— Что там у тебя, детское порно? — поинтересовался Андраш.

Она не сумела сдержать смех, взглянув в его возмущенное, огорченное лицо.

— Когда за тобой завтра заезжать? — спросил он.

Дома делать было почти нечего. В коридоре три огромных чемодана, холодильник пуст, на белом кафельном полу крошки, но после ее отъезда придет женщина убираться, а ключ перешлет в бюро по почте, вот лежит плотный конверт с адресом и наклеенной маркой. Зазвонил телефон, Изабель показалось почти неуместным поднимать трубку; это была Гинка, потом телефон зазвонил снова, и это была Алекса, и наконец Ганс решил еще раз переспросить, как часто ему надо проверять почтовый ящик. Она выпила полбутылки красного вина, мечтая, чтобы Якоб приехал и сам забрал ее отсюда.

Потом наступило утро, и звонком снизу ее разбудил Андраш, с пакетами еды на завтрак поднялся по лестнице в квартиру, угрюмый, настороженный. Изабель закрылась в ванной, а он поставил кофейник на плиту, достал из шкафчиков чашки, тарелки. В холодильнике не было ничего, кроме баночки с каперсами. Тут люди всегда прощаются как-то мимоходом. Он вспомнил поцелуи будапештской родни, нарастающий рокот при любом уходе, понятом как прощание, о бесчисленных провожающих, о процессиях на пути к аэропорту, или к вокзалу, или даже к двери дома, когда он договорился с кем-нибудь поужинать в ресторане. «У вас там и покойников-то провожают потихоньку», — вздыхала мать. Слезы выступали у матери на глазах, когда она вспоминала про дядю Яноша и тетю Софи, про их последние дни и похороны, от которых не осталось ни фотографий, ни писем с соболезнованиями, ни списка тех, кто прислал цветы, ни следа последнего прости в воздухе. Он не хотел, чтобы Изабель уезжала. Хотел, чтобы она поняла, что значит прощание, прощание с ним, ведь он, наверное, вернется в Будапешт. Она вышла, их взгляды встретились. Произошла какая-то перемена. В первый миг подумалось, не рассердил ли он ее, и вдруг вспыхнула безумная надежда, и сердце замерло в блаженном испуге. Но нет.

Она не останется. В глазах ее читались напряженность, недружелюбие.

Проводив Изабель к контролю, Андраш вышел на улицу и стоял на холодном февральском ветру до тех пор, пока водитель автобуса, пожилой усатый человек, не спросил, чем ему помочь. Андраш, улыбнувшись, закивал, потом вежливо отказался от помощи и сел в следующий автобус.

В бюро он нашел записку от Сони: звонила Магда. Андраш пошел к ней ужинать и остался ночевать. В шесть утра тихо встав, стараясь ее не разбудить, выйдя в темноту, он понял, что именно увидел в глазах Изабель. Упрямо, лишь чуть наклоняясь, он двинулся навстречу дождю и ветру, потому что не мог смириться с неумолимой решимостью ее взгляда, устремленного в никуда. А она уже в Лондоне.

Самолет мягко коснулся земли, асфальтовая полоса стремительно неслась под колесами, и все, казалось, уже позади, как вдруг началась страшная бортовая качка, резкий толчок вправо заставил вскрикнуть ошеломленных пассажиров, которые мысленно уже поймали свои чемоданы на транспортере и заторопились к выходу, теперь не как пассажиры, а как прибывшие данным рейсом и, покидая здание аэропорта, тотчас о нем забывали, забывали о своих смутных страхах и сомнениях в безопасности.

— Террористы, — прошептал один, а другой и третий подхватили, кто-то громко и коротко вскрикнул, подпоясанные ремнями стюардессы, с трудом удерживая равновесие, забегали с места на место, обмениваясь непонятными знаками. Самолет все еще качало, репродуктор настойчиво повторял какую-то команду. Изабель выпрямилась и припала к иллюминатору, разглядела пожарные машины, одну и другую, и ей показалось, что моторы взревели громче. Снова из динамика раздалась команда, на этот раз неразборчивая, и следом треск. Одна стюардесса схватила микрофон, и, хотя ее губы, как видела через ряд Изабель, явно шевелились, не раздалось ни звука, и в самом страхе было что-то пронзительное, возбуждающее. Стюардесса отчаянно жестикулировала, жестами обращалась к Изабель, а та все сидела выпрямившись, но потом послушно наклонила голову с ощущением триумфа, победы над страхом. «Пена, — пронеслось в голове у Изабель, — они могли бы покрыть посадочную полосу пеной».

