— Господи боже, — прошептал Кроу, потирая глаза.

Он снова встал и шагнул к Рубенштейну, но сдержался, прежде чем Нельсон успел его окрикнуть.

— Кроу!

Сержант уставился на адвоката, потом отвернулся.

— Проследите, чтобы моего клиента выпустили целым и невредимым, — предупредил Рубенштейн, поднимаясь на ноги. — Я не хочу увидеть на нем ни единой царапины. И чтоб не было никакой чепухи про «сопротивление при аресте».

Кроу схватил дверную ручку и выдохнул из ноздрей горячий воздух, испытывая желание повернуться и сказать адвокату все, что он думает об их породе, абсурдность того, что делает этот человек, выпуская садиста Ньюлэнда. Новая убитая девушка. Новая жертва. Дженни. Это не просто имя. Это девушка, которую он знал и которой еще можно было помочь. Она нуждалась в помощи. Она стремилась к ней. Его рука задрожала, сжимая дверную ручку, и он представил себе все остальное, и оно сложилось у него в голове. Ни звука позади него, ни слова сочувствия. Город, словно живой комок одиноких людей, сплюснутых друг с другом в страхе. Если кто-то подходит близко, так только для того, чтобы сделать больно.

Он захлопнул за собой дверь и позднее даже не мог вспомнить, как прошел через кабинеты и коридор, как оказался снаружи, вдыхая холодный воздух, оживая по мере того, как к нему приходило понимание, что́ он должен сделать, желание мести, кипевшее в его голове. Он примет решение, которое очистит тело от мучившей его болезни. С Ньюлэндом придется разобраться за рамками закона. Если это будет последним делом Кроу, то он постарается, чтобы Ньюлэнд как следует заплатил за убийство юной Дженни.

Рождественское утро наступило в положенный срок, Кимберли приковыляла в гостиную к установленной в углу большой елке и коробкам, которые она больше недели трясла, пинала и колотила. Она разорвала обертку на своих подарках и была в таком восторге, что мрачные мысли, не дававшие покоя Триш, стали еще мрачнее в этом новом свете радости, как будто кипящая тьма угрожала погасить эту искринку минутной яркости.

Триш плохо спала. Ей снились прерывистые сны, в которых девушка, которую она видела на видео, приходила к ней и молча стояла, смотрела, ходила за ней повсюду, куда бы она ни направлялась, предвосхищала каждое движение, потом поворачивалась, совала руки между ног и доставала оттуда мертвого младенца и медленно поднимала его. У младенца было лицо, очень похожее на Кимберли.

«Где сейчас эта убитая девушка? — думала Триш. — В раю? Знают ли ее родители, что случилось с их дочерью? Какая вереница событий привела ее в ту комнату, где над ней надругались, где ее изувечили и, в конце концов, убили ради чьего-то жестокого развлечения? Может быть, девушку уже мучили раньше? Может быть, это милая девочка из хорошей семьи, которую украли?» Триш не могла отмахнуться от этих вопросов. Они оставались с ней, угрожая вытеснить все остальные мысли, стремились полностью овладеть ею, как будто погибшая девушка приобрела новую жизнь в разуме Триш.

Это не должно превратиться в навязчивую идею, сказала себе Триш. С тех пор как у нее случился выкидыш, когда она ждала их первого ребенка, еще до рождения Кимберли, она стала очень чувствительной, ее разум казался более хрупким, ее больше беспокоили недостатки мира. Триш уверила себя, что она плохой человек, что она поступала плохо в прошлом и потому потеряла ребенка. Ей нужно было исправить что-то, улучшить. В сердце Триш сама хотела стать лучше.

Ладони у Триш вспотели, и она несколько раз глубоко вздохнула, как учил ее доктор Вейз. Она подумала о валиуме из аптечки, но не хотела его принимать, не хотела пользоваться им как опорой, разве только совсем не сможет без него обойтись, разве только вернутся приступы паники, от которых у нее появлялось чувство смещения, заливавшее волной ужаса ее разум, от чего все казалось непрочным и иллюзорным. Таблетки были всего лишь поверхностным, временным решением глубоко укоренившейся проблемы, которую нужно было решить раз и навсегда.

