Взволнованное письмо Алехина, с достоинством и аргументированно отвергшего нелепые обвинения, производит огромное впечатление. Поразительно, что чемпион мира вынужден был публично отстаивать свою честь. Его жизнь, и без того весьма сложная, драматическая, приобрела трагический оттенок.

Александр Александрович Алехин был человеком сильной воли, и его сопротивление беспощадным ударам судьбы, стойкость не раз изумляли.

И тем не менее как не удивиться тому, что буквально через день после отправления письма организаторам Лондонского турнира Алехин уже выступал на Канарских островах. Там он провел 8 декабря 1945 года в Санта-Крус-де-Тенерифе сеанс одновременной игры вслепую против 29 соперников! Чемпион мира играл с присущим ему высоким техническим совершенством и добился убедительной победы.

В связи с этим вспоминаются слова X. Р. Капабланки, сказанные ранее: «В сеансах одновременной игры вслепую Александр Алехин не имеет себе равных среди мастеров прошлого века и настоящего. Подражать ему в этой области абсолютно невозможно. Для этого надо иметь изумительную шахматную память Алехина в соединении с колоссальной способностью его к напряженной умственной работе».

Но тот сеанс на Канарских островах в конце 1945 года был последним для чемпиона мира…

Приход нового, 1946 года Алехин отметил в Эшториле началом небольшого матча с Франциско Люпи. У них давно установились дружеские отношения, они часто встречались, совершали совместные прогулки, беседовали. На этот раз, 1 января 1946 года, они стали соперниками в состязании, которому суждено было завершить спортивный путь чемпиона мира. В первой партии — ничья, вторую Алехин проиграл, но затем, выиграв две следующие партии, одержал победу в матче.

А самая последняя партия была сыграна Алехиным 9 марта 1946 года. Но она состоялась вне какого-то официального соревнования, экспромтом. Алехин в тот день посетил Британское посольство в Лиссабоне по делам, о которых речь пойдет позже. Его соперником оказался известный шахматный композитор чиновник Британского Министерства иностранных дел Г. Андерсен. Партия протекала с преимуществом партнера, однако интуиция не подвела Алехина, он нашел выход из трудного положения и выиграл. Запись этой партии сохранилась и была опубликована.

Мы же сейчас вернемся в январь 1946 года.

В те новогодние дни Алехин все еще верил в изменения к лучшему, в понимание коллегами доводов, приведенных в его письме. Он надеялся, что разум возобладает, и обвинения будут сняты.

Однако, как ни странно, обличители не вняли его объяснениям и пошли еще дальше. Во время турнира в Лондоне они созвали совещание по «делу» Алехина. Обсуждение велось в обход Международной шахматной федерации (ФИДЕ) и в отсутствие самого «обвиняемого», чемпиона мира, лишенного, таким образом, права на защиту. Это был настоящий самосуд, иначе его не назовешь. Группа собравшихся потребовала лишить Алехина звания чемпиона мира, не приглашать его на турниры и сеансы, не печатать его шахматных статей. Подоплеку этих беспрецедентных требований шахматный мир узнал позже, после смерти Алехина, когда было поставлено на голосование в ФИДЕ предложение разыграть звание чемпиона мира в матче между Максом Эйве и Сэмюэлом Решевским…

Известие о требованиях совещания, состоявшегося в Лондоне, ошеломило Алехина, усугубило состояние депрессии. Он вел замкнутый образ жизни и общался чаще всего с Люпи, многое сделавшим для обеспечения чемпиону мира хотя бы прожиточного минимума.

