Когда их совместная жизнь только начиналась, Редж был сама доброта, он плакал от радости, когда родилась Джессика. Он держал на руках младенца и как младенец плакал сам. Из Реджа получился отличный отец. Он с утра до вечера был готов играть в прятки и лото, обожал рассказывать дочери захватывающие истории из жизни матери, бабушек и дедушек или отца-рыбака. Редж был преданным мужем и всегда выполнял любые капризы Клаудии, он вникал во все тонкости ее ремесла, на него можно было опереться. А потом Редж потерял работу. И сразу переменился. Все меньше внимания стал уделять семье и все больше уходил в себя. Редж почти перестал отвечать на вопросы, лишь изредка раздраженно огрызался. Через несколько недель он уже смотрел на домашних с неприкрытой ненавистью. Мать и дочь стали его бояться. Как-то Редж позволил себе грязно обругать Джессику всего лишь за то, что ребенок случайно измазал арахисовым маслом телевизионный пульт. Редж вцепился в дочь и тряс, пока девочка не закричала, ее пронзительный визг разнесся по всему дому. Клаудия устала жить в постоянном страхе, она уже готова была собрать вещи и уйти вместе с Джессикой, но тут Редж исчез. И Джессика вместе с ним. Занимался серый зимний рассвет. Ветер бросал в лицо пригоршни колючего снега. Клаудия стояла на дороге и звала дочь, пока не охрипла. «Джессика, Джессика!» – кричала она. Никого, только вой метели, только непроглядная снежная пелена. Через два дня после Рождества. За пять дней до Нового года. Восемнадцать месяцев назад. Полиция так и не закрыла дело. Они продолжают искать Реджинальда Кайла. Реджа и Джессику.

Дом Клаудии стоял у верхней дороги. Несмотря на приличный асфальт, здесь почти никто не ездил. Но сегодня днем показалась машина. Она свернула к дому Критча. С переднего сиденья на Клаудию смотрела девочка.

Это значит, что по соседству появится ребенок. Клаудия расстроилась. Лес здесь совсем близко, не дай бог с девочкой что-нибудь случится. Да и каково будет просто смотреть на веселое, полное жизни дитя. Чужое дитя. Как это больно.

В стенах чуть слышно урчали трубы. Это шумела вода, нагретая солнечными батареями. Насосы гнали ее по артериям дома.

– Мамуль, – раздался за спиной детский голосок. Клаудия продолжала неподвижно смотреть в окно, изучая темные заросшие склоны.

– Мамуль, – голосок стал громче. – Ты видела ту девочку? О которой сейчас думала?

За окном чернел океан. Клаудия смотрела на свое бледное отражение, и глаза ее блестели. Две слезинки скатились по щекам, задержались в уголках губ, соскользнули и повисли на подбородке. Клаудия вытерла их пальцами, поднесла к губам, но лизнуть себе не позволила.

«Откуда берутся слезы? – удивилась она. – Неужели в организме еще есть вода?» В последнее время жажда перешла в новое качество. Порой подступала дурнота. Пульс теперь был неровным, даже когда Клаудия отдыхала. И все же она еще сохранила свободу передвижения и могла, например, взбежать по ступеням, даже не вспотев. Плакать еще получалось, а вот потеть – уже нет.

В саду у Критча смутно маячила какая-то фигура. Это новый сосед вышел из дома и встал лицом к сараю. А женщины в машине не было. Где же она – женщина, жена, мать?

– Мамуля…

Клаудия обернулась к двери. За проемом начиналась деревянная лестница, что вела на первый этаж. Голосок запел:

Клаудия пошевелила пальцами, словно помогая себе вникнуть в смысл этих слов. Казалось, руки живут своей собственной жизнью. Рукав ночной рубашки распрямился, надпись стала видна целиком: «Моя одежда – пергамент. Она поведает миру историю моей жизни».

– Мамуль, эта девочка уже приехала.

Клаудия не ответила. Она стояла совсем тихо и не задавала вопросов, но голосок все же пояснил:

– У нее птичье имя. Она видит сквозь сон и явь, значит, с ней можно будет поиграть. Мы обязательно подружимся.

