Отшельник с кипенно-белой бородой и благородным взором, в белом хитоне, в сандалиях и с посохом словно ждет на пороге в иной мир. Молятся йоги, живущие нищенством, уже лет десять или того больше не сходя со своей циновки. Учителя, спящие на ложе из гвоздей и битого стекла. Посвященные, которые передвигаются по-собачьи, с давным-давно сросшимися руками: ногти у них проросли сквозь парализованные ладони и торчат с другой стороны, словно когти из слоновой кости.

На рассвете проезжают муниципальные машины с британским королевским гербом. За рулем сидят отвратительные парии, прозванные «служителями смерти» – они собирают трупы тех, кто не пережил эту ночь. Их свозят к огромным кострам или на пустыри, где все черно от грифов. Это и есть «башни молчания», предназначенные для отверженных.

Вся эта мерзость простирается передо мной, пока взятый напрокат в гостинице «бентли» с трудом прокладывает себе дорогу. Шофер-индус старательно закрыл все окна и включил кондиционер на полную мощность. Мы движемся по направлению к Соленому озеру и к резиденции генерала Килни. Из-под колес летит горячая пыль, которая оседает на потных лицах людей; мальчишки радостно приветствуют нас, размахивая руками посреди всеобщего гниения калькуттских улиц.

Кали, Кали, Каликут – город последней степени вырождения.

Мы подъехали к большой черной решетке, которая открылась, как только прогудел наш клаксон. Водитель ненадолго остановил машину на подъезде к вилле, и четверо проворных слуг, вооруженных длинными метелками из перьев, старательно счистили с машины пыль.

Дорога, окруженная газоном, вела наверх к огромному зданию с белой колоннадой, которому впору было стоять в самом центре лондонской Белгравии. [53]По парку прогуливались элегантные люди, дети играли в обруч со своими боннами в неизменных белых чулках и перчатках. Все это выглядело как карикатура на колониальную жизнь. Индия, оставшаяся у меня за спиной пять минут назад, казалась далеким кошмаром. Водитель остановил машину в дворике с бетонным покрытием, и я направился к компании людей, среди которых заметил хозяина дома. Они стояли у роскошного стола, накрытого белоснежной скатертью, уставленного огромными блюдами с фруктами и заманчиво запотевшими кувшинами. Немного поодаль в ухоженном парке те, что помоложе, были захвачены элегантной безделкой – игрой в крокет.

Генерал Килни, который был великолепен в своем военном кителе, со светской непринужденностью перезнакомил меня с соседями-гостями: консулами, генеральными директорами, главными счетоводами, дантистами и врачами из университета, гарнизонным начальством и неизменным англиканским пастором, обжорой и любителем поострить при дамах. Было там и несколько очень красивых европейских женщин, которые казались птицами из умеренных широт, нашедшими себе приют в этом прохладном и уютном оазисе посреди Индии.

– Наш друг Вуд собирается предпринять увлекательнейшее путешествие в Тибет… Он пишет исследование для «Нэшнл джеографик»… Вызнаете, он знаменитый археолог.

Я улыбался и протягивал руку для пожатия. Меня внимательно рассматривали, как всякого, кто оказывался в этой хорошо оплачиваемой, но труднопереносимой ссылке. Дамы проявили ко мне интерес, как это всегда бывает, когда выясняется, что кто-то еще не женат. Со всех сторон на меня сыпались советы: придя с улицы или даже просто открыв почту или пролистав «Таймc», протирать руки спиртом; бриться и чистить зубы, используя бельгийскую минеральную или кипяченую воду («только хорошенько прокипятите!»); мыть минеральной водой с мылом даже те фрукты, которые подают в «Гранд-отеле».

Эти люди вели постоянную, упорную, неустанную, эпического размаха битву с расстройством желудка.

Я ощутил то, что должен почувствовать любой разведчик, когда говорит себе: «Вот сейчас начнется представление, пора мне открыть огонь или начать игру». С первыми победами постепенно рассеивается тревога, владевшая тобой вначале, пьянящее бесстрашие приносит удачу. Мне вспомнился любопытный совет военных моряков: те уверяют, что нет места безопаснее, чем эпицентр шторма. Это самая неподвижная точка, вокруг которой кружатся вихри.

