Едва ли существует необходимость подробно рассуждать в предисловии о значении XVII века в отечественной истории. Хотя бы потому, что нет в истории времен незначительных и неинтересных, а есть только историки, которые не умеют интересно рассказывать о них. Но для автора этих строк век XVII все же остается самым увлекательным и самым замечательным. Не стоит осуждать автора за предвзятость. Такое случается со всеми, кто делает какую-то эпоху предметом постоянного изучения. Ведь чем больше узнаешь о ней, тем сильнее осознаешь неполноту своих знаний. Бездна непонятого и непознанного — вот что затягивает и уже не отпускает.

Царствование Алексея Михайловича — центральное в истории столетия. Не только потому, что оно самое долгое (с 13 июля 1645 года по 29 января 1676-го), хотя продолжительность — важное и необходимое условие для того, чтобы не просто задумать, а и осуществить задуманное. История же занимается преимущественно осуществленным, и от этого обстоятельства трудно уйти.

Приходится удивляться, сколько всего было сделано за время правления второго Романова. Бедная, едва оправившаяся от разорения страна принуждена была ставить и решать задачи поистине богатырские, требующие огромного напряжения всех народных сил. Это видимое противоречие между возможностями и целями не осталось без последствия: самодержавие восполняло слабость экономическую и отсталость культурную мобилизацией и подчинением себе всех общественных сил. И каким бы ни называть тогдашнее общество — бунташным, смутным, бессловесным, — оно в конечном итоге шло на это, признавая православные и государственные ценности первостепенными. Здесь была заключена великая способность к служению и жертвенности. Быть может, далеко не всегда оправданная и нередко использованная властью во зло. Но то скорее вина самой власти: общество же своей жертвенностью и самоотверженностью не раз останавливало страну на самом краю гибели.

Примечательно, что именно при царе Алексее Михайловиче, человеке по-своему совестливом и снисходительном, произошло новое возвышение самодержавной власти. Парадоксы исторического пути: еще большей несвободой пытались догнать ушедшие вперед страны. Эту модель развития и оттачивал «Тишайший» (именно под таким прозвищем вошел в историю царь Алексей Михайлович). Он же завещал ее своим наследникам. Но еще больший парадокс заключается в том, что эта модель оказалась работоспособной и казалась даже единственно верной для тех, кто мыслил исключительно государственными, державными понятиями — империя, военная мощь, неограниченное самодержавие.

В России всегда уживались самые невероятные крайности и титанические страсти. Но, кажется, никогда эти крайности не принимали таких выражений, как в XVII столетии. Здесь и раскол, с его утверждением правоверности святоотеческой старины, который доходил в своем протесте до изуверского самосожжения; здесь и бунт Степана Разина, одухотворенный желанием достижения все разрушающей и сокрушающей воли: воли не ради свободы, а ради отрицания всех скверн мира. Россия XVII века — самая дерзновенная и самая бесшабашная, самобытная и одновременно падкая до «заморских диковинок» страна.

При всей косности и отсталости Московское государство эпохи Алексея Михайловича уже обращено к Европе. Страна вслушивается, всматривается в Запад и в странном противоречии с традицией неприятия готовится принять и перенять многое. Она и перенимает. В результате во всех областях жизни происходит резкое раздвоение. Вырабатывается новый стиль существования — стиль кануна реформ.

Заманчиво рассказать о всех переменах, происходящих в середине XVII века со страной, обществом, человеком. Но едва ли это осуществимо. К тому же и тот жанр, в котором написана книга, — жанр биографии — позволяет обратиться лишь к отдельным — но по возможности самым значимым — сюжетам и сторонам жизни изучаемой эпохи ^{1} .

В ночь с 12 на 13 июля 1645 года умер Михаил Федорович, первый царь из династии Романовых. Умер неожиданно, накануне собственных именин. Утром 12-го, придя к заутрене, он почувствовал себя плохо. Царя отнесли в комнаты, призвали врачей, но хлопоты не принесли облегчения. К ночи Михаил Федорович совсем разнемогся и велел позвать сына, царицу и патриарха с боярами. Повесть «О преставлении благочестивого государя… Михаила Федоровича» в традиционно трогательных интонациях передает последние часы жизни царя. «Уже бо отхожу от вас», — объявил он и благословил сына своего Алексея на царство. Затем последовали причащение, прощание и тихое упокоение, «яко неким сладким сном усне» [1]. Можно лишь догадываться, насколько описание смерти соответствовало действительности: литературный канон обязывал представлять кончину благочестивых государей в тонах возвышенных и благостных — как кончину-просветление.

Неожиданная смерть вызвала смутные толки. Тотчас пошли слухи, будто государя «опоили». Называли и другую причину смерти: будто бы царь умер от великой печали, «сиречь кручины», вызванной неудачной попыткой обвенчать дочь Ирину с датским королевичем Вальдемаром…

Слухи пустые. Скорая смерть была делом обычным для того времени. Хватало и легкого дуновения, чтобы загасить жизнь в здоровом человеке. А первый Романов крепостью не отличался и в последние годы «скорбел ножками». «Такое то… наше житие: вчерась здорово, а ныне мертвы», — с неожиданной для молодого человека житейской мудростью скажет позднее о зыбкости человеческого бытия сын Михаила Федоровича и герой нашего повествования, царь Алексей Михайлович [2]. Скажет, утешая заскорбевшего патриарха Иосифа, уже стоявшего одной ногой в могиле и очень не желавшего в нее сходить…

Тело Михаила Федоровича еще не успело остыть, как верхушка государева двора, высшие думные, придворные и московские чины стали приносить присягу Алексею Михайловичу. История начинала новый отсчет с переменой имени в государевом титле, которое в продолжение следующих тридцати с лишним лет станут выводить в документах грамотеи-приказные. Это имя будет повторяться до 29 января 1676 года и еще несколько месяцев спустя, покуда известие о кончине «блаженные памяти» Алексея Михайловича не достигнет самых отдаленных городков на востоке страны [3].

Для любой монархии смена государя — момент чрезвычайно ответственный, нередко даже поворотный. Сколько надежд, резких и не очень резких перемен связано с этим событием. Восшествие на престол — всегда сбой в пульсирующем государственном организме, настороженное дыхание подданных — что-то будет?

И не случайно!

Слишком много в монархическом государстве зависело от личности правителя, его пристрастий, взглядов, характера и темперамента. Но вот и обратная сторона медали: какие бы планы ни вынашивал новый монарх, что бы ни нашептывали ему его советники, они всегда были принуждены отталкиваться от прошлого, которое предопределяло цели, высоту и дела очередного государя.

Каким было это прошлое для Алексея Михайловича? Что унаследовал он в 1645 году? Ответ этот можно свести к формуле предельно лаконичной — то было наследие Смуты.

Ко времени воцарения Алексея Михайловича прошло более четверти века с окончания смутного лихолетья. С годами следы страшного разорения стирались и раны затягивались. В прошлое уходили упоминания о «дворищах» и «пустых дворах» на страницах дозорных и писцовых книг. Росли и полнились города, растекались по уездам крестьянские починки. Соха, топор и купеческий насад с товаром — вот истинные символы послесмутной эпохи. Несомненно, что с завершением хозяйственного восстановления стартовые возможности царя Алексея Михайловича были несравненно выше скромных возможностей его отца, обосновавшегося в 1613 году в разграбленном и опустошенном Кремле.