Среди этого хаоса и кучи разбитых пластинок стоял громоздкий автоматический проигрыватель семидесятых годов.

«Партия Ленина!

Партия Сталина!»

Осторожно перешагивая с одной балки на другую, Келсо добрался до проигрывателя и выключил его.

В наступившей тишине было слышно лишь, как капает из крана вода.

Полный погром — такого Келсо никогда еще не видел; он даже не испугался, обнаружив, что в комнате никого нет. Просто стоял и озадаченно озирался.

«Так в каком же ты, парень, оказался положении? Вот в чем вопрос. Что они сделали с несчастным старым Папу? Ну так валяйте, хватайте меня. Топ-топ, товарищ, не всю же ночь нам тебя ждать!»

Балансируя, как акробат, Келсо пробрался по балке на кухоньку: взрезанные пакеты, перевернутый холодильник, сорванные со стен полки…

Пятясь, он вышел оттуда и, держась за поцарапанную стену, чтобы не упасть, завернул в коридорчик.

«Тут две двери, парень, — справа и слева. Выбирай».

Он поколебался и протянул руку.

За этой дверью была спальня.

«бог теперь, парень, становится тепло. Кстати, тебе хотелось переспать с моей дочкой?»

Вспоротый матрас. Вспоротая подушка. Перевернутая кровать. Опустошенные ящики. Маленький обшарпанный коврик свернут и брошен в угол. Всюду валяется штукатурка. Пол вздыблен. Потолок обрушен.

Тяжело дыша и балансируя на балке, Келсо стоял в коридоре и старался мобилизовать всю свою волю.

Вторая дверь…

«А вот теперь, парень, жарко!»

… вторая дверь — в ванную. Сиденье с унитаза снято и приставлено к умывальнику. Белая пластмассовая ванна наполнена розоватой водой. Похоже, подумал Келсо, на разбавленное грузинское вино. Он сунул в воду палец и тотчас его вытащил: он не ожидал, что вода такая ледяная, — а палец стал красным.

На поверхности плавал завиток волос с кусочком кожи.

«Пошли отсюда, парень!»

С балки на балку, пыль от штукатурки в волосах, на руках, на плаще, на ботинках…

Подгоняемый паническим страхом Келсо споткнулся, нога соскользнула с балки, и его левый ботинок проделал дыру в потолке нижней квартиры. Отделился кусок штукатурки. Он слышал, как штукатурка упала в темноту пустой квартиры. Добрые полминуты он обеими руками вытаскивал ногу из дыры и наконец высвободился.

Протиснувшись в дверь, он очутился в коридоре и быстро пошел мимо пустых квартир к лестничной площадке. Какие-то странные звуки.

Остановился и прислушался.

Бум!

«Ой, парень, вот теперь жарко, очень, очень жарко…»

Звук шел из шахты лифта. Кто-то там был.

Бум!

Лубянка, ночь, длинная черная машина с работающим мотором, два сотрудника в пальто сходят по ступеням… Неужели нельзя избежать прошлого? — с горечью подумал Суворин, когда они помчались по улицам. Удивительно, что нет туристов, которые могли бы запечатлеть эту традиционную сценку из жизни матушки России. «Почему бы, милый, не поместить эту фотографию в альбом, между собором Василия Блаженного и тройкой на снегу?»

Машина ухнула в рытвину, спустившись с холма у отеля «Метрополь», и Суворин ударился головой о мягкий потолок. Сидевший рядом с шофером Нетто развернул крупномасштабную карту московских улиц, какой ни один турист никогда не видал, потому что она все еще считалась секретной. Суворин включил свет в салоне и пригнулся, чтобы лучше видеть. Дома жилого комплекса «Победа революции» сгрудились, как почтовые марки, поперек линии метро в северо-западном пригороде Москвы.

— Сколько, ты считаешь, нам потребуется времени? Минут двадцать?

— Пятнадцать, — ответил шофер, желая показать себя.

Он увеличил скорость, включил фары, резко крутанул вправо, и Суворина бросило в другую сторону — к дверце. Он успел лишь заметить, как мимо мелькнула Библиотека имени Ленина.

— Утихомирься, ради бога, — сказал он. — Вовсе ни к чему, чтобы нас оштрафовали за превышение скорости.

Они продолжали мчаться. Как только машина выбралась из центра, Нетто открыл бардачок и протянул Суворину хорошо смазанный «Макаров» и обойму боеприпасов. Суворин нехотя взял оружие, взвесил незнакомую тяжесть в руке, проверил механизм и коротко вздохнул, глядя на мелькнувшую мимо березу. Он пошел на эту службу не потому, что ему нравились такие штуки, а потому, что отец-дипломат с ранних лет внушал ему: если ты живешь в Советском Союзе, самое лучшее — получить назначение за границу. Пистолеты? Да Суворин не заглядывал на стрельбище в Ясеневе уже целый год. Он вернул «Макаров» Нетто, тот пожал плечами и положил его в карман.

Синий огонек — патрульная машина московской милиции — с воем приближался к ним сзади, разросся до нормальных размеров, как разозленная муха, пронесся мимо и исчез вдали.

— Идиот!.. — ругнулся шофер.

Минуты через две они свернули с шоссе и поехали по асфальту и пустырям, окружавшим «Победу революции». Пятнадцать лет провести на Колыме, подумал Суворин, и вернуться домой вот к такому! И самое смешное в том, что это, должно быть, казалось ему раем.

— Если карта не врет, корпус девять должен быть как раз за углом, — доложил Нетто.

— Притормози-ка, — неожиданно приказал Суворин, коснувшись плеча шофера. — Вы ничего не слышите?

Он опустил стекло. Снова сирена — теперь слева. Она на миг зазвучала тише, приглушенная домом, потом снова очень громко, и впереди засверкали быстро мчавшиеся синие и желтые огни. Секунду казалось, что патрульная машина врежется в них, но она свернула с дороги и заскакала по неровной земле, а через миг они уже поравнялись с нею и увидели освещенный вход в корпус: три машины, «скорая» и тени людей на снегу.

Они раза два объехали вокруг корпуса — трое никем не замеченных кладбищенских воров, присутствовавших при том, как из дома выносили на носилках труп и увозили Келсо.

11

Симонов приводит рассказ адмирала Исакова.

На заседаниях Военного совета товарищ Сталин имел обыкновение вставать со своего места во главе длинного стола и прохаживаться позади сидящих. Никто не смел оборачиваться и смотреть на него — они определяли, где он находится, по мягкому скрипу его кожаных сапог или по запаху, исходившему от его трубки. В описываемый день обсуждали большое количество авиационных катастроф. Командующий Военно-Воздушными Силами Рычагов был очень молод. «Аварийность и будет большая, — выпалил он, — потому что вы заставляете нас летать на гробах». После этого долго царило молчание, и наконец Сталин тихо произнес: «Вы не должны были так сказать!» А через несколько дней Рычагова расстреляли.

Можно привести немало таких историй. По словам Хрущева, Сталин любил неожиданно посмотреть на кого-нибудь и сказать: «Что это у тебя глаза сегодня бегают? Почему ты не смотришь товарищу Сталину в глаза?» В такой момент жизнь этого человека висела на волоске.

Сталин внушал страх отчасти инстинктивно (он был по натуре человеком буйного нрава и иногда давал подчиненным затрещины), отчасти по расчету. «Людям, — говорил он Марии Сванидзе, — требуется царь». А царем, которого он копировал, был Иван Грозный. Подтверждение лежит в архиве, в личной библиотеке Сталина, это экземпляр пьесы «Иван Грозный», написанной А. Н. Толстым в 1942 году (Ф55803 Д350). Сталин не только выправил реплики Ивана, сделав их более краткими и лаконичными, чтобы они действительно больше походили на речь грозного царя, но и написал на титульном листе несколько раз: «Учитель».

Собственно, он критиковал своего кумира за одно — за то, что Иван Грозный был слишком слаб. Сталин сказал режиссеру Сергею Эйзенштейну: «Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее» («Московские новости», ? 32, 1988).

Сам Сталин вовсе не отличался нерешительностью.

По подсчетам профессора И. А. Курганова, 66 миллионов человек погибли в СССР за период с 1917 по 1953 год: были расстреляны, замучены, замерзли, погибли от голода или от непосильного труда. Другие говорят, что только 45 миллионов. Кто знает?