Этот сюжет очаровал ее, он восстанавливал в памяти живые картины прошлого, но шпагат, который связывал фотографии и проходил по лицу на снимке, был закручен так мудрено, что она, едва не сломав ногти, развязать не смогла.

«Когда еще у нас были такие игривые отношения, — пыталась вспомнить она. — Я тогда писала докторскую».

И попыталась отогнуть пачку сбоку, чтобы найти то, другое фото, на котором они что-то празднуют с друзьями. Она все искала и искала, и чем дальше, тем сильнее затягивался шпагат, пачка так уплотнилась, что другие снимки просмотреть оказалось невозможным. В итоге ей осталось только изображение исчезнувшего мужа. Какое-то время она еще рассматривала со всех сторон связанную пачку, попутно вспоминая то одно, то другое событие их жизни, попыталась перерезать бечевку ножом для бумаги, но потом оставила это занятие.

Ирэна не показывалась в обществе, может быть для того, чтобы не отвечать на расспросы знакомых, а газетные вырезки с подтверждением факта исчезновения профессора Монтага, которые ей посылал Винцент, она оставляла без внимания. Как она могла объяснить всему свету, почему по смерти мужа — если в его исчезновении в самом деле повинна смерть — не был напечатан некролог, не было поминок, не существовало могилы? Она стыдилась своего положения и раздражалась, когда Винцент говорил, что все произошло согласно воле отца, которую они должны уважать несмотря на то, что в последнее время он стал невыносим для близких.

— Он всегда был тебе безразличен, — говорила она в таких случаях. Этой внезапной душевной болью и суровыми укорами в свой адрес она немало удивляла Винцента.

Наступил ноябрь, дни стали короче и мрачней, тени в доме — резче. В который раз Ирэна просматривала стопку монографий на письменном столе и вздрагивала при каждом телефонном звонке. Поначалу, возвратившись с Сицилии, она с нетерпением хватала трубку. Сейчас она догадывалась, кто настойчиво пытается дозвониться ей, трезвоня до глубокой ночи, чтобы услышать хотя бы ее голос. Она все больше опасалась, что этот человек, которого она не желала видеть ни при каких обстоятельствах, однажды появится в дверях. Так и вышло.

Однажды в дверь постучали. Робко и коротко. По манере она поняла, кто это, не выдержала искушения и вышла в коридор. Цепочка, слава богу, была накинута. Чувствуя, что совершает ложный шаг, она не могла говорить и терзалась, не зная, как втолковать этому Паченски, который не хотел или был не в состоянии унять свое нетерпение, что его присутствие здесь неуместно. Паченски попытался открыть дверь плечом, будто желая проверить, насколько широкой будет щель.

«Взрослые люди, а будто в прятки играем», — подумала Ирэна, сняла с двери цепочку и вернулась в библиотеку.

Оглянувшись, она увидела, что Паченски уже вошел в дом, но боялся приблизиться.

— Ирэна! — воскликнул молодой человек и протянул к ней руки.

Очевидно собираясь просить прощения, он оделся — это она сразу увидела — не так, как обычно, а в светло-голубой костюм и свитер. Было заметно, что он недавно постригся.

— Ирэна! — повторил Паченски.

Она не ответила и продолжала наблюдать за ним с безопасного расстояния. Паченски отнес в гардероб явно мешавший ему шарф, вернулся и несколько раз растерянно прошелся перед дверью.

— Мне жаль, что так получилось, Ирэна. В самом деле, мне искренне жаль, — вымолвил он наконец. — Если тебе будет нужна моя помощь, я всегда прибегу.

Через два дня Паченски снова появился у дверей.

— Мы идем на концерт, — заявил он и вынул из кармана куртки два синеньких билета. — Это известный квартет. Может быть, музыка настроит нас на другие мысли.

До филармонии они доехали на кабриолете «фольксваген». Пока Паченски сдавал в гардероб пальто, Ирэна постаралась, несмотря на толчею и плохое освещение у зеркала, привести в порядок прическу. Она нервничала, ей все время казалось, что потеряла сумку на тонком ремешке, и то и дело панически хваталась за него. Они разыскали свои места, Паченски придвинул поближе к ней раскрытый пакетик карамелек. На сцену вышли музыканты, поклонились, расселись и начали настраивать инструменты. Первой зазвучала виолончель. Только теперь Ирэна по-настоящему успокоилась.

