Он сразу же понял, что перед ним стоит та самая женщина, которую он так долго искал, его Мадонна.

– Прошу прощения, – наконец произнесла она, стараясь обойти его. Ее голос, грудной, чуть хрипловатый и удивительно чувственный, звучал спокойно и уверенно. Это оказалось полной неожиданностью для Рафаэля, который, глядя в добрые лучистые глаза незнакомки, рассчитывал услышать нечто совершенно иное.

Он тоже сделал шаг назад, с изумлением понимая, что ему совершенно нечего сказать, чтобы задержать эту женщину.

– Синьора, я…

Странный скрипучий звук собственного голоса тоже ошеломил его. Дождь не прекращался. Женщина подняла голову и снова на него посмотрела. В этом диковинном освещении, сером с проблесками солнца, ее лицо сияло. Странная, притягательная красота, но та, что ею наделена, похоже, не имеет ни малейшего представления о том, какие чувства способна вызывать. Вещь сама по себе поразительная в мире, где он живет, мире привилегий и доступных женщин.

Он был полностью обезоружен, а она произнесла лишь одно слово.

– Я должен вас нарисовать, – объявил он, почти с отчаянием.

Она чуть нахмурилась и на мгновение задумалась.

– Прошу меня простить, я опаздываю домой.

Он попытался придумать, что бы еще сказать, и перевести дыхание, но оказался неспособен ни на то, ни на другое.

– Я… я Рафаэль Санти, – выпалил он, правда, не с той уверенностью, на которую рассчитывал, а с юношеской импульсивностью. – Вы позволите мне хотя бы сделать набросок с вас? Я готов щедро за это заплатить!

Она снова подняла на него глаза. Солнечный луч коснулся пряди надо лбом, и он заметил, что волосы у нее цвета соболиного меха.

– Вы шутите?

– Нисколько.

– Мне казалось, что у настоящего Рафаэля огромное количество друзей и учеников или хотя бы имеется приличная лошадь для выезда. Сомневаюсь, что великий художник пойдет бродить пешком в одиночестве по тропинке, где ходят простые люди.

Рафаэль оглянулся. Он заставил себя умерить пыл, чтобы не вспугнуть незнакомку.

– Возможно, – ответил он самым размеренным тоном, на какой только был способен. Оказывается, она с характером. Его изумлению не было предела. – Но тот, кого зовут мастером и учителем, иногда нуждается в покое и тишине для размышлений и может отправиться на прогулку в полном одиночестве.

Она легко улыбнулась.

– Если это так, синьор, то считайте меня графиней.

Он сделал шаг вперед, страстно желая, чтобы она разделила сознание важности и неизбежности происходящего, которое его обуревало.

– Если вы так говорите, то я обязан вам поверить.

Вдруг чей-то голос выкрикнул имя художника, и магия неожиданной встречи развеялась. Женщина продолжала прижимать к груди мальчика с широко распахнутыми глазами, а Рафаэль обернулся на зов Джулио Романо, самого младшего своего помощника, который бежал к нему, с трудом переводя дыхание.

– Всего доброго, синьор Санти, – услышал он ее голос. По легкому оттенку иронии он понял, что она не поверила ни единому его слову.

Когда он снова повернулся к ней, она уже спешила за вереницей гуляющих в сторону Рима. Рафаэль устремился следом и почти догнал ее, но тут на плечо ему опустилась рука. Он резко развернулся, готовясь сбросить ее и преподать урок дерзкому юнцу.

– Господи! – Джулио задыхался. – Его Святейшество почти вышел из себя! Он отложил все свои дела, ожидая вас все утро! Я побежал вас искать, пока не случилось непоправимого!

Рафаэль бросил взгляд на склон холма, но незнакомка, его Мадонна, уже смешалась с толпой. Мгновение он колебался, одержимый желанием броситься вслед за ней, но Его Святейшество не простил бы ему такой вольности.

– Ты должен пойти туда! Я пойду к Папе, но ты должен отыскать молодую женщину в синем плаще с ребенком на руках! Узнай, где она живет! Не упусти ее!

Молодой человек улыбнулся, зная любовь учителя к красивым женщинам. Как много их переступало порог мастерской! Джулио кивнул наставнику и побежал вниз, к руинам величественного Рима, на стенах которого плясали бесформенные тени.

Стараясь избавиться от непонятного чувства, которое вызвал у нее странный мужчина с холма Джаниколо, Маргарита вошла в дверь под вывеской и снова оказалась в маленькой семейной пекарне на Виа Санта-Доротеа. Она поцеловала отца в толстую колючую щеку. Он стоял и вытирал руки о фартук, прикрывавший объемистый живот. Франческо Луги был грубоват и неотесан. Внешне он чем-то походил на лягушку-быка: широко расставленные зеленые глаза с коричневыми точками, мощная шея и большой рот. Воротник его рубашки побурел от пота. Он стоял широко расставив ноги. Пол был припорошен тонким слоем муки. От Франческо всегда пахло мукой и потом, сколько помнила Маргарита. Она откинула капюшон темно-синей накидки и осторожно поставила Маттео на пол. Ребенок сначала цеплялся за ее ноги, а потом пополз прочь. В тесной пекарне было душно от раскаленных печей, которые скрывались за муслиновой занавеской. Везде стояли ивовые корзины, полные свежего хлеба и булочек. Плотные сладкие ореховые хлебцы, воздушные круглые караваи с вымоченным в вине изюмом, кренделя сфрапполе и тающие во рту вафельки пиццелле, которые пекарь раздавал приглянувшимся ему детишкам. Прежде, когда в доме размещалась мастерская сапожника, стены были небесно-голубыми. Но то было давно, еще до того, как краска поблекла от невыносимого жара печей, муки и времени и стала понемногу сходить со штукатурки. За арочным дверным проемом виднелся маленький садик, разбитый на заднем дворе; там росли хилые овощи, с трудом пробиваясь сквозь пыль и сорняки, и развешенное на веревке белое белье развевалось на холодном ветру, в котором вновь не чувствовалось дождя.

– И где это была моя девочка, большая любительница прогулок? – ворчливо спросил булочник у своей младшей дочери. – Я-то думал, ты поможешь мне с баччо, а ты ушла гулять. Твоя сестра мне не помощница – опять больна!

– Папочка, Легация всегда чем-то больна, – ответила она с улыбкой и стянула теплую пиццелле с деревянного стола.

Франческо шлепнул дочь по руке, будто пытаясь ей помешать, но это был ласковый жест, часть привычной игры, с помощью которой семейство Луги выражало любовь и нежность друг к другу. Пожалуй, эта игра была единственным способом выразить чувства, потому что Франческо Лути любое проявление эмоций почитал признаком слабости. Он все время напоминал дочерям, что мягкосердечие не приведет ни к чему хорошему. Маргарита понимала, что за этими словами кроется боль человека, женившегося по любви и всю жизнь тосковавшего по безвременно ушедшей любимой.

Маргарита снова легонько поцеловала отца в щеку, что всегда развеивало его гнев, и, погладив малыша по головке, прошла в глубь комнаты, одновременно снимая мокрый плащ. Зайдя за муслиновую занавеску, она увидела там сестру Легацию, которая замешивала в огромной глиняной миске тесто для новой порции хлебов.

– Говорила я ему, что ты вернешься, – любовно проворчала Летиция, не отрывая глаз от миски, – а он все равно волновался.

Летиция Перацци не волновалась из-за того, что сестра ходила куда-то вместе с ее сыном. Маттео был четвертым ребенком, родившимся у нее за очень короткий промежуток времени, и она радовалась каждой минутке, свободной от бесконечной заботы и кормления хныкающего малыша. Утро было чудесным, ее трехлетний Лука спал рядом с ней в дубовой колыбельке, а двое старших, Пьетро и Джакопо, ушли помогать своему отцу Донато на конюшнях Киджи.

Уборку конюшен и втирание масла в нарядные седла не назовешь чистой или почетной работой, как часто говаривал муж Легации, но тем не менее это позволяет заработать на сытный кусок хлеба. К тому же для него это была единственная возможность приблизиться к настоящему богатству и роскоши, хоть и чужому. Донато зарабатывал на пропитание и помогал Франческо содержать дом и пекарню. По его разумению, этого было вполне достаточно.

– Слушай, Маргарита, так ты можешь мне объяснить, почему опять где-то шаталась, вместо того чтобы разжигать печь для полуденных хлебов? Только не надо повторять того, что ты говорила в прошлый раз!