– Что ж, рад слышать. Тебе повезло, я только что пытался связаться с Вандой Ньюман, но ее не было дома. Ладно, приезжай ко мне в одиннадцать.

– Чарли, ты же говорил про какого-то миллионера.

– Именно. В клубе есть парочка миллионеров, поэтому одевайся, как я тебе сказал.

– Как называется клуб?

Но он уже повесил трубку.

Четыре часа спустя Жанин волнуется и старается не подавать виду, но голос ее звучит хрипло, когда она говорит:

– Мой агент посоветовал мне так одеться.

– Твой агент читает Холлиса как книгу.

Однако Жанин не очень-то довольна (здесь появляется одежда) белой шелковой блузкой, обтягивающей ее и т. п., когда я говорю «и т. п.», я имею в виду ГРУДИ, шелковая блузка не достает до широкого кожаного пояса, который совсем ничего не держит, а просто продет в петли на поясе белой замшевой мини-юбки, мини-юбка держится на бедрах, и кнопки ее расстегнуты до самого верха чулок в сетку с такими огромными ячейками, что в них можно просунуть три пальца я НЕНАВИДЕЛ одежды, когда был маленьким. Видно, моя мама надевала на меня слишком много одежек, особенно всяких курток и пальтишек. Когда я жаловался, что мне слишком жарко, она отвечала, что погода может измениться в любой момент и она не собирается выпрашивать для меня освобождение от школы, если я простужусь. У меня было три вида костюмов. Самый лучший из них и самый новый был предназначен для воскресений и визитов. Костюм похуже использовался как школьная форма. А третий был для «диких игр». Да, она рассчитывала, что я буду играть на улице, но для этого мне нужно было прийти домой и переодеться в свой самый худший костюм, а он был слишком тесен, и бегать в нем было сущим наказанием. Если ты ребенок, то, понятное дело, большая часть игр происходит по дороге из школы или на спортивной площадке, поэтому все эти одежные правила сильно ограничивали мою социальную свободу. Жили мы в шахтерском городишке, где ребята по большей части ходили в школу в рабочих штанах и потому могли играть когда угодно и где угодно. Я им завидовал. Летом некоторые из них вообще не возвращались домой, а бродили небольшими бандами по пригородам, рыбачили, лазали по деревьям, ругались с фермерами и приходили домой на рассвете, чтобы получить свой ужин, состоявший из хлеба и сыра. Их матери не присматривали за ними как следует (во всяком случае, моя мать так думала). После ужина отец уходил на собрание профсоюза (где он был большой шишкой – табельщиком), я пытался переодеться в свой старый костюм, а мать говорила:

– А домашнюю работу ты сделал?

– Нет. Вернусь и сделаю.

– Почему бы тебе не сделать ее сейчас, пока ты полон сил?

– Солнце светит, вечер такой чудесный.

– Значит, ты собираешься рыть уголь, когда вырастешь?

– Нет. Но вечер такой замечательный.

– Хм.

И она замолкала. Молчание ее было невыносимо тяжелым. Никогда мне не удавалось вырваться из-под его гнета. Я никогда не смог бы оставить ее одну, мне казалось, что это было бы слишком жестоко с моей стороны. С растущей тоской доставал я из сумки школьные учебники и раскладывал их на кухонном столе. Она садилась у огня с шитьем или вязаньем, и каждый погружался в свое занятие. Чуть слышно играл приемник («а сейчас Кейт Дарлимпл представляет Джимми Шанда и его группу, которые подарят вам полчаса шотландской народной танцевальной музыки»). В комнате будто светлело. Потом она кипятила чайник и бесшумно ставила на столик за моей спиной чашку чая с молоком и сахаром и шоколадный бисквит на блюдце: Не поднимая взгляда от книг, я ворчал, чтобы показать, что меня так легко не возьмешь, но в глубине души был совершенно счастлив. Самые счастливые моменты моей жизни прошли рядом с этой женщиной. Она держала меня взаперти, но зато никогда не лезла мне в душу. Между страниц книги была вложена газетная вырезка, которая позволяла моим мыслям уноситься далеко из нашей уютной комнаты, это была реклама «Изгоя» – ПРЕВОСХОДНО! ЗАХВАТЫВАЮЩЕ! НЕПОВТОРИМО! – над фотографией Джейн Рассел в блузке, приспущенной с плеч, Джейн, изогнувшейся назад, впившейся в меня призывным надменным взглядом. Мои ощущения были не просто сексуальным влечением. Это было нечто большее. Я чувствовал благодарность. Я удивлялся самому себе. Это предназначалось мне и больше никому. Пришло осознание, проникновение во все то, что было доступно моему восприятию в тот момент. Чистая уютная комната, щелканье спиц в руках матери, мягкие плечи. Джейн Рассел и ее печальный рот, вечерний свет над городом в изгибе реки, в которой дети рудокопов ловили форель, похожее на гриб облако в чистом небе над атоллом Бикини, музыка Джимми Шанда и вкус шоколадного бисквита – все это удерживалось в моемсознании и не могло принадлежать никому другому. Я был велик и безграничен. Я был уверен, что однажды я совершу то, чего мне действительно хочется. Я вполне допускал, что смогу жениться на Джейн Рассел. В то время мне было лет десять или двенадцать, так что секс и женитьба представлялись мне одним и тем же. Сейчас я уже полти забыл что забыл что забыл что… где же я оставил Жанин?

Она мчится в машине и старается не бояться, ее нежные груди трепещут в белой шелковой блузке, попка ее так доступна в этой кожаной мини-юбке, стройные бедра обтянуты черными чулками из рыболовной сети и, ах! – на ней открытые белые босоножки на тончайших шпильках. В них Жанин может стоять лишь на кончиках больших пальцев, ей приходится подтягивать и сжимать ягодицы, расправлять плечи и поднимать подбородок. Каждая босоножка держится на ноге за счет трех тонких белых ремешков, которые закрепляются маленькой золотой пряжкой, они проходят прямо над пальцами по диагонали по подъему ноги и перехватывают щиколотки, так что (о, как я рад!) если машина замедлит ход или остановится, она не сможет выскользнуть из них, распахнуть дверцу и убежать. Машина как раз начинает снижать скорость, съезжает с автострады на боковую дорогу и движется сквозь еловую рощу, в холодной тени вечнозеленых деревьев.

– Почти приехали! – весело сообщает Макс.

Машина останавливается у высоких ворот, по обе стороны от которых тянется могучая изгородь. Сквозь прутья Жанин видит сторожку и солнечную лужайку, где стоит шезлонг, в котором дремлет мужчина в шортах, майке и кепке. Макс давит на клаксон. Мужчина встает, вглядывается в приехавшую машину, приветственно машет рукой Максу и входит в сторожку.

– Что за клуб? – спрашивает Жанин, разглядывая вывеску у ворот. Под названием административного округа следует надпись: СИНДИКАТ СУДЕБНЫХ ВЗЫСКАНИЙ. НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ ВТОРЖЕНИЕ НА ТЕРРИТОРИЮ ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ПО ЗАКОНУ. ОХРАНЯЕТСЯ СОБАКАМИ.

– Богатый клуб, – поясняет Макс. – Его члены – юристы и полицейские, поэтому, чтобы не платить лишних налогов, мы заявляем, что занимаемся неким полезным делом.

– Ловко! – говорит Жанин, и впервые за сегодняшний день на ее лице появляется улыбка.

Ворота щелкают и открываются вовнутрь. Машина минует сторожку и выезжает из-под сени деревьев на открытую дорогу без изгороди, петляющую вдоль поля для гольфа. Крошечные фигурки движутся на зеленом фоне позади белого здания, окна которого сверкают под лучами полуденного солнца. Все это выглядит так мирно и роскошно, что Жанин хочется тихонько вздохнуть от облегчения: «Я актриса, и поэтому мне все время что-то мерещится. Деревенщина Макс возбужден, он ведет себя неуклюже, потому что я сексуальна, но это нормально и вовсе не должно меня беспокоить. Интересно, я сильно вспотела?» Она достает пудреницу из сумочки, придает своему лицу строгий профессиональный вид и убирает ее, думая: кажется, все здесь в порядке. Макс хихикает.

– Признайтесь, – говорит он, – еще недавно вы были уверены, что я белый насильник и сутенер, верно?

– Ну, вы же сказали, что это место сразу за чертой города. А оно оказалось гораздо дальше.

– Я совсем не умею определять расстояния. Работа такая – приходится много ездить.