Джозеф дрожащими руками поднес бинокль к глазам, но увидел лишь отражение облаков в оконном стекле. Никого. Он повернулся к дому Клаудии. Свечи уже погасли. Поднялся ветерок, в промокшей от пота одежде стало зябко. Джозеф опустил бинокль.

– Тебя как зовут? – спросила Тари у рыжей девочки, про которую знала только, что это дочь Клаудии. Они стояли, не шевелясь, на дырявом чердаке сарая. Под стропилами сохли тяжелые сети. По лицам, по доскам и кучам гниющих рыбацких снастей скользили в причудливом танце солнечные блики. С девочки капала вода, у Тари одежда была сухой. Рыжая оглянулась по сторонам и протянула к Тари ладони – она, похоже, не замечала, что промокла до нитки.

– Как тебя зовут? – повторила Тари.

– Подними руки, – велела девочка и запела:

При этом она хлопала в такт по ладошкам Тари. Правой по правой – левой по левой, правой по левой – левой по правой. Тари развеселилась, песенка показалась ей забавной. Игра тоже понравилась, хотя ладони у девочки были такие холодные и сморщенные, словно она целый день просидела в ванне.

– Твоя очередь, – сказала девочка.

Тари стала хлопать: «У па-пыни осталось дел…». Девочка посмотрела с такой печалью, что Тари захотелось немедленно ее обнять. Но у той изо рта потекло что-то черное.

Тари стало страшно и одиноко. «Где же папа с мамой? Далеко? А кто дальше? Они ведь теперь не вместе».

– Как тебя зовут? – снова спросила Тари.

Девочка молчала.

Тари спрашивала и спрашивала. И все без толку. Как об стенку горох. Тари истерически засмеялась. Черная маслянистая жидкость с новой силой потекла изо рта девочки. Булькающий смех, который она так долго сдерживала, вырвался, наконец, наружу.

Девочка села на прогнившие от сырости половицы и вытерла подбородок. Перед ней стояло несколько игрушечных домиков, скорее даже сарайчиков. В них мерцали свечки, наполняя светом крошечные окошки. Тари села напротив, и дети стали перебирать игрушки.

– Мне в них нравится, – с покорным вздохом сказала девочка. Она смотрела на домики, в глазах у нее отражались огоньки. Красные, зеленые, желтые, совсем как на рождественской елке. – Я живу в игрушках, которые мама делает.

– Врешь.

– Честно.

– Как это?

– В них – мамина любовь. Она меня держит здесь, рядом с мамой. А сигналы наоборот тянут прочь. Прямо на куски разрывают.

– Какие сигналы?

– Которые мир соединяют. Только они неправильно его соединяют. – Девочка поставила один домик на крышу другого. Верхний слился с нижним, получилось новое здание. Засветились окошки.

– Дай попробовать, – Тари взяла два домика, но сливаться они не хотели.

– Тебе что на Рождество подарили? – спросила девочка. Разноцветные искорки плясали у нее в глазах, даже когда она смотрела в сторону.

– Так сейчас ведь не Рождество! – удивилась Тари.

– Вот и папу сигналы тянут все выше, выше. Но он иногда спускается. Потому что мама его еще любит. Ну, так, немножко. Если она меня отпустит…

– То что?

– Она меня только во сне будет видеть.

Вдруг налетел запах травы и цветов. Тари оглянулась. Кругом расстилался луг. По нему бродили цирковые животные – слоны, тигры, собаки. На деревьях сидели попугаи и другие диковинные птицы всех мыслимых расцветок.

– Класс! – завопила она.

– Здесь можно только воображать, – равнодушно сказала девочка. – Воображать, воображать, воображать. Когда умрешь, больше делать нечего.

– А ты умерла?

Девочка кивнула:

– Мы живем в снах. Ты не знала? Мы возвращаемся, когда снимся. По-другому никак не вернуться.

Вытряхнув на ладонь две таблетки ативина, Джозеф повертел в руках пузырек. Должно же тут быть написано, сколько можно принять за один раз? Про дозировку ничего не сообщалось. Он сунул таблетки под язык, чтобы быстрее рассосались.

«Дожили. Я видел привидение», – повторял он про себя, стаскивая пропотевшую одежду и вынимая из чемодана смену белья. Он стоял посреди ярко освещенной комнаты. Сна ни в одном глазу. «Я видел привидение». Чужая комната в чужом доме. Словно выплыла из далекого прошлого: розочки на кремовых обоях, лепнина ручной работы, дубовый паркет. Собственные движения казались Джозефу какими-то слишком реальными. Дыхание гулко отдавалось в ушах, все цвета и звуки били по нервам. Перегруженный мозг не справлялся. Люди. Призраки. Зачем он сюда приехал? Почему он не дома, где милая сердцу суета не дает заниматься самокопанием? Там и компьютер, и телевизор, и круглосуточные магазины. Там на улицах горят фонари, и до больницы ехать всего ничего. В больнице – умные врачи, они все знают о пилюлях. А еще – легкомысленные медсестры. Уложат тебя на белоснежную койку, дадут какую-нибудь таблетку, и плыви себе прочь от всяких дурацких мыслей.

Надо сосредоточиться на чем-нибудь самом простом. Например, можно считать падающие из крана капли. Монотонные звуки обычно успокаивают. А еще можно подумать о чем-нибудь приятном. Джозеф представил себе Ким. Интересно, она сейчас дома или пошла в «Креветку» со своими коллегами по работе, вечно обутыми в резиновые сапоги? Она всегда заказывает пинту «гинесса». Может, как раз сейчас Ким потягивает пиво, слизывает пену с верхней губы и ласково улыбается кому-то? Джозефа передернуло.

Он подошел к окну спальни и поглядел на бухту. В черной воде разноцветными полосами отражались огни городка. Они то вспыхивали ярче, то снова гасли в волнах. Некоторые огоньки, хвостатые как кометы, красиво взмывали вверх, к вершине утеса, а потом исчезали позади него.

Джозеф закрыл глаза. Вдохнул, сосчитал до пяти, выдохнул, опять сосчитал до пяти. В памяти маячили красный морской ерш и кукольная головка. Сегодня, на пристани, Джозеф решил, что ерш нашпигован токсинами. Он спихнул рыбу обратно в океан и тут же пожалел об этом.

Сержант сперва посмеялся над Джозефом, но, подумав, сказал: «А может, и ваша правда. Нынче в океан такое бросают! Все кругом загадили. Того гляди траванешься». Он прищелкнул пальцами, и тотчас, словно по его сигналу, на палубу яхты «Звезда Атлантики» выскочил человек, швырнул в воду белую пенопластовую коробку и скрылся в каюте. Сержант велел оставить голову куклы на месте, и Джозеф подумал, что она станет уликой в каком-нибудь деле. Чейз сбегал к машине и вернулся с набором громадных пинцетов. Голову куклы он сунул в пакетик. «На память, – объяснил Чейз. – А то ребята нипочем не поверят».

Плохи дела. Джозеф нехотя открыл глаза. Красный морской ерш. Рассказы о нем передавались из поколения в поколение. Говорят, он приносит несчастье. Но это только легенды. Рыбачьи байки. До сих пор никто не доказал, что таинственный «морской дракон» существует на самом деле. Можно позвонить Ким. Она подтвердит, что такого создания в природе не бывает. У нее наверняка найдется объяснение, почему ерш красный. А значит, Джозеф еще не окончательно свихнулся. Странная история. Какой-то сон, слишком похожий на правду. Отличный повод позвонить Ким. Сама она занимается другими проблемами, но у нее есть друг-океанолог, специалист по мутациям. Как же его зовут? Такой надменный тип, бородатый, с толстыми губами. Вегетарианец. Он еще вечно ходит в свитере. Тобин. Люк Тобин.

Джозеф мысленно погрузился в привычную обстановку, и напряжение стало спадать. Сердце успокаивалось, стук в висках утихал. Таблетки подействовали. Думать только о хорошем. Только о хорошем. О хорошем. Он продолжал следить за дыханием: «Вдох… Раз… Два… Три… Четыре… Выдох. Интересно, больница здесь далеко?» От этой случайной мысли кровь застыла в жилах. Новая волна ужаса накрыла его с головой.

– Ничего, ничего, – раздался из соседней комнаты голос дочери. Джозеф резко обернулся. Он был готов увидеть привидение. Никого. Пустой дверной проем. Наверное, Тари приснился кошмар. В углу стояла старая трость. Джозеф схватил ее и осторожно выглянул в коридор. Тоже пусто. С тростью наперевес, ожидая, что в любую секунду на него кто-то или что-то набросится, Джозеф прокрался к спальне Тари и приоткрыл дверь. Девочка крепко спала. Он поставил трость рядом с кроватью и вгляделся в безмятежное личико. Коснулся щеки. Теплая. Дышит? Под одеялом не поймешь. Он закрыл ей нос ладонью, и девочка пошевелилась. Поцеловал, вдохнул тонкий запах волос и только тут заметил на одеяле раскрытый блокнот. Тари как всегда рисовала в кровати, да так и заснула. Рисунок изображал трех насекомых в небе над высокой скалой. Джозеф поднял блокнот с карандашами и переложил на пустой комод. Потом снова повернулся к спящей дочери. В целом мире никого нет дороже. И красивее. Только бы с ней ничего не случилось. Он и так сам не свой, с тех пор как стал ее реже видеть.