«…В течение последних дней жизни Алехина нужда, горе и болезнь окончательно сокрушили его, — вспоминал Люпи. — Мы, несколько португальских шахматистов, решили обратиться к жене Алехина. «С тех пор как ваш муж приехал, — писали мы, — он находится в невыносимом положении, больной, без средств к существованию. Он живет из милости администрации пансиона». Дни проходили, но ответа на это письмо не было. Алехин проводил время, лежа в постели или шагая по своей комнате, как лев в клетке». Его одиночество скрашивали лишь встречи с Люпи и бельгийским скрипачом Ньюменом, жившим в том же отеле. Воспоминания этого музыканта приведены в книге А. Котова «Александр Алехин». Ньюмен, в частности, рассказывал:

«…Сидя у меня в номере, Алехин часто просил меня сыграть ему что-нибудь… Особенно ему нравилась одна старинная песня «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

В комнате нас двое. Полутьма. Я играю на скрипке. Никогда я не имел такого слушателя! Сидел он притихший, неподвижный, красивая голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку… Что видел он, что рисовало его воображение? Родной дом, близких, мать?»

Положение Алехина казалось безысходным.

И вдруг, 8 марта, новость, способная многое изменить. Алехину вручили телеграмму английского шахматного деятеля Дербишайра, уведомлявшего его о вызове, поступившем от Ботвинника, на матч за мировое первенство. Для Алехина это сообщение говорило о многом. Из него следовало, что происки недоброжелателей лишить его звания чемпиона мира провалились, и все препоны к возвращению в шахматный мир устранены. Радость Алехина была настолько велика, что вызвала сердечный приступ. Ответная телеграмма с согласием играть ушла в тот же день.

Вскоре Алехина пригласили в английское посольство, находившееся в Лиссабоне, и передали письмо Ботвинника. В нем говорилось: «Я сожалею, что война помешала нашему матчу в 1939 году. Я вновь вызываю Вас на матч за мировое первенство. Если Вы согласны, я жду вашего ответа, в котором прошу Вас указать Ваше мнение о времени и месте матча.

4 февраля 1946 года. Михаил Ботвинник».

Переговоры о матче принимали конкретный характер. Своим представителем для окончательного согласования условий, времени и места проведения матча Алехин назвал редактора журнала «Бритиш чесс мэгэзин» Дю-Монта. Уже была достигнута договоренность, что матч состоится в Лондоне, ждали решения исполнительного комитета ФИДЕ.

Предстоящий матч дал новый импульс Алехину. Он приободрился и опять был полон планов, надежд, что встреча с Ботвинником поможет ему вернуться на Родину. Жизнь вновь приобрела цель, и Алехин с усердием готовился к матчу. По словам Люпи, он «хотел удивить мир своей игрой». Особенно много времени Алехин уделял тогда дебютной подготовке. Ему хотелось завлечь Ботвинника в открытые позиции, где большое значение приобретают импровизация и тактика. Он искал и находил новые продолжения в испанской партии, во французской защите и защите Каро-Канн. Об этом Алехин говорил, не вдаваясь в подробности, при встречах с Люпи. В те мартовские дни они завершали совместную работу по комментированию партий турнира в Гастингсе.

«В последний день своей жизни, — вспоминал Люпи, — Алехин почувствовал новый прилив энергии. Это был прежний Алехин. Он даже выразил желание пойти вечером куда-нибудь развлечься, но и там не переставал говорить о своем предстоящем матче с Ботвинником».

А на другой день в 11 часов дня официант отеля «Парк» принес в комнату Алехина завтрак и увидел его сидевшим в кресле без признаков жизни. Видимо, смерть наступила 24 марта 1946 года от паралича сердца.

Жизнь чемпиона мира оборвалась, вероятно, в ночное время — шторы на окнах номера были задернуты, горел электрический свет. Алехин сидел в кресле, склонив голову, и по его позе казалось, что он уснул, не успев почти притронуться к ужину, накрытому на столе. Ему было в тот час холодно, и он сел в кресло, не сняв пальто, укрыл ноги одеялом.

Справа от него на подставке для чемоданов находилась шахматная доска с расставленными фигурами — его постоянный спутник на пути славных побед. Незадолго до кончины он комментировал партию Медина — Рико, сыгранную на турнире в Бильбао в 1945 году.

Слева вблизи лежала раскрытая книга стихов Маргарет Сотберн. Последняя страница, на которой как бы покоился взгляд великого шахматиста, содержала меланхолическую строку — «…Это судьба всех тех, кто живет в изгнании…»