Наконец из репродуктора раздался голос: «Говорит командир рейса. Нет никаких причин для беспокойства, при посадке возникли неполадки с резиновыми покрышками колес. Просим пассажиров оставаться на своих местах, пристегнув ремни безопасности. Мы уже на стоянке». Но Изабель видела, что откуда-то идет дым. Пассажиры, кажется, перевели дух, выпрямили спины, стали переговариваться и смеяться. Самолет прокатился еще немного, потом тяжело осел и завалился вправо, но так медленно, что задел крылом лишь несколько метров асфальта, описав дугу и оставив глубокую царапину. Изабель вцепилась в спинку кресла. «А Якоб ждет и знать не знает, что со мной происходит», — мысленно удивилась она. Наконец самолет встал, кособоко опершись на крыло, так что пристегнутые ремнями пассажиры тоже полегли набок, как манекены с вывернутыми руками-ногами. Стюардесса сообщила, что их будут эвакуировать по специальному трапу — мера безопасности на случай взрыва, хотя взрыв почти полностью исключается. И тут самообладание пассажиров дало трещину, все они, толкаясь и пошатываясь, прорывались к аварийному выходу. Изабель одну из последних усадили на оранжевый трап, и она покатилась вниз чуть ли не весело, словно это и было ее настоящим прибытием в Лондон.

Когда-то она училась здесь в колледже, но ее знакомство с городом ограничилось студенческим общежитием, где ей пришлось тогда поселиться, тесными коридорами и тараканами, грязными раковинами и вонючим клозетом. Запахи, от которых перехватывало дыхание. Как-то она попыталась описать их Якобу: табачный дым, протухший жир, заплесневелые ковры там, где сквозь оконные щели просачивается дождевая вода. Ночью ютились всемером в крошечной комнатенке, пили водку, пока не напьются, блевали на пол, опаздывали на занятия, но какое дело преподавателям, пока им платят, пока им приносят рисунки в папках.

Пассажиры теперь оживленно, облегченно переговаривались, лезли в автобусы, одни ругались из-за опоздания, другие иронизировали по поводу их нетерпения, в автобусе разбился флакон духов, скоро начнут выдавать багаж, но Изабель, внезапно охваченная тоской, не стала ждать, выбежала в зал прилета. Там был Якоб. Какие-то слухи просочились, какое-то возбуждение, он крепко ее обнял и не выпускал из объятий. Так они и стояли в растерянности.

— А твой багаж? Закажем доставку? Что такое случилось, как ты теперь вернешься в зал выдачи?

Тяжело нагруженные тележки, дети, торопливые служащие аэропорта, бизнесмены объезжали их и обходили, большие семейства выступали медленно, им приходилось труднее, чем остальным, со всеми их куклами, рюкзачками, сумочками, которые то и дело падали с тележек, а еще мамочки с младенцами на руках, и под конец целая спортивная команда в белых с синим тренировочных костюмах. Положив руки на плечи Изабель, Якоб осторожно повернул ее к себе и поцеловал.

— Поехали домой… — попросила она. Чувствовала его руки, его дыхание. Но Якоб отвернулся, быстро переговорил с каким-то человеком в форме, и ей разрешили пройти к транспортеру, катавшему по кругу багаж, так что она вернулась с тремя чемоданами, совершенно разочарованная.

— Сейчас поедем домой, — заверил ее Якоб, толкая перед собой тележку. — Домой, а потом в паб, и еще сможем погулять.

Вся вторая половина дня у него свободна, Мод отправила его домой, хотя он возражал, так как после обеда Бентхэм обещал появиться в конторе. «Первый день вместе с женой!» Мод не переспоришь. Таксист аккуратно разместил чемоданы в багажнике. Небо было ясное, зато солнце — бледное, а пейзаж унылый. Деревья стояли голые, с легким пушком зелени, и ничто не согревало душу. Изабель взяла его за руку.

— Ну что, Андраш очень расстроился? — поинтересовался Якоб. Переход к новой жизни оказался сложнее, чем ему представлялось, и он почувствовал облегчение, когда показались предместья с их постройками, на которые стоило посмотреть хотя бы из окошка, потом Голдерс-Грин с его лавочками и тамошние жители, ортодоксальные иудеи в черных шляпах (тут Якоб обратил внимание на маленькую девочку, толкавшую перед собой огромную детскую коляску) и, наконец, холмы Хэмпстед-Хит.