– Пап, – робко позвала она. – Опять запахло.

Мисс Лэрейси лелеяла в руках брусничный пирог, бережно завернутый в вощеную бумагу. Края обертки она аккуратно заклеила скотчем. «Кулек всем на загляденье», – подумала старушка, любуясь своей работой. Дорога опустела. Томми Квилти жил через три дома, прямо возле клуба. Мисс Лэрейси глубоко вдохнула живительный вечерний воздух и представила в густой траве молодую парочку. Целовашки-обнимашки, пылкие клятвы. Самая подходящая ночь для таких развлечений. Мисс Лэрейси ухмыльнулась. «Э-эх», – протянула она, поджала губы и подмигнула своим бесстыжим мыслям.

В клубе шумели. Доносились мужские голоса и странный звук, похожий на треск таксистской рации. Может, собрание добровольной пожарной дружины? Стальная дверь на замке, внутрь никак не заглянуть. У стены кто-то оставил зеленый фургон, прямо рядом с двумя деревянными контейнерами, один для кухонных отходов, другой для пластмассы и бумаги. Иногда по вторникам мисс Лэрейси не успевала вынести мешки с помойкой к приезду мусоровоза, и приходилось тащить их сюда. И то сказать, не велик труд. Сил у ней до сих пор в избытке. Мисс Лэрейси прищурилась и в свете уличного фонаря разглядела на дверце фургона армейскую эмблему. «А воякам-то чего тут надо? – удивилась старушка. – Небось, опять лотерею затевают, деньжат из наших выбить хотят. Видать, ракеты закончились, не иначе».

И снова мужской голос, но теперь откуда-то слева. Уж не из дома ли Эдиты Поттл, что на углу Поттл – лейн? Как пить дать, это Дэрри Поттл кричит. И чего разоряется? С детства был тихоней, двух слов из него не вытянешь. Чудеса. Они с матерью вдвоем живут. Оба на конвейере работали, пока рыбозавод не закрылся. Мисс Лэрейси склонила голову и прислушалась. Окошки погасли, наступила тишина, и дом утонул во мраке. Ослепив старушку фарами, вниз по дороге с ревом промчалась машина, в салоне грохотала музыка. «Гроб на колесах», – испуганно охнула мисс Лэрейси и проводила сердитым взглядом красные огни стоп-сигнала.

Старушка взглянула на пирог. Теплый, что твой младенец. Все на свете отдала бы, чтобы внуков понянчить. Да не получится – детей-то в свое время не завела, а теперь и вовсе бесплодна как старая смоковница. Мисс Лэрейси побрела дальше. Зажурчала вода, стало быть, дом Томми Квилти уже рядом. Как раз в этом месте протекает ручей. Он ненадолго скрывается под дорогой, а потом выбирается на поверхность и весело бежит к океану. Если верить Томми, в ручье до сих пор водится форель, надо только запастись терпением и большим жирным червяком. Нет ничего прекраснее звука воды, бегущей по камешкам. Постоишь, послушаешь – все печали как рукой снимет. И все же мисс Лэрейси не стала задерживаться. В одиночку к ручью по ночам нельзя ходить – беду накличешь.

В гостиной у Томми горел свет. Мисс Лэрейси прошла по замусоренной дорожке к задней двери. Возле крыльца ржавел старый фургон. От фонаря во дворе было светло как днем. Повсюду валялись груды металлолома, рядом с домом приткнулись несколько желтых автобусов без колес. Бездомная серо-белая кошка прошуршала в траве и скрылась под брюхом одного из них. Автобус, на котором Томми возил жителей городка играть в лото и карты, стоял чуть поодаль на площадке перед домом. Томми собирал всякую рухлядь. Он с радостью принимал в подарок любой хлам, разбирал на части, и для каждой находил совершенно неожиданное применение. Томми был ясновидящим. Он жил в постоянном ожидании грядущих событий, о пришествии которых знал наперед.

Наружная деревянная дверь оказалась незапертой. Мисс Лэрейси постучала во внутреннюю и напрасно: Томми уже стоял на пороге и приветливо кивал, улыбаясь до ушей. Зубы у него местами почернели, копна каштановых волос не видала расчески по меньшей мере год. Коричневые брюки чем-то заляпаны, зато кремовая рубашка застегнута на все пуговицы. Мисс Лэрейси сразу заметила красное свечение вокруг Томми. Вообще-то аура у него была спокойно-желтая с редкими проблесками голубого. Раз появились красные тона, значит, опять рисовал. Красный – цвет страсти, от которой кровь быстрей бежит по жилам.

– А у меня для тебя пирожок брусничный. – Мисс Лэрейси подняла сверток повыше, чтобы Томми понюхал, и, не дожидаясь приглашения, прошествовала мимо хозяина в дом. – Гляди-ка, с пылу с жару.

– Это ж самое то, – сказал Томми и опять закивал. Мисс Лэрейси положила пирог на кухонный стол.

Томми прямо светился от счастья. Чудо, а не парень – душа нараспашку, сердце золотое.

– Ну, каких нам еще напастей ждать? – спросила мисс Лэрейси и потерла руки. – Давай свои загадки.

Джозеф прилег на узкий диван в гостиной и посмотрел на Тари. Девочка спала на раскладном кресле у противоположной стены. Во сне она всегда казалась младше, лицо становилось трогательным, как у младенца. Сердце Джозефа сжалось от любви к дочери и от беспокойства за ее судьбу. Не дай бог с Тари что-нибудь случится, она же такая беззащитная. Интересно, этот родительский инстинкт когда-нибудь придет в норму? Да и какая у него вообще норма?

Перед сном Тари читала книгу о полевых цветах, о том, как отличить один от другого, и какое применение находили им в старину. Рисовать Джозеф запретил, и теперь открытый блокнот лежал на подлокотнике кресла. Тари выронила его, когда заснула. На рисунке из воды поднимались морские чудища. Откуда у дочери талант к рисованию? Художников в семье у Джозефа не водилось, а может, он о них просто не знал. Да и у Ким родственники были не по этой части. Учителя рисования постоянно хвалили Тари, она на голову опередила всех своих сверстников.

Оставшись без любимого занятия, Тари полезла в застекленный книжный шкаф – он громоздился в углу гостиной – и достала травник. Тари любила все, что цветет. Она уже принесла на кухню букет сирени и полевых цветов и поставила в старинный синий стакан. Послушать ее, так это самое первое дело при обустройстве дома. Тари показала Джозефу в травнике свои любимые цветы, но отец не слишком внимательно слушал и не запомнил ни одного названия. У него была своя книжка. Джозеф привез ее с собой в чемодане. Сборник рыбацких легенд Ньюфаундленда. Эту книгу много лет назад подарила Ким. Джозеф надеялся, что морские байки настроят его и Тари на приключенческий лад. Вот только сосредоточиться никак не удавалось. Не любил он читать. Смастерить что-нибудь или пойти погулять – это занятие для него. Иное дело Ким. Каждую свободную секунду она уделяла чтению, особенно любила классику и викторианские романы. В них героини постоянно томились под гнетом какого-нибудь жестокого брюнета. Джозефу жалко было тратить время на такое чтиво, он никак не мог понять, почему Ким с таким жадным интересом читает про чужие несчастья. Наверное, жизнь в невыносимых условиях со стороны кажется романтичной.

Джозеф заметил, что вновь и вновь перечитывает одну и ту же строчку. Слова не доходили до сознания. Может дело в непривычной обстановке? Джозеф старался не думать о Ким. А ведь ей бы здесь непременно понравилось еще больше, чем ему самому. Уж она-то оценила бы Уимерли по достоинству. Да, Джозеф изменился, вернее, это Ким его изменила. Он привык смотреть на мир глазами жены. До встречи с ней Джозеф никогда бы не почувствовал очарования старого рыбацкого дома.

Глядя на безмятежное детское личико, Джозеф вспомнил, как часто они с женой любовались спящей Тари. Сегодня утром, когда он приехал забирать дочь, Ким просто ослепляла красотой. Джозеф представил, как она выходит из дома. На ней красная блузка, свободные хлопковые брюки, в руках сумка Тари, на шее бинокль. Чисто вымытые каштановые волосы блестят и переливаются в лучах солнца. Темно-коричневая помада, любимая помада Джозефа, оттеняет огромные карие глаза. За долгие месяцы разлуки Джозеф совсем отвык от Ким, и теперь видел словно впервые. Вздернутый носик. Широкие скулы, из-за них она всегда казалась совсем юной. Шрамик на подбородке, другой – на правом запястье: в двенадцать лет Ким упала с велосипеда. Эти отметины напоминали, что она обычный человек и способна совершать обычные человеческие ошибки.