Джозеф отнес Тари на свою постель и заботливо подоткнул одеяло. Как-то спокойнее, если дочь останется здесь. Он лег рядом, погасил ночник и уставился в потолок. Сна ни в одном глазу, слишком много было сегодня впечатлений.

Днем они с Тари бродили по полям и пустырям, любовались на дома, сараи, по-деревенски огромные дворы и старые переулки, такие узкие, что по ним с трудом проезжала машина. От травы и земли поднимался теплый медовый запах, в ярких солнечных лучах все краски были живыми и сочными. Джозеф словно вернулся в детство. Свобода. Интересно, где тут живет дядя Даг? Может, они даже прошли мимо его дома, сами того не зная.

Уимерли оправдал все ожидания. Очаровательный городок, лучшего места для летнего отдыха не найти. «В городе Уимерли сдается на лето двухэтажный рыбацкий дом». Едва Джозеф прочитал газетное объявление, нахлынули воспоминания детства, и мечтательная улыбка заиграла на губах. Вспомнился отец, его звали Питер, он умер несколько лет назад. Вспомнились черно-белые фотографии дяди Дага, он до сих пор живет в Уимерли. С пожелтевших снимков сурово взирает самоуверенный молодой человек. Теперь-то ему, наверное, за шестьдесят. Джозефу захотелось взглянуть на дом, где родился отец, есть надежда, что дядя Даг так и живет в родном городке. Дочери Джозеф пока ничего о родственнике не рассказывал. Кто знает, как отнесется дядя к их появлению: между Питером и Дагом не все было гладко. Хотя, с другой стороны, почему их разногласия должны помешать Тари познакомиться с двоюродным дедушкой?

По долгу службы Джозеф исколесил почти все побережье Ньюфаундленда, но так и не перестал удивляться названиям местных населенных пунктов. Уимерли. Вот он на карте: всего полтора часа езды к юго-западу от Сент-Джонса, побережье залива Благоу-вест. [3]Другие местечки звались не менее колоритно: Купидоне, Порт-де-Гибль, Потрошир, Прямборо и Голлоу-Вешкинг. [4]Лучшего места для ребенка не сыскать. Старинный дом, кособокий сарай, бескрайний океан. За три недели Тари отведает настоящей жизни в рыбацком поселке. Добавим чуть-чуть семейной истории. Вот вам и связь времен.

Дядя Даг был отважным рыбаком, как и его отец и дед. Он разругался с братом, когда Питер решил перебраться с семьей в город. В то время Джозеф был еще совсем маленьким. Питер заявил, что не желает больше рыбачить, что плевать он хотел на привычный уклад и что его семья должна жить лучше. Лучше. От этого слова всегда одни неприятности. Началась сухопутная жизнь. Мать рассказывала Джозефу, что дядя Даг назвал брата лентяем и городским размазней. Последовала безобразная сцена, и с тех пор братья друг с другом не разговаривали. Надо сказать, что, когда отец умер, дядя Даг все-таки приехал на отпевание. Он надел свой лучший (и единственный) костюм, постоял в углу церкви, ни с кем не общаясь, выждал для приличия несколько минут и удалился. Полированный гроб опускали в могилу уже без него. Джозеф искал дядю глазами, но того и след простыл.

Одному богу известно, что подумал Даг, когда Джозеф стал инспектором рыбнадзора. Наверняка решил, что сынок пошел по стопам отца-предателя.

Он был единственным братом Питера и последним здравствующим членом семьи. Джозеф считал своим долгом узнать его получше, пока дядя не ушел из жизни и не унес с собой семейные предания. Кое-что удалось вытянуть из отца. Бывало, Питер садился у окна, устремлял взгляд в бесконечность и начинал неспешное повествование. О событиях прошлого он рассказывал с неизменным почтением.

Одна легенда была такая. Как-то раз во время ужасного шторма дяде Дагу лебедкой оторвало фалангу большого пальца. Но дядя не растерялся. Он схватил иглу, какой латают снасти, продел в нее леску и пришил окровавленный обрубок. Утлое суденышко ходило ходуном, гигантские волны перехлестывали через борта, глаза разъедала соленая морская пыль.