Мерные протяжные звуки сразу подействовали на нее благотворно, и хотя ей не удавалось следить за остальными инструментами ансамбля и улавливать голоса вступающих попеременно то порывистого альта, то скрипок, она тем не менее безропотно впитывала это тягучую мелодию, проникавшую в самую глубину ее души, и ей казалось, что прямо сейчас, пока ее взгляд прикован к виолончелисту, должны произойти какие-то решительные перемены.

Что это было? Она улыбнулась своему мимолетному ощущению. Публика разразилась аплодисментами. Ирэна, не дожидаясь, когда музыканты покинут сцену, встала и начала пробираться между рядами к выходу. Паченски едва за ней поспевал. Всю дорогу домой она сохраняла прежнюю сдержанность, что Паченски счел довольно странным и начал беспокоиться. Они не обменялись ни словом. В последний момент Паченски собрался было сказать что-нибудь на прощанье, но она уже исчезла в палисаднике.

Дома Ирэна включила везде, где могла, свет и стала ходить из комнаты в комнату в поисках чего-то — она и сама не понимала чего. Взяла с фруктовой вазы белый конверт, порвала его пополам, а половинки сунула в карман юбки. Заметила висевший на кухонной двери спортивного покроя плащ мужа, который давно следовало убрать. Открыла шкаф, достала оттуда вешалку и… была вынуждена присесть. От деревянной спинки стула по спине пошел приятный холодок, она снова осмотрелась. На письменном столе библиотеки по-прежнему лежали курительные трубки, колени ощущали прорезиненную ткань плаща. В шкафу висели костюмы, рубашки, галстуки. Она старалась не терять самообладания, но понимала, что при всем желании не сможет так просто освободиться от вещей мужа, ставших теперь ее фетишами.

— Хорошо бы в мире имелась дыра, чтобы убежать.

— Что ты имеешь в виду?

Эта нелепая фраза меня глубоко поразила. Я стал изучать своего собеседника — приятеля, с которым мы играли в шахматы, — и понял, что он продолжает над этой идеей размышлять. Сначала я подумал, что он хотел бы переиграть последний ход, поставивший его ферзя в тяжелое положение, однако мысли моего противника блуждали где-то далеко. Я поинтересовался:

— У тебя неприятности?

— Если бы. В таком случае всегда найдется кто поможет, — ответил он. — Я в самом деле ищу выход из мира.

Смысл его слов до меня не дошел, я только видел, что он с трудом доигрывал партию. Он двигал фигуры без всякого плана и смирился с поражением. Надевая пальто, он спросил:

— У тебя нет желания пройтись со мной немного?

— Сейчас, среди ночи!

Минутой позже мы шагали в направлении Кверматенвега и дальше, пока не вышли к склону у Круммен Ланке — водоему, который связан системой каналов с другими озерами, а на востоке заканчивается заболоченными лугами.

В темноте мы заблудились и спускались к берегу вслепую, безжалостно топча густую дубовую поросль. Мой приятель определенно искал тропинку, ведшую в обход озера, и остановился перед ложбиной, откосы которой опутывала паутина усиков ползучей ежевики. Он взглянул на меня со свойственным только ему выражением.

— Il mondo е una trappola, [27]— ни с того ни с сего промолвил он, и я вспомнил, что он как-то раз уже приводил эту итальянскую поговорку, не разъяснив ее смысла.

Вот я отчетливо вижу, как от холода он втянул голову в плечи, но не застегнул пальто. Но что-то помешало мне посоветовать ему не относиться столь легкомысленно к октябрьским заморозкам.

Мне показалось, что он не знает точно, куда нам теперь идти, и, подняв голову, прислушивается к звуку проезжавших вдалеке автомобилей.

— Нам нужно направо, — определил он наконец, пытаясь отцепиться от ежевичного куста.