Писал рецензию на «Слепого в Газе» [224]. Обедал с Хью. Зашел к Лоре; пили чай и перекусывали. Ужинал на Брутон-стрит с Мэри и Габриэл [225]. Ходили с Беллоком [226]на пьесу Л. Выглядела Л. чудесно — как будто шла на эшафот, да и говорила прекрасно. <…>

Проснулся рано, еще не протрезвел; утро провел в трансе. В два сел в «Римский экспресс». Приятное путешествие в пустом спальном вагоне. Послал Лоре телеграмму — очень может быть, предосудительного содержания. <…>

С каждым днем все жарче. И все скучнее без Лоры. Вечер неописуемой красоты. Побывал в Сан-Доминиано.

Даже сейчас, когда на палубе веет приятный ветерок, в каюте находиться невозможно. То ли еще будет в Красном море? В субботу почти весь день провели в Мессине — грузились. Теперь нагружены так, что двигаемся еле-еле. Для тропиков пароход не предназначен совершенно. В нашей каюте задраены все иллюминаторы, кроме одного; вентиляции никакой. Зато еда, хоть и простая, но сносная, да и мои соседи по столу поняли, что поддерживать общую беседу я не охотник. Один из членов команды разгуливает по палубам в сапогах для верховой езды со шпорами. Другой офицер спит у меня в каюте; на нем сетка для волос. В свободное время они стреляют по тарