С другой стороны, пыл пакистанцев не оставил равнодушными другие делегации: представители стран Балтии теперь склонялись к тому, чтобы пожертвовать заложниками, а вслед за ними делегации Никарагуа и Гондураса высказались в пользу принятия этого решения.

Но великие державы пока не пришли к окончательному решению. Впрочем, в кулуарах Ассамблеи, да и не только там, поговаривали, что мнение великих держав вряд ли уже на что-нибудь повлияет.

У меня было ощущение, что время замедлило свой бег. Англичанин с датчанином молча переваривали свой ужин. А я ничего не ел, так что мне осталось искать утешение только в тихом бормотании радиоприемника.

Обстановка не располагала: темно было так, что хоть спи с открытыми глазами. К тому же с реки порядком дуло и доносился шум воды — и захочешь, а не уснешь.

Укутавшись в одеяло, я пялился на небо, казавшееся каменным, и слушал концерт по датскому радио.

Тут англичанин как заорет:

— Черт, черт, черт! Тут по мне дрянь какая-то непонятная проползла, вот черт!

Он чертыхался без остановки.

— Это мышь, дрянь такая, она чуть не забралась мне в сапог!

Он успокоился.

— Ох, и напугал же я ее, она, наверное, на запах еды пришла. Теперь она к тебе идет, — сказал он датчанину.

И правда, через минуту задергался датчанин.

— Вот черт, она все-таки залезла мне в сапог, черт, она у меня в сапоге!

Он возился, а нам ничего не было видно.

— Я выкинул эту дрянь в реку вместе с сапогом, — заявил он.

Бедная мышка, наверное, изо всех сил цеплялась своими коготками за кожаный сапог, несущийся вниз по течению и постепенно заполняющийся черной водой. Готов поспорить, что никто на сто километров в округе не даст за ее шкурку и ломаного гроша. В этом мы трое и эта разнесчастная мышь, которую уносила вода, были похожи.

Происшествие с мышью нас взбодрило.

Мы слышали, как англичанин встал и сказал, что чертовски здорово помочиться в воду, которой эти борцы за Великую Любовь чистят зубы. Идея показалась нам неплохой, и мы в свою очередь пустили по струе в реку. Между англичанином и датчанином завязался разговор.

У англичанина была жена, которую он звал Тоффи. Она была сама нежность, а продукты покупала на Оксфорд-стрит. Их детишек звали Кексик и Чаёк. Кексику не было равных в игре в очко. А Чаёк больше всего любил пробежки в лесу около Кембридж-центра после розыгрыша лотереи по выходным.

Датчанин тоже был женат, его жену звали Смешинка, у нее чуть раскосые глаза, как лучики северного солнца, кожа белая, как бивни молодого моржа, а когда она хочет быть особенно милой, то лепечет словечки типа «иглу», «каяк» и все такое — на ее заснеженной родине так говорят, но датчанин ни фига не понимал.

— Она родом из Исландии.

— Ну надо же, — изумился англичанин.

А я думал, вспомнит ли Миникайф обо мне и прольет ли, узнав о том, что я в плену, те горькие слезы, которые приберегает для особых случаев.

Со стороны англичанина донесся какой-то шум. Кто-то шел по опавшей листве, ломая ветки.

— Вы слышали? — прошептал англичанин.

Опять те же звуки, но уже громче и ближе.

— Мать их. — Англичанину было явно не по себе.

— Эй, ты чего-нибудь видишь? — спросил датчанин.

— Ни хрена я не вижу. Тут слишком темно. Черт, черт, черт, да что же это за хрень такая! Кажется, оно дышит, — прошептал англичанин в ужасе.

— Да уж, оно явно побольше мыши будет, — хмыкнул датчанин.

Англичанин завопил как резаный. Раздались какие-то жуткие звуки.

— Вот дерь… — Англичанин смолк на полуслове, и как отрезало. Только река журчала да дул западный ветерок.

Датчанин несколько раз окликнул англичанина, но ему никто не ответил.

— Его кто-то сожрал. Хрень какая, кажется, его кто-то сожрал!

До нас донеслось чье-то шумное дыхание.

— Замри и не двигайся, — прошипел мне датчанин.

