Мне показалось, что я слышу чистейший голос моей души. Мое намерение вполне справедливо — я освобожу Лусинду от жестокого унижения и избавлю от ослепления страстью.

Исподтишка я достал кинжал и окунул его в чашу со святой водой.

Я знал, что Лусинда, словно пробудившись от чар, благословит меня со временем, как строгого отца.

Я избежал следующего (неизбежного) кораблекрушения, решив идти от залива Санта-Каталина в Асунсьон по суше. Многие сочли это безумием, но для меня это было главным испытанием — оно должно было показать преимущество моего метода обращения со свирепыми тупи-гуарани, которые господствуют на равнинах и в недоступной сельве.

Я сумел преодолеть опасные рифы добрых советов, полученных от боцманов и капитанов. Мы нашли несколько человек, сумевших выжить, одолев голод и одиночество в Буэнос-Айресе, и двух священников, обосновавшихся на этом чудесном берегу, обзаведясь набожными индеаночками. Они указали нам морские пути и возможную дорогу по суше, чтобы добраться до города Асунсьона, стоящего недалеко от слияния великих рек.

Я приказал Эстопиньяну Кабеса де Вака вести флот по Ла-Плате, этому пресному морю, чтобы помочь Буэнос-Айресу, а оттуда подняться по реке Паране, чтобы нам воссоединиться в Асунсьоне.

Основную часть отряда я взялся провести по суше.

Я знал, что предыдущий правитель этих областей Айолас был убит индейцами. Знал, и мне подтвердили то, о чем было известно в Севилье и при толедском дворе — в тех местах царят разложение и анархия. Их называли Раем Магомета. Два священника были показательным примером того, какова ситуация в «Раю».

Я распорядился нести штандарт с головой коровы (а не с королевским гербом) и, к удивлению моих капитанов и отряда, приказал беречь порох и идти с незаряженными мушкетами. С индейцами, которых мы встретим, говорить буду один я. И мы отправились — триста человек и двадцать шесть лошадей, нам предстояло пройти более пятисот лиг в неизвестном нам мире.

Мы дошли до первых селений мирных индейцев, еще неведомых Европе. Индейцы толпились вокруг лошадей. Они пугались, когда всадник спешивался, ожидая, что животное вот-вот умрет, распавшись на две части, — они предполагали, что перед ними нечто вроде кентавров!

To были люди касиков Анири и Токангасу. Я подарил им вопреки протестам моих офицеров ножницы, ножи, зеркала, крючки, заставив моих людей терпеливо объяснять им, как обращаться с этими предметами. Лекарям я приказал оказать помощь больным. Я запретил требовать от индейцев каких-либо физических услуг. Я знал, что в этих первых селениях надо действовать сугубо осторожно. Все зависело от тактичного обращения на этом этапе. Действительно, из интереса к нашим подаркам или просто из дружеского чувства, они сопровождали нас, пока мы углублялись в непроходимую сельву. Чтобы могли пройти люди и лошади, приходилось день за днем прорубать туннель в чащобе. И даже тогда я не разрешил, чтобы с индейцами обращались как с рабами, заставляя делать нашу работу.

Таким способом мы добрались до первых бохио недружелюбных гуарани, уже хорошо знакомых с цивилизацией. Их мы успокаивали своей безоружностью и ублажали подарками, еще остававшимися в наших сумках. Уговаривали не бояться лошадей. Забавно, что они в ответ протягивали орехи и мед, которые многие лошади, к нашему изумлению, охотно ели. А нам они великодушно отплатили рецептом приготовления жареных червей, которые водятся в сахарном тростнике и почитаются за лакомство.

В одном селении мы наблюдали настоящую битву, с применением военных хитростей, между семейством пекари [97]и семейством обезьян за обладание несколькими деревьями с шишками. Видели птиц невероятной окраски, орхидеи, неслышно поющие ночью, черных пантер, наблюдающих за пришельцами горящими как угли глазами; семьи пестрых тигров, дремлющих в развилках деревьев и нападающих на людей только в пустыне и в случае крайней необходимости.

