Вас обязательно соединят, только очень обидятся…

— Почему?

— Потому что у нас на коммутаторе почему-то работают очень строгие дядьки. А может, все-таки выберетесь сего дня? — спросил он внезапно. — Хоть на часок…

— Нет. Я была бы очень рада, — совершенно не соврала я. Но это действительно невозможно. — Вот, может быть, после футбола… Он ведь начинается в три? Значит, кончится не позже пяти часов…

— Теперь я буду до воскресенья волноваться не меньше, чем Эдик, — тихим, проникновенным голосом сказал он.

— Я тоже… — вознаградила его за отказ я. И опять-таки сказала чистую правду Перед вечеринкой я вон сшила новый костюм, а что же со мной будет перед первым свиданием?

Мы попрощались. Я положила трубку и тут же поняла, что, конечно же, невозможно вот так, без подготовки, без суеты и без волнений было бы взять и поехать к человеку, с которым я готова связать всю свою жизнь. Значит, тем более я ему не соврала, когда сказала «нет». И у меня совсем отлегло от сердца. И еще неизвестно, подумала я вдогонку, кому этого больше хотелось…

В тот день я полюбила футбол. Эдик был великолепен.

Сначала я решила, что он не совсем хорошо себя чувствует, так как он передвигался по футбольному полю медленнее всех и, по своему обыкновению, как бы скупее. Все вокруг суетились, рубились из-за мяча, а он как-то незаметно перемещался туда, куда в результате этой кровавой рубки откатывался мяч, и сразу же у ворот противника создавалась опаснейшая ситуация. Я имею в виду, когда он в самом начале забил первый мяч. И весь стадион поднимался и начинал реветь, и из этого нечленораздельного рева само собой складывалось: «Эдик! Эдик! Эдик!»

Однажды в зоопарке я наблюдала, как ловит мух обезьяна. Это был крупный шимпанзе. Он сидел в небрежной ленивой позе и одними глазами следил за зигзагообразным, заполошным полетом большой черной мухи. Когда же муха приблизилась к нему на определенное расстояние, шимпанзе несуетливо протянул свою длинную руку, взял двумя пальцами муху из воздуха, словно она, засушенная, лежала на невидимой полке, и съел.

Я еще тогда подумала: каким же глазомером, какой точной реакцией и интуицией нужно обладать, чтобы вот так, одним движением встретиться с мухой в совершенно непредсказуемой точке ее стремительного хаотичного полета?

Я это вспомнила, когда с помощью Игоря (он попросил называть его так, авансом, а на брудершафт выпить потом, после матча) начала постепенно разбираться в происходящем. Мне стало понятно, почему весь стадион восторженно ревел, когда мяч попадал к Эдику. Он делал главную работу. Забивал и помогал забивать своим товарищам. И делал это лучше, чем кто-либо, хотя и незаметно.