— Сара, Сара, ты где? Сара, Сара, ты где?

Потом тишина.

Через полчаса Полли победоносно взлетела на подоконник. Изабель резко спихнула ее вниз.

Несколько дней спустя, когда она приехала домой на метро из Кэмдена, у станции «Кентиш-Таун» ее встретил Джим. Видимо, ждал:

— Вот она ты!

И заулыбался.

«Все идет по плану», — убеждал он себя. Но это бред. То одно, то другое вкривь и вкось. Он действительно получил письмо, настоящее, в конверте с его фамилией и адресом. Вместе с какими-то счетами и рекламными проспектами письмо сунули в прорезь на двери, чисто случайно оно оказалось сверху. Дэмиан написал ему, когда прошло больше года. «Как предусмотрительно», — с усмешкой подумал Джим, разобрав фамилию отправителя. Только фамилия, адреса нет. Почту он складывал в коробку на кухне. Счета, оплаченные переводом, счета, оплаченные Джимом. А теперь еще и конверт с его именем, написанным крупными печатными буквами, чтобы каждый мог прочитать. Пусть полежит.

Однако на другой день Джим все-таки вскрыл конверт, вытащил листок бумаги. Только Дэмиан мог заставить его вскрыть конверт и прочитать четыре строчки, будто это что-нибудь решит. Дела у него, дескать, превосходно, вот потому он и остался на несколько месяцев дольше, чем планировалось. Остался, а где? Джим так и сяк крутил в руках листок и конверт. Однако он возвращается, «так что я надеюсь, старик, ты найдешь себе другое жилье, а я буду через три недели».

Его выкинули на улицу. Именно так и никак иначе. Джим в клочки разорвал письмо, пнул ногой софу. Все кончено. И куда теперь? Так мило, что просто тошнит. Оттого, что у Дэмиана есть деньги, точнее, родители, у которых есть деньги, и он, Джим, должен испытывать благодарность, что прожил здесь все эти месяцы, не заплатив ни копейки.

Он осмотрелся. Довольно чисто, порядок. Мэй бы тут понравилось, приведи он ее сюда со словами: вот твой дом. Уютная маленькая квартирка на уютной улочке. Короче, дом. Однажды он все-таки ее найдет. Объявление о розыске давно сняли, заменили на другие, с чужими лицами и чужими именами. Только раз он видел, как два психа стоят перед фотографией Мэй и бормочут что-то несусветное.

Джим отправился в паб на Холлоуэй-роуд, но темноволосой официантки не было, и тогда он снял девчонку, однако не успела та свернуть на Леди Маргарет, как он сунул ей в руку деньги и велел уходить. Ему казалось, он сойдет с ума, если немедленно не переспит с женщиной, но одновременно мысль об этом представлялась отвратительной.

Дважды подряд у него ночевал Дэйв, поругавшись с отцом. Все-таки разнообразие, хотя Дэйв прожужжал ему все уши про сестру, которая целую ночь провела в саду, про отца, который хочет окончательно выгнать его из дому, раз он угрожает рассказать в школе, что его сестру туда не пускают. «Как я его ненавижу…» — сказал Дэйв и заплакал, но не по-детски, а по-взрослому. Тихий плач взрослого человека. Дэйв умолял взять его с собой, но Джиму не хотелось неприятностей. И не хотелось отправлять его к Элберту. Он предоставил Дэйву софу, хотя сам больше любил спать на ней, а не на двуспальной кровати.

Однажды Дэйв привел в «Пангс-Гарден» малышку-сестру, и та неспешно лакомилась жареной картошкой, очень внимательно разглядывая Джима, ведь это он купил картошку, да и колу. «Так, я пошел», — решил Джим, увидев это уродливое мелкое создание с жестким взглядом. Сара внимательно наблюдала, как из люка в потолке над кухней спустили лестницу и по ней, балансируя, полезла вниз нарядно одетая девушка с лентой в волосах. А Джиму вспомнились мальчишки, родня Хисхама, и он злобно сплюнул. Наряжаются тут, понимаешь, а вот двое детей, двое настоящих англичан, смотрят на него как на божество из-за картошки с колой. Сара его раздражала. Прилепилась взглядом к его лицу, не отлепишь, а потом еще и руку протянула: «Благодарю вас, сэр». Взгляд упорный, доверчивый, виноватый — все вместе.

