– Простите?

– Это вы уж меня простите, я устала, – намеревалась она закончить разговор и закрыть дверь. – Хотя, знаете… Все-таки вы мне порядком… накакали.

– Я бы сам купил вашу квартиру… – Раздался характерный щелчок выбитой пробки, и на площадке погас свет.

– О, не удивляюсь, вы столько раз ее осматривали, что и мне бы на вашем месте здесь понравилось. Спокойной ночи.

Клара закрыла дверь и какое-то время прислушивалась, ушел ли Яцек. За спиной у него она успела заметить цветы. «Отнеси-ка ты их лучше своей тетке», – с жалостью подумала она обо всех Веберах – поникшей шкварке, ее муже во вращающемся кресле и хитром племянничке. У самой Клары не было родственников: те, что по линии отца, куда-то запропастились с его уходом из семьи, а мать, единственная дочь своих родителей, которых она потеряла еще в детстве, не горела желанием поддерживать контакты со своей дальней родней. Эти связи, так или иначе, полны садомазохизма: мазохизм заключается в невозможности разорвать кровные узы, а садизм – в необходимости их поддерживать хотя бы в праздники, подвергая ревизии список взаимных обид.

На площадке залаяла собака, и Клара расслышала испуганный возглас: «Кто это?!» того самого старика с таксой; он, видимо, наткнулся на стоящего в темноте Яцека.

– Опять электричество испортили! – выглянула соседка из квартиры напротив. – После смерти Моравской никакого покоя нет, днем и ночью тут ошиваются.

– А знаете, эта ее дочка, Клара, уже в «скорой» не работает, уволили ее, теперь в агентстве подрабатывает. – Старичок пытался взять на руки лающую собаку.

– Ой-ой, – соседка заметила все еще стоящего у лестницы Вебера и слегка прикрыла дверь. – Если б старуха дожила… Она ведь дочку на докторшу учила. Вот я вскоре тоже отправлюсь в мир иной и все ей там расскажу, пусть призовет свою Клару к порядку, а то стыд-то какой!

– Не закрывайте, посветите мне, – попросил старичок, направляясь к щитку, из которого сыпались искры.

Клара не собиралась вмешиваться в разговор госпожи Альцгеймер с господином Паркинсоном. Их старческие роптания на лестничной клетке – этой единственной сцене, где они чувствовали себя как минимум участниками некогда слаженного хора, подыгрывающими себе перестуком по водосточным трубам и радиаторам отопления, – не слишком ее волновали, однако ради памяти матери она все же решила объясниться и резко открыла дверь:

– Я не говорила, что съезжаю? – крикнула она так, чтобы донеслось и до глуховатого старичка, и до всех, кто подслушивал их под дверями. – Я съезжаю, и люди приходят смотреть квартиру. И этот господин тоже из а-гент-ства не-дви-жи-мо-сти. Проходите, пан Яцек.

Зажегся свет. Вебер торопливо воспользовался приглашением и тут же уселся в прихожей прямо на коврик для ног.

– Разрешите мне закончить, – спокойно произнес он.

Яцек никого не хотел обмануть или обокрасть. Он случайно находился в дядюшкиной конторе, когда она пришла продавать квартиру, и решил воспользоваться случаем, чтобы познакомиться поближе. Он архитектор и немного разбирается в квартирах – занимается внутридомовым отоплением, ну и всякое такое… Он сидел, опершись спиной о деревянную дверь и скрестив ноги, чем-то напоминая молодого смуглого Будду под деревом просветления, [10]– такая фигурка была в кабинете у профессора Кавецкого. Собственно, Вебер сейчас тоже пытался просветлить возникшую ситуацию, и Клара понемногу начала понимать. Он хотел поближе познакомиться с ней, договориться или… А у нее вечно ни на что не было времени: только здрассте, до свидания, здесь ванная, там кухня… Когда он просил его обследовать, она отвечала, что пока не принимает пациентов, готовится к путешествию и не знает, вернется ли.

– Глупости, я же шутила.

– Знаю, но я все равно боялся. Я уже не знал, кого приводить, у тебя побывали все мои знакомые, не мог же я все время приводить каких-то пенсионеров.