— Наверное, оно на еду пришло. Теперь оно должно на тебя наброситься.

Я умолк, гадая, правда ли англичанина слопали.

Шумное дыхание участилось. Стало ясно, что тварь, которая схарчила англичанина, ищет кем бы еще поживиться.

Мне показалось, что зверюга топчется там, где еще недавно сидел англичанин, и приближается к нам.

— Кажется, оно приближается к нам. — Голос датчанина был сиплым от страха.

— Ага, мне тоже так кажется.

И тут нас накрыло волной зловещего смрада: смесь запахов земли, мочи, шерсти и крови.

Рядом со мной датчанин рыдал, повторяя тоненьким голоском одно и то же: «Смешинка, иглу, каяк, Смешинка…». Внезапно шумное дыхание твари смолкло. Сдерживаемые рыдания датчанина перешли в судорожную икоту.

Тут раздались звуки, которые мы слышали чуть раньше, — что-то рвали, что-то ломали, а датчанин заорал: «СМЕШИНКА, СМЕШИНКА, АААААА-ААААААААААААААА!»

Потом все стихло, запах крови усилился, теперь он перебивал запахи земли, мочи и шерсти. Западный ветерок гнал облака куда-то в сторону Азии, деревья покорно шелестели листьями.

Смёрн Статис Префнёэн ковентие люксембургер сен норен-африкаанс люнден.

— Клэн, спесиаль акент, острент минд пёссен унд биллитийд, — доносился хриплый голос из приемника.

Я тянулся изо всех сил, пытаясь достать приемник, но он был слишком далеко, к тому же я не знал, где именно он стоит.

Тогда я тихонечко, чтобы не привлечь внимание твари, дышавшей, казалось, прямо над моим ухом, сел, опираясь спиной на перила моста, и стал ждать.

— Клантен данзер леук фримэ. Гондурасен ранкет Хина, поусе деум, аттакет сентивен позицьён, — продолжал вещать придурок из приемника, будто не понимал, что в случае бомбардировки мы с ним вдвоем отправимся на тот свет.

Зверюга топталась на месте. Я пытался себя убедить, что, если не дышать, если замереть и не двигаться, если представить, что у меня нет ни запаха, ни рук, ни ног, ни волос, то, может, ей надоест, и она уберется восвояси.

Я задержал дыхание. М-да, что бы ни случилось, без жертв не обойтись.

Представитель пакистанской делегации наклонился к молоденькой помощнице голландца и сказал ей, в каком номере он остановился. Юная голландка с белыми кудряшками, от которых исходил терпкий запах духов, одарила его многообещающей улыбкой.

Утром после целой ночи утомительных переговоров они занялись любовью. Он при этом походил на обезумевшего жеребца, а она на огромную голодную рыбу. Оба быстро уснули. Представителю пакистанской делегации снились ветряные мельницы, а юной голландке приснился кошмар, о котором она никому не рассказала.

Как звали водилу, я забыл. Помню его мордаху и рыжие волосы, а имя вылетело. Другой, который сидел впереди и знал дорогу, был кореш рыжего, но рыжий нас не познакомил, когда мы за ним заехали. Так что, понятное дело, его имя тоже сказать не смогу, потому что не знаю.

Рыжий гнал как оглашенный. Сколько ни твердил его кореш, что знает дорогу и мы успеем вовремя, все без толку, и рыжий сказал ему, что если его будут отвлекать, то мы врежемся в столб, сломаем шею и пропустим обалденную вечеринку.

Тогда кореш перестал давать советы и только указывал дорогу.

Город кончился, мы проехали через омерзительные северные окраины, которые всегда нагоняют на меня тоску, потому что я вспоминаю свою бабушку, давно и безнадежно больную Альцгеймером.

Потом мы выехали на загородное, черт бы его драл, шоссе, оно без конца петляло то влево, то вправо, и меня, да и кореша рыжего, кажется, тоже, так и тянуло сблевать. Но мы не решались попросить рыжего сбавить скорость. Вдобавок смеркалось, и он от этого нервничал. Для него темнота значила, что теперь уж мы точно опоздаем и пожрать ничего не останется, кроме дерьмовых анчоусов и остывшей пиццы.