Говард сжался под гневным взглядом полицейского.

— Если они выроют яму посреди улицы, отвечать буду я, — продолжал полицейский. — А за это отвечаете вы.

— Ки-тай! Ки-тай! — кричали дети.

Полицейский надел шлем и перчатки, оседлал велосипед.

— Разве он не должен нам помогать? — удивилась Джулия, глядя ему вслед.

— Чиновники, чтоб им пусто было! — Говард уныло поплелся в дом.

Дневной свет померк, с востока налетели сизые грозовые тучи. Когда солнце клонилось к закату, на землю упали первые сверкающие капли дождя, подняв крохотные облачка пыли.

Уилл, оторвавшись от работы, глянул на кружок неба, видный из ямы.

— Обезьянья свадьба, — сказала Рут.

— Что? — не понял Уилл.

— Когда дождь идет при солнце, это называется обезьянья свадьба, — объяснила Рут.

Сладкая дрожь пробрала Уилла, когда Рут посмотрела на него. Она тоже была в красной пыли — а значит, они одной крови. Земля затряслась от раската грома, дети запели с новой силой.

— Уилл, — шепнула Рут, — скоро мы будем в Китае!

Уилл заглянул ей в глаза, не помня себя от счастья.

Вдалеке сверкнула молния, и неистовый раскат грома заставил их вздрогнуть. Рут схватила Уилла за руку, и оба захихикали от восторга и страха.

Грозовые тучи надвигались все ближе, по саду мельтешили красные фигурки. Ветер крепчал, поднимал крошечные вихри красной пыли, раскачивал банановые деревья и трепал их, точно гривы диких скакунов. Капли уже вовсю барабанили о землю, и через миг черная завеса накрыла солнце, исчезли и свет, и звуки, слышались лишь голоса родителей, слабые и встревоженные.

— Рут! Рут! Иди в дом! — звал из кухни Джозеф.

Рут с озорной улыбкой стиснула руку Уилла и упорхнула прочь.

— Мэтью, скорей! — кричал Бак из дома Куиннов.

Дождь хлестал, смывая красную пыль со щек. Яркая вспышка молнии прорезала небо, грянул гром, и ливень хлынул потоком. Краснокожее племя распалось, дети бросились по домам, спеша укрыться, а по рыжей земле разлились бурные реки, завиваясь водоворотами у канализационных решеток.

Гроза миновала, расчистилось вечернее небо. В вышине мерцали звезды, а в воздухе витал запах озона — дух стихийного бедствия.

На другой день Уиллу не терпелось посмотреть, что стало с ямой. Джулия послала вместе с ним Авраама на случай, если вдруг яма превратилась в коварный омут. Но на ее месте осталась лишь неглубокая мутная лужица. Потоки ливня наполнили яму жидкой грязью и мусором. К вечеру Авраам привел в порядок клумбу, а через неделю снова высадил розы. Между тем, когда выяснилось, откуда взялась яма, Рут получила от отца хорошую трепку. Джулия вступилась за девочку, но Джозеф объявил, что всему виной самолюбование Рут и чего не искоренила воскресная школа, исправит отцовская рука.

Джулия и Говард были не так строги. Джулию умилила влюбчивость сына, а Говард, как истый Ламент, не мог осудить Уилла за желание попасть в Китай.

— Как-никак Ламенты не сидят на месте. Все в нашей семье путешественники, — объяснял он Джулии, — все, кроме моего отца.

Яма еще долго снилась Уиллу после того, как ее засыпали, — так напоминает о себе ночами неоконченное дело. Однажды ему приснилось, будто он достиг конца туннеля; разрыв пальцами землю, он увидел над головой звездное небо. В яму заглянул человек: слегка удивленное лицо, толстый, как у Полишинеля, подбородок, черно-белая шелковая пижама, расшитая желтыми розами, остроконечная шляпа. Кожа голубая, как яйцо горихвостки, а глаза узкие, миндалевидные. Он посмотрел сверху на Уилла и разразился громовым хохотом.

— Кто это? — спросила Рут, когда Уилл рассказал ей свой сон. — Клоун? Призрак?

— Полночный Китаец, — объяснил Уилл. — Ты же хотела увидеть Полночного Китайца!