– То есть…

Как-то раз Клара вышла следом за Яцеком и его едва плетущейся «клиенткой», которая в свое время была связисткой жолиборских подразделений Армии Крайовой. [11]Вебер и старушка стояли в арке и пересчитывали мелкие деньги.

– Если бы никто не нашелся, я бы сам купил квартиру. Я бы не обманул тебя, не оставил на бобах.

– Ты им платил? Сколько?

– Достаточно.

– Ты с ума сошел.

– Это мое дело. – Он поднялся.

Она была его идеалом. До их встречи он и представления не имел, как должен выглядеть его идеал. Когда Клара вошла в контору, вся прежняя жизнь показалась ему пребыванием в темной комнате для фотопроявки, где он ждал, пока перед ним всплывет ее лицо.

Клара едва доставала ему до плеча, и сейчас всматривалась в его темно-синий свитер. Узор достаточно сложный, ниткам трудно было бы распуститься самим по себе. Казалось бы, повторяемость и предсказуемость должны облегчать дело – но нет, мешает непрестанная вовлеченность одного в другое. Клара чувствовала приблизительно то же самое: эти повторяющиеся влюбленные взгляды, безумные поступки, вовлекающие ее в петлю чувств… «Любовь macht frei» [12]– она могла бы написать эту фразу у себя на лбу.

Они стояли почти вплотную друг к другу, не понимая, что будет дальше. О прошлом они уже кое-что знали; настоящее их смущало.

– Отвезти тебя завтра в аэропорт? – скорее попросил, нежели задал вопрос Яцек.

Старичок все еще возился с пробками. Свет мигнул – и погас во всем доме.

– У меня нет свечей, – отпрянула Клара.

– Спички, наверное, есть в кухне? – Яцек пошел следом за ней.

Их вытянутые вперед руки встретились и сплелись в длинный, бьющий искрами фитиль, который с каждым мгновением становился горячее и короче. Огонь пробегал от пальцев вверх по рукам и уже коснулся плеч… Они то ли споткнулись о кровать, то ли кто-то из них потянул за собой другого, Клара не была уверена. Она позволит случиться тому, чего требовало сейчас ее тело, окутанное темнотой.

В этот момент снова зажегся свет.

– Не хочешь? – Яцека застало врасплох ее внезапное безразличие.

– У меня нет… ну, знаешь… резинок.

– Я чистый.

– Нет.

– Тогда обойдемся. – Он продолжал целовать ее живот, просунул руку в колготки.

Она ощущала удовольствие – обыкновенное удовольствие изголодавшегося тела, хотя предпочла бы, наверное, быстрый оргазм – без притворства, без претензий на ласки и признания.

Клара подвинулась, чтобы дать Яцеку место подле себя, и зацепила лямку стоявшего у кровати рюкзака.

– Погоди, я забыла. – Она уже столько раз распаковывала и вновь упаковывала этот рюкзак, что без труда нашла пакет с лекарствами, куда сунула и коробочку презервативов – на всякий случай. В Китае страшнее СПИДа был гепатит С – неизлечимый, передающийся половым путем.

Клара разорвала упаковку. Запахло хирургическими перчатками. С Минотавром они не пользовались презервативами – Клара ему доверяла. С женой он не спал, наличие любовниц отрицал. Позже, когда Клара начала его подозревать в изменах, она убеждала себя, что человек, настолько заботящийся о гигиене, не станет спать с кем попало без предохранения. Однажды в боковом кармашке его несессера она обнаружила упаковку презервативов. Размер XL. Член у него был не такой большой, групповым сексом заниматься он не мог – сразу после оргазма впадал в почти каталептический сон и наверняка опасался бы, что кто-нибудь воспользуется случаем и поимеет его в зад. Его отношение к геям выходило за рамки обычной среди врачей неприязни: у него к ним было преувеличенное отвращение. И расплачивался он за это деньгами. Во время консультации, почувствовав, что клиент гей, он запугивал того всяческими возможными рисками, чтобы отговорить от операции.

– XL? – Клару больше удивил размер, чем сама находка.

Минотавр рассматривал открытую коробочку, подыскивая объяснение. Должно же оно быть в его каталоге спасительных оправданий. Вспомнить бы только какую-нибудь ассоциацию к нему, хотя бы букву, с которой оно начинается: