— Йес, офкорс! — воскликнули американцы.

— Их всего приехало четыре человека, но остальные двое душевно травмированы и четвертый день пьют виски и «Столичную», не выходя из гостиницы.

— О йес, — печально подтвердили американцы.

— Для того чтобы они могли знакомить советских людей с абстрактным искусством и обучать советских художников приемам абстрактной живописи, — с замашками профессионального лектора продолжал Андрей, — им выделили специальную площадку в парке Сокольники и огородили ее как боксерский ринг. А у входа в парк и по аллее поставили указатели, что, мол, всякий желающий может ознакомиться с современным американским искусством там-то и там-то.

— Йес, йес, — удовлетворенно кивнули абстракционисты. Гений, чему-то улыбаясь про себя, капнул на зеленые птичьи метки сперва голубым, потом серым, то, что получилось, подправил указательным пальцем и попытался вытереть его об один из ссохшихся тряпочных комочков. У него не очень-то вышло. Он поднял глаза на меня и тихо спросил:

— Старуха, у тебя нет каких-нибудь тряпок ненужных?

Вокруг все смолкли и вопросительно посмотрели на меня.

— Есть, много, — торопливо заверила я Гения.

— Ну так принеси, только помягче, мне руки вытирать.

Я сбегала в спальню, где у меня за швейной машинкой стоял мешок с обрезками, и принесла именно помягче. Гений дружеским кивком поблагодарил меня.

Мы выпили, воспользовавшись паузой, Евгения вставила в свой длинный мундштук новую сигарету «Фемина» с золотым ободком, и Андрей продолжал свой рассказ:

— В первый день народа там было не много, больше все случайные прохожие и зеваки. Они качали головами, отпускали по поводу произведений, создающихся на их глазах, соленые шуточки и задавали глумливые вопросы…

— Йес, йес, — грустно согласились художники.

— Но на второй день уже собралась более подготовленная толпа. Об этом деле пронюхали молодые художники и студенты художественных вузов. Завязывались творческие дискуссии, споры, задавались профессиональные вопросы, советская молодежь под руководством симпатичных американских учителей пробовала свои силы в новом для себя искусстве. В общем, образовалось нечто вроде клуба. Работни ки Куйбышевского райкома комсомола посмеивались, но не мешали, а даже наоборот — приставили своих активистов для охраны площадки от хулиганствующих элементов из рядов необразованной публики. Они записали это мероприятие в свой актив как постоянно действующий клуб по интересам.

— Йес, йес, — с серьезным видом подтвердили пропагандисты абстрактного искусства.

— И вот четыре дня назад, часов в шесть вечера, шел по аллее наш гений… — Андрей любовно посмотрел на Гения, который что-то деловито подштриховывал на ватмане пастельным мелком. — Шел он усталый, но довольный, так как выкрасил в этот день в дальних пределах парка семь садовых скамеек Выкрасил хорошо, в процессе покраски приласкал бутылочку невинного портвейна «777» и ощущал приятную тяжесть второй бутылочки в своей знаменитой сумке…

Андрей замолчал, открыл очередную бутылку шампанского, разлил по бокалам и, подняв свой, провозгласил:

— Да здравствует божественный случай, который в один день делает человека звездой мировой величины. Чтобы и нас этот случай не обошел стороной.

Все выпили. Даже Гений почти вслепую, не отрывая напряженного взора от листа бумаги с беспорядочными кучками и колбасками краски, штрихами, пятнами, завитками правой рукой налил себе в чашечку «Южнобережного» портвешку, слышно причмокивая, отхлебнул пару раз и затянулся сигаретой «Дукат», которую он не выпускал из левой руки. Я отметила про себя, что он совершенно не закусывал, но приставать к нему с этим делом не стала.

— Значит, шел наш гений по аллеям парка Сокольники по направлению к дому, ни о чем плохом не думал и вдруг слышит — пенином потянуло… Это разбавитель для краски, — пояснил он для меня, потом шлепнул себя ладонью по лбу. — Не мне тебе, чувиха, объяснять! Ты сама все лучше меня знаешь…

— Положим, не лучше, — поправила его я.

— Но и не хуже… Илья при мне тебе все объяснял. Он любит это дело. В нем гибнет талант педагога. Я серьезно. Вот увидишь, он еще придет к преподавательской деятельности…

— Ты поближе к делу, а то до утра не расскажешь… Андрей посмотрел на часы, потом на окно, в котором ночь заметно теряла свою густоту. Была половина четвертого.

— Успею, — улыбнулся Андрей. — Уже немного осталось. Так вот, идет наш гений и видит толпу, посреди которой четыре художника ваяют абстрактную нетленку… — Не поворачиваясь к переводчице, он произнес вполголоса: — Светульчик, ты облегчай, облегчай для творцов, а то не так поймут…

— Соображу как-нибудь… — так же вполголоса ответила переводчица. Американцы с легкой тревогой переглянулись.

Светлана им лучезарно улыбнулась и что-то сказала по-английски, из чего я поняла слово «скорость».

— Значит, подходит наш гений к этой толпе, пробирается поближе к событиям и наблюдает, как эта штатская бригада показательно работает… И так его это дело огорчило, что потянулся было к заветной бутылочке портвейна, но вовремя одумался. Сообразил, что слишком со многими придется делиться… Постоял он так в расстройстве, помолчал, а потом говорит: «Старички, говорит, конечно, Бог вам в помощь, но все это не так делается…» Ну, Светульчик им натурально все переводит, и у них даже кисти из рук от такого нахальства падают…

— Йес, йес, — радостно подтвердили художники.

— Ну, а выглядел наш гений так же, как и сейчас, только похуже. Сейчас на нем четырехдневная ковбойка, а тогда была рубашечка, в которой он половину Сокольников покрасил. Настоящее произведение абстрактного искусства. К слову сказать, ту, что сейчас на нем, подарил ему один из тех, который пьет в гостинице. И правильно сделал. Она ему все равно не нужна. Он ведь из гостиницы не выходит…

Андрей сделал расчетливую паузу и призвал всех наполнить бокалы.

— Кто-то из великих сказал, что самый большой порок в искусстве — это трусость. Я же говорю, что самое главное качество в искусстве — это смелость, даже дерзость. Без этого не бывает открытий, без этого не рождаются великие произ ведения. — Он поднял свой бокал: — За смелых и дерзких в искусстве и в жизни! — При этом он многозначительно посмотрел на меня.

— Йес! — торжественно произнесли художники.

— Значит, на чем мы остановились? На том, что наш гений объявил, что «старички» все не так делают. Ну, «старички», когда пришли в себя, вежливо поинтересовались, не может ли молодой человек показать им, как это делается? И приглашают его через переводчицу к себе на ринг. Наш гений, ничтоже сумняшеся, перелезает к ним за загородку и осматривает их материальную часть. А у них там под навесиком штабель подрамников с загрунтованным холстом и целый малярный склад красок. Он такого богатства отродясь не видел. У него, по свидетельству очевидцев, даже руки затряслись и слюна выступила, как у собаки Павлова. Но гений на то и гений. Он свой восторг поборол, собрался, отобрал четыре холста и положил их в ряд. Потом взял несколько банок всяких там акриловых красок и автомобильных эмалей и по неведомому никому, кроме Всевышнего, замыслу разлил их по холстам. Потом огляделся, скользнул рассеянным взглядом по ироничным лицам заморских учителей, отыскал стертую дворницкую метлу — натуральный голяк, вынул из нее деревянную ручку, подошел к холстам, залитым краской, и несколькими неуловимыми движениями набросал поразительно похожие портреты всей четверки…

— Йес, йес, — испуганно поддакнули американцы.

— Причем каждый портрет был в своей цветовой гамме, соответствующей характеру персонажа. Больше того — потом выяснилось, что наш гений, по наитию свыше, угадал да же любимые цвета своих героев. А сами образы, созданные, между прочим, березовым голяком, отдавшим лучшие годы своей трудовой жизни борьбе за чистоту нашей столицы, были так точны, остроумны и лаконичны, что выглядели гораздо выразительнее прообразов.