Мы сражались с затаившимися вампирами и с мохнатыми пауками величиной больше ладони португальского крестьянина.

Теперь, имея богатый опыт, я могу сказать, что мир диких животных — это мир жизненной необходимости. Наш мир, мир людей, иной, нами движет жажда излишеств, страх перед будущим, страсть накопления.

Именно в этой сельве я постиг, что наши желания чрезмерны.

В каком-то смысле можно сказать, что мы шли по исконному Земному Раю.

Змеем-искусителем был не кто иной, как эта длинная вереница солдат в кирасах, проклинавших судьбу за то, что им приходилось воевать с колючими ветвями и мириадами москитов и слепней.

Мы преодолевали большие лагуны, сооружая мосты из стволов. После долгого пути по сельве мы снова вышли на слегка холмистую равнину под бескрайним небом. Добрались до больших рек и сподобились увидеть явление вселенского Бога в том невероятном водопаде на Игуасу, о чем я уже писал.

Старик Овьедо считал наш поход одним из величайших событий в истории завоевания Америки. За четыре месяца мы потеряли только одного человека. Его не убил ни индеец, ни хищник — он по неосторожности утонул в водах Игуасу.

Кинжал и крест. Оба лежат на столе, за которым я пишу. Кинжал короткий и широковатый — римский (похожими были вооружены римляне). Крест взят с железного нагрудника деда Веры. Потускневшее от времени распятие, только поблескивают колени Христа.

Испанцы в парагвайской сельве служили всего лишь мечом. За далью времени и пространства мне ясно видно, что мы были холодным стальным клинком, ничем больше. Мы были римлянами, только и всего.

А я надеялся изменить действительность. Думал, это будет легко. Но потерпел бесславное поражение. Я вовремя не понял, что в этом Парагвае, где сплошь болота и сельва, единственным золотом для наших людей были тела индеанок.

Уже когда мы по Игуасу приближались к Асунсьону на каноэ и видели дома из кирпича-сырца и скромную колокольню «кафедрального собора» на самом краю оврага, я должен был понять суть дела. Ибо над тихой рекой, где хорошо разносятся звуки, слышался веселый гомон учеников на переменке в школьном дворе. Непрекращающийся, беспечный крик детей, маленьких счастливых метисов.

Я прибыл, удовлетворенный тем, что доказал, как можно завоевывать без меча. (За нами следовали отряды индейцев-друзей на каноэ, прикрытых навесами из разноцветных перьев.) Я продемонстрировал моим офицерам и солдатам, что можно пройти в самую глубину Америки, преодолеть пятьсот лиг, ни разу не выстрелив и никого не убив.

Я проверил истину моего девиза — только вера исцеляет, только доброта побеждает… Но это не произвело впечатления на офицеров, даже на тех из них, кто были моими родственниками. Тем более на простых солдат.

Я начинал понимать, что по странному порочному наваждению мы склонны от природы к греху или к преступлению. По причине, не объяснимой здравым смыслом, мы погрязали в беспутстве, создающем свои собственные законы и ценности.

В Асунсьоне мы встретили десятки ребятишек, которые прыгали в воду с песчаного берега, и, хохоча, хватались за борт наших лодок, над которыми развевалось знамя, украшенное коровьей головой с грозными рогами.

Сотни детей. Быть может, детей больше, чем индейцев, перебитых Саласаром, Айоласом и баском Иралой, чтобы завладеть женщинами и наплодить этих детей (которых они не колеблясь называли своими).

Ирала мне прямо сказал, что он «от знатных индеанок» имел шестерых детей.

Так я принял во владение Рай Магомета, где у священников было по десятку индеанок в услужении. Где в официальных (нотариальных) документах значилось, что меняют индеанку на одеяло или красивую индеанкуна хороший огород, подготовленный для посадки американской белой и красной фасоли.

В судебных фолиантах подробно описаны все перипетии моей борьбы за изменение существующего порядка вещей, который одержал победу надо мной задолго до моего прибытия.