Полураздетая, Клара отключила телефон и принялась за уборку. Здесь все еще оставался дух матери, ее запах и остатки тепла, в котором Кларе хотелось согреться. Вечером она бродила из одной комнаты в другую, садилась за кухонный стол, плакала у пустого бокала из-под вина и снова кружила по квартире, касаясь рукой стен, кафельных плиток, коврика из «Цепелии», [3]покосившихся деревянных окон… Один круг, второй, и опять по новой… вдоль событий и воспоминаний прошлой жизни.

Чувствуя, что сама не в силах остановиться и прервать эту безумную погоню за памятью, она достала из сумочки снотворное.

Проснувшись, Клара увидела себя нагой, облокотившейся о кухонный стол.

Клара вытащила из шкафов одежду и стала развешивать ее по стульям, которые удручали своей сиротливой пустотой. Теперь они были похожи на распрямленные спины хорошо знакомых ей людей: вот спина Минотавра в свитерке, взятом напрокат, когда они вместе были на море. А это спина отца в тренче [4]– такие носили в начале семидесятых… Стул матери Клара одела в ее летнее платье – она и не знала, что это серое платьице в алую точечку, с пуговицами спереди сохранилось и все еще висит в шкафу. Над ним так легко вообразить отдохнувшее лицо матери с ясными глазами и алой ниточкой губ… Кларе захотелось было нарядить пустую табуретку во что-нибудь детское, но… нет, они не будут пока что говорить о детях, ведь разговор должен получиться приятным, не так ли?

– Вам и говорить что-то не обязательно, я и так вижу, что вы со мной согласны, – сказала она, садясь за стол. – Продам я эту квартиру, горько мне… Да и прежние соседи давно разъехались или умерли. На нашем этаже уже все чужие… Милые мои, – обратилась она к разряженным стульям, – мы с вами собрались вместе в последний раз. Все, что здесь происходило, останется между нами. Как всегда, когда Клара хотела что-то скрыть, она была убедительна. Скрывать что бы то ни было, и прежде всего свои чувства, было для нее гораздо легче, чем проявлять их.

Она вымыла волосы и, преградив тошноте путь горбушкой черствого хлеба, отправилась в город. Профессор Кавецкий дал ей недельный отпуск после похорон матери. Клара выдержала три дня.

– Пан профессор, я решилась. Еду.

– Знаю, знаю, – потрепал он ее по плечу, дохнув на нее ароматом гвоздики. Профессор любил жевать эту пряность, которая не только приятно пахла, но и обладала антисептическим свойством. – Я уже подал в посольство представление на вас.

– Но…

– Нужно подождать, и вам дадут студенческую визу.

– Да откуда же вы… Я ведь только сегодня решила…

– Пани Клара, золотце вы мое, – назидательно отозвался профессор, – у старого человека уже нет ни былых сил, ни возможностей, но опыт-то у него есть! – И он добродушно рассмеялся.

Клара была смущена и слегка обескуражена его проницательностью и стремлением ее опекать. Старик опять все предусмотрел. Стало быть, ее раздумья и терзания в четырех стенах последние несколько дней были все равно что детские капризы в песочнице? Девчушке просто вытерли нос и показали, как лучше всего построить свой песочный замок.

Неужели профессор почувствовал, чтос ней творилось? Она машинально коснулась тщательно проведенного пробора, глянула, не прилипло ли чего-нибудь к пуховику. Руки тоже были чистые, только под ногтями осталось немного штукатурки.

– Клара, ваше путешествие в Китай действительно имеет смысл. Есть мудрая китайская пословица: «Если я тебе скажу – ты забудешь. Если я тебе покажу – ты запомнишь. Если я тебя заинтересую – ты поймешь».

Клара решила продать квартиру еще до отъезда. Агентство выбрала то, что ближе к дому, прочитав на рекламном баннере: «Недвижимость от Вебера». Она понятия не имела, как делаются подобные дела. Проценты от сделки, реклама…

– Чай? Кофе?

Агент подробно расспрашивал Клару о метраже квартиры, ее состоянии, планировке и все записывал. В конце концов он спросил, почему Клара хочет избавиться от двух восхитительных комнат с окнами на юго-восток и от кухни, выходящей на запад.

– Прошу прощения, но это важно, – уточнил он. – Люди порой затевают склоку из-за нескольких недостающих сантиметров под строительство, а уж почему квартира продается – спросят непременно.

– Что ж, люди сейчас никому не верят. Такие нынче времена.

– Да, такие вопросы, вероятно, бессмысленны. Дом может быть спроектирован хорошо или плохо, может требовать капитального ремонта или косметического… Но чаще всего это не те причины, по которым люди покидают его. Разве от дома зависит, счастливо ли в нем живется?

Кларе показалось, что, закончив вопрошающей интонацией, он словно ждет от нее ответа: счастливо ли ей живется?

Они были примерно одного возраста. Уверенный в себе спортивный мужчина в вельветовом пиджаке и фирменных джинсах не отводил от нее взгляда, в котором и намека не было на торгашескую услужливость. Не было в нем и бесцеремонности, присущей новоявленным бизнесменам – тем самым ребятам, выросшим при социализме, которые в костюмчиках для церковного причастия усердно приобщались к тайнам капитализма.

Они говорили о строительстве метро до площади Вильсона, об эффективности лекарств от гриппа, об акупунктуре. Клара нервно покручивала браслетик часов, отслеживая – нет, не время, а его потерю. Ее раздражал этот орнамент слов пустой учтивости.

– A y меня есть кое-что особенное, – вдруг сказал он, стараясь приковать ее внимание.

Он направился к шкафу – высокий, энергичный, с печальными карими глазами. Двигался осторожно, словно боясь расплескать темную серьезность взгляда.

– Оригинальный матэ, знаете ли. Чилийский, – продемонстрировал он картонную коробочку.

Клара что-то припомнила о матэ из «Игры в классики» Кортасара. Эту книгу, рассыпающуюся на листочки и прошитую шнурком, кто-то дал ей почитать в выпускном классе.

– Но, кажется, мне больше понравилась «Сто лет одиночества».

– М-да, хорошие были времена, – задумчиво произнес он, заливая матэ кипятком. – Из всего этого «магического реализма» остался разве что Фидель Кастро со своими речами. Ничего удивительного, что Маркес с ним дружит. Вы разве не знали?

Клара пила матэ и не стремилась поддерживать разговор.

– Так, значит, вы продадите квартиру и откроете свой кабинет в предместье? – Он плотнее закрыл дверь, чтобы отгородиться от грохота пневматических молотков, доносившегося с улицы.

– Вы просто интересуетесь альтернативной медициной или у вас лично проблемы со здоровьем?

– Я похож на больного?

– Давно ли вы проходили медосмотр, измеряли давление?

Подавая ему руку при встрече, она ощутила холод его ладони и отметила белевшие между пальцами вмятины от шариковой ручки.

– Давно. Еще до того, как удрал из армии. – Зазвонил телефон, и он взял трубку: – Вебер у аппарата, слушаю. Гм… Позвоните после четырех часов. До свидания. – Казалось, он так занят Кларой, что другие клиенты только мешают ему.

– И далеко вы удрали из армии?

– В Иностранный легион. Серьезно, я хотел организовать освободительные отряды, но Польша спасла себя сама… А вы полагаете, у меня что-то с сердцем? Нет? С давлением?

– Подозреваю.

– Просто так, на глаз, без фонендоскопа? Правда?

– А вы правда сумеете продать мою квартиру в месячный срок? И придете на медосмотр?

– Торжественно обязуюсь.

Его улыбка была сродни той, что демонстрируют портье за стойкой респектабельной гостиницы, как бы гарантируя гостю комфорт и солидность.

– Мы повесим в окне баннер, дадим объявления в газеты… Жолибож всегда в цене. Вы оставите мне ключи или будем всякий раз договариваться?

– Вы о чем?

– Клиенты должны смотреть квартиру… – Против такого довода Кларе нечего было возразить.

Коттедж Иоанны в новом пригородном районе Варшавы отличался тем, что на его флагштоке красовался бело-красный государственный символ Польши. Марек, муж Иоанны, был горд тем, что родился поляком, и преумножал эту свою гордость с появлением на свет каждого очередного потомка. И Марек, и Иоанна мечтали о многодетной семье, о том, как целая процессия богобоязненных чад степенно следует за отцом-кормильцем (которого вечно не было дома) и заботливой матерью-нянькой. Регулярные воскресные мессы, просмотр патриотических телепрограмм и горы памперсов убеждали их, что они движутся в верном направлении.