Дэйв предложил хоть чем-нибудь ему помочь, но Джим, конечно, отказался. Втроем они направились в сторону дома, втроем, все вместе, как одна семья. А что еще могли подумать люди, идущие им навстречу? Джим представил себе, как жил бы с Мэй и двумя детьми, переехали бы в деревню, тут — то что за жизнь. Еще и Дэмиан возвращается, гонит с квартиры.

Однажды в полдень раздался звонок в дверь. Джим взял нож, рванул на себя дверь. Но перед ним стоял не Дэмиан, а Хисхам. Джим — с облегчением, но страшно разозлившись — не растерялся:

— Откуда ты, ублюдок, узнал мой адрес?

И затопал ногами. Хисхам молча прошел мимо него в комнату, Джим схватил тарелку и бросил ему вслед, запустил в него стулом с такой силой, что Хисхам едва удержался на ногах, а стул разлетелся на части. Есть у Джима такое право — оставить Дэмиану пустыню. В голове сверкнул яркий, ослепительный свет. Хисхам принялся собирать осколки, лицо спокойное, чуточку огорченное, какое бывает у медсестры, когда пациент вдруг попытается вырвать капельницу из вены. А Джим хохочет, хохочет. Хисхам помог бы убраться, если б Джим разрешил, но Джиму неймется. Пихнул телевизор — Хисхам подхватил его в последнюю секунду, понесся в кухню, разгромил шкафчики, ставшие за год такими привычными. Какой чудный кухонный гарнитур подобрала Дэмианова мамаша, а теперь сидит где-нибудь на островах или в Швейцарии, задница тонет в подушках, а на носу темные очки, потому что стыдно за сына, платить — это пожалуйста, только оставьте в покое, вот Дэмиан ей и звякнет, наплетет про воров-грабителей, полицию вызовет, и мамаша заплатит за ремонт, а то и за новую жизнь. Не так, что ли?

Новую жизнь всегда можно начать, только надо разгрести дерьмо, бесстрашно вернуться в прошлое, стать порядочным человеком и жить порядочно, вот как Хисхам с его огорченным лицом, того и гляди разревется с горя и уж точно помолится о спасении Джима своему Аллаху. «Наш-то, который у христиан, другим обеспокоен, — вертелось в голове у Джима, — волнуется о жертвах своего конкурента, на культях передвигающихся по Багдаду, по Нью-Йорку. Значит, так и должно быть. Есть где-то место для сирых и убогих, для преследуемых, ибо длань Господня простерта над ними». Разве не так?

Махнул рукой, сбросил на пол все стаканы, растоптал их босыми ногами, потому что в голове ослепительный свет, а на лице Хисхама написано что-то непонятное, страшное, чужое, но способное им овладеть. И страшен ангел, готовый крылами коснуться его плеч и закрыть ему глаза, чтобы не видел настоящего. Не видел сада, сада с вишневым деревом в самой середине, за оградой, где ждет его Мэй, потому что она хочет жить, потому что на ее жизнь они оба имеют право. Улыбается ему — веселая, здоровая, раскрывает объятия, но кто-то вмешивается, не пускает их к жизни, к счастью. Никогда она не бросила бы его по своей воле, потому он и должен ждать, не поддаваться безумию Элберта, безумию Изабель, которая смотрит на него своим детским чудным взглядом и умоляет поцеловать, да, именно так, предлагает ему себя, скажи он слово — и бросится на шею. А Мэй его любила. Было в его жизни что-то светлое, и оно не ушло, оно тут — рукой подать, только ищи, Джим, пока Дэмиан не вышвырнул тебя из квартиры.

Левой рукой он, ликуя, схватил сковородку, ловко повернулся, — Хисхам стоял сзади, поблекший, как тот, другой ангел, который не хранил его, а предал, — ангел смерти. Не позволяю вмешиваться! Джим чувствовал, что Мэй где-то рядом, один крошечный шаг — и вот она. Попытался сосредоточиться, ведь до нее один шажок, и в голове что — то разлетелось вдребезги, как это бывало и при Мэй, — ослепительно светлое, но бьется вдребезги, а Хисхама — убить. Они посмотрели друг другу в лицо. И тут Хисхам опустил глаза, отвернулся, будто не хочет быть виноватым, отказывается от роли свидетеля. Подставил Джиму затылок, упорно не желая сопротивляться. Что-то проговорил, но тихо и непонятно.

— Вот дерьмо, — ответил Джим.

Ни света, ни тьмы. Только кухня, осколки, окровавленные ноги.

— Дерьмо, и всё тут.