После того как Триш и Грэм посмотрели свои подарки и выразили удовольствие выбором друг друга, Грэм намекнул, что ему, возможно, придется уехать на работу. Один груз просто необходимо отправить именно завтра, на следующий день после Рождества. Как обычно, Триш сказала, что она все понимает. Его бизнес важен, так как от него зависит их семья. В таком поведении Грэма не было ничего необычного.

Она стояла, держа Кимберли на руках, пока Грэм надевал пальто. Он поцеловал дочку, клюнул жену в щеку, выдавил узкую, извиняющуюся улыбку, потом открыл дверь и вышел.

«С кем он собирается встречаться?» — подумала Триш. Она подождала секунду, чтобы Кимберли могла помахать папе, потом закрыла дверь. Она посмотрела на дочь, которая коротко улыбнулась. Это разбило сердце Триш.

— Детка моя, — сказала она, целуя ее в лоб.

Прежде чем Триш успела это осознать, в руке у нее оказалась телефонная трубка. Она позвонила в полицию и попросила сержанта Лоренса. Когда он наконец-то приехал в ее роздейлский дом, то оказался не таким, каким она его представляла. Жилистый мужчина с клочковатыми усами и редеющими светлыми волосами, которые он зачесывал на блестящую макушку. Он говорил спокойно и больше походил на предпринимателя, чем на полицейского, и чуть-чуть стеснялся, входя в дом вместе с другим полицейским в штатском, который шел чуть позади.

— Это сержант Хинкс, — сказал Лоренс, представляя спутника. — Спасибо, что вы нам позвонили. Я понимаю, что это должно быть… — Он замолчал и посмотрел на Кимберли в руках у матери, рассмотрел лицо девочки. Через секунду он прибавил: — Я знаю, что это, должно быть, трудно в Рождество и прочее.

— Я вам покажу, — сказала Триш.

— Сержант Хинкс, — заметил он, и второй полицейский развернул и показал ей лист бумаги. — Это ордер на обыск, — сказал Лоренс, ничем не выдавая, каких трудов стоило достать его в праздник в такое короткое время.

— Я же сама пригласила вас, — сказала Триш. — Разве это обязательно?

— Просто на тот случай, если бы вы передумали, — признался Лоренс.

Они пошли за Триш по коридору, обшитому панелями красного дерева, потом вошли в третью дверь справа.

— Там. — Она показала на запертые дверцы книжных стеллажей, занимавших всю стену до потолка.

— У вас есть ключ? — спросил Лоренс, наклоняясь к латунной замочной скважине в дверце прочного деревянного шкафа, чуть дотронулся до нее кончиками пальцев и погладил.

— Нет.

Лоренс посмотрел на Хинкса и велел ему вернуться в машину и принести монтировку. Выполняя приказ, Хинкс вышел из комнаты, прошел по коридору и заметил притормозивший у дома темно-зеленый БМВ.

Человек наблюдал, как Алексис и Небесный Конь выходят из дома. Небесный Конь поднял воротник своего черного пальто на морозном утреннем воздухе. Алексис смотрела, как он делает это, явно довольная своим новым любовником, потом взглянула на улицу. Вышло солнце, и на дорогу упали тени. Лучшего Рождества нельзя было и пожелать.

«Время уходит», — думал Небесный Конь в утреннем свете. Он знал, что это факт, чувствовал близость опасности. Он не мог так долго пробыть в Нью-Йорке без того, чтобы его не заметил хоть один из сообщников Ньюлэнда. Алексис нужно убедить как можно быстрее. Оставалось семь дней до Нового года, а уехать они должны были раньше. Он замечал чье-то присутствие, чувствовал кого-то с ястребиными глазами, в которых застыл его образ, кого-то, кто уже подобрался близко. Он огляделся, но на улице никого не было.

Уехать в первый день нового года имело символический смысл. Новое начало. Снятие фальшивых личин, разгадка демонских масок. Но теперь ему придется с этим поторопиться. Очень поторопиться. Он будет искать символы в других местах, в других мифологиях с более подходящими календарями священных событий, которые будут совпадать с его планами.

Его сны еще сбудутся. Они с Алексис полетят вместе, как ему и грезилось в видении другого, более истинного мира. Как только они улетят, как только удовлетворят свои нужды, сны продолжат вести его.