— Неправда! — Рут нахмурилась, украдкой потирая попку: отцовская взбучка отбила у нее охоту вспоминать про туннель до Китая.

Однако в снах Уилла Полночный Китаец мало-помалу сделался грозным и страшным. Однажды он раскрыл рот, захохотал, и Уилла засосала красная пасть. В другой раз Полночный Китаец маячил за окном, пока Уилла укладывали спать. Он влез в комнату, Уилл готов был позвать на помощь, но Полночный Китаец мертвой хваткой вцепился ему в горло, и вместо крика вышел лишь тоненький писк.

Возмущению Розы не было предела. Вообще-то Джулия написала ей первой, но слух дошел до нее на два дня раньше, чем письмо, — двоюродная сестра рассказала по телефону. Больше всего на свете Розу злило, когда от нее скрывали правду, особенно такие важные новости, как беременность Джулии.

— Давай съездим на недельку в Йоханнесбург, — шепнул Говард. — Познакомимся с Оскаром, пока она его не выгнала.

— Можно, — согласилась Джулия. — Но я не вынесу ее замечаний, что Уилл ни на кого из нас не похож.

— Никуда не денешься, милая. Роза есть Роза.

— Но Уилл уже большой, все понимает. Я не дам его в обиду!

— Тогда придется ей рассказать заранее.

— Не хочу ничего рассказывать, — заупрямилась Джулия. — Чего ради? Да и доказательств у нас нет. Доктор Андерберг погиб, а в документах ничего не сказано.

— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил Говард.

— Оставить все как есть. — Джулия запустила пальцы в волосы, как будто боль ее пряталась где-то в подкорке (и возможно, так оно и было).

Итак, между Джулией и ее матерью пролегла пропасть, разделившая Африку надвое.

Признаки близких родов представили Уиллу маму в новом свете — хрупкой, ранимой. Она всегда казалась ему неугомонной, полной сил. Грацией Джулия никогда не отличалась — она то и дело опрокидывала кастрюли, разбивала бокалы, а дверцы кухонных шкафчиков захлопывала с грохотом, будто люки на подводной лодке, — но для Уилла эти звуки означали домашний уют и защищенность. Громкий скрежет дверцы духовки обещал пышный банановый кекс, а стук медной кастрюльки по чугунной плите сулил кружку вкуснейшего горячего шоколада.

Но как только начались схватки, Джулия странно притихла. Ее надтреснутый голос, безвольно повисшие волосы, сосредоточенно сдвинутые брови пугали Уилла. Уж лучше бы она долбила по шкафам кочергой — пусть просто затем, чтобы успокоить его, убедить, что она не умрет. Вечером она уложила Уилла спать, но он лишь тогда угомонился, когда она с уютным треском задернула шторы и с грохотом свалила карандаши и мелки в ящик под кроватью. Теперь мама снова такая, как всегда.

— Спокойной ночи, малыш! — пожелала она.

— Спокойной ночи, мамочка!

Ему опять приснился Полночный Китаец: руки на груди, на голубом лице ухмылка. Уилл спросил, что ему нужно, но призрак приложил палец к губам и дико захохотал, будто взревели тысячи труб.

Проснулся Уилл оттого, что Говард споткнулся о его кровать.

— Уфф!

— Папа! Что случилось?

— Все хорошо, — простонал Говард, — но вот-вот должны родиться малыши, и маму нужно отправить в больницу, а тебя — к Куиннам.

— Хочу к маме! — заплакал Уилл.

Но Говард, будто не слыша криков, укутал мальчика в одеяло, взвалил на плечо и понес через улицу.

Как рассказывал потом Говард, эта ночь не превратилась бы в сплошной кошмар, если бы Сэнди Куинн не уехала к сестре в Ботсвану. При свете дня дом Куиннов напоминал орудийный склад, но ночью Говарда ждала неприступная крепость, и все благодаря откормленному родезийскому риджбеку [6]по кличке Аякс — чуду природы, начисто лишенному всех собачьих достоинств, зато с лихвой наделенному недостатками: он был невоспитан, злобен, блохаст, вонюч, почти глух и напрочь лишен нюха. Ночью он лаял, днем спал, а из-за слабого желудка его частенько тошнило на турецкий ковер Сэнди в прихожей, за что он был навеки изгнан во двор.