Было очевидно, что я сильно рисковал, предпочтя тот путь, который мне указал Брук. Мне нужно быть все время начеку, отслеживая малейшие движения. Но что правда, то правда – археолог, избегающий общения и ускользнувший из Калькутты, даже не побывав в легендарном Бенгальском обществе, вызвал бы еще большие подозрения. Выбирая между двумя вариантами, я доверился интуиции. Первая встреча придала мне уверенности в себе. Я играл энергичного, находчивого, саркастического Роберта Вуда, остряка и более или менее светского человека. Я не побоялся обменяться парой фраз с военными. Многие из них обязательно сообщат обо мне своим разведслужбам, так что стоило произвести на них хорошее впечатление, показавшись симпатичным, общительным человеком. У меня было преимущество в несколько дней, и только какое-то неожиданное происшествие могло заставить бюрократическую машину начать работать быстрее обычного.

(Перечитывая эти строки, я не могу не покритиковать себя за некоторую самоуверенность. Какой неопытный разведчик не воображает себя всесильным, когда ему удается первый обман?)

После обеда в доме воцарилась благостная, располагающая к отдыху атмосфера. Устроившись в плетеном белом кресле, я стал наблюдать за этими существами, которых называют британцами. За стоящим в галерее фортепиано торжественно восседал бородатый пианист-сипай [54]в шелковом сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Он, как и положено, наигрывал сладкие, размеренные, способствующие пищеварению мелодии: «Чай для двоих», «Туман твоих очей», «Континенталь».

Сидя с полузакрытыми глазами, я слышал, как теннисисты бегают по красноватой земле корта. Кто-то вполголоса объявлял счет, из уважения к остальным стараясь не нарушать тихий час.

Одетые во все белое, они слонялись, словно скучающие привидения. В одном углу – дамы, в другом – дети с боннами, одетыми в форму. Джентльмены что-то негромко обсуждали, передавая друг другу бутылку портвейна. Закомлексованные угнетатели. Викторианцы, насилующие мир. Умирающие с орлиными когтями. Я находился среди них, среди врагов, которых мы хотели уничтожить навсегда и которые на самом деле уничтожали нас с организованным упорством, свойственным посредственности, с невозмутимостью коммивояжеров, снова и снова звонящих в дверь.

В тишине сиесты все это напоминало санаторий для выздоравливающих альбиносов. Вот во что вырождается раса без очищения, которое приносит с собой война и геройство, – в игроков в крокет, в мужей, в автомобилистов, в бюрократов.

Я настолько погрузился в свои размышления, что вздрогнул, услышав рядом с собой женский голос. Он звучал решительно и уверенно, всеми модуляциями безошибочно указывая на свою сословную принадлежность.

– Мистер Вуд, какой же вы неисправимый англичанин! Я бы даже сказала, что все ваши мысли написаны у вас на лице, – рассмеялась она.

Мы во второй раз пожали друг другу руки. Это была одна из тех молодых дам, с которыми Килни познакомил меня сразу по приезде. Наверняка мой взгляд задержался на ней на секунду дольше обычного. Она была высокого роста, с прямыми волосами, с живым и ироничным взглядом.

– Нет-нет! Не вставайте, не хочу вас беспокоить, – и она быстро пододвинула себе стул, не дав мне времени подняться. – Я Кэтти Кауфман, – заявила она, полагая, что этим все сказано. – А вас я запомнила, вы Роберт Вуд… Ну и тоска! И кому только приходит в голову устраивать такие собрания?

– Вы считаете, что именно об этом я и думал? – спросил я.

– Да, конечно. Это было написано у вас на лице. К чему все это, зачем нас занесло в Индию, к чему эта дурацкая жизнь? Вот о чем вы думали. – В своей безапелляционной уверенности она была довольно забавна. – А еще у вас появилось искушение остаться здесь. Столько возможностей, столько мест освободилось из-за войны! К тому же в Лондоне с его отвратительным туманом… – и мы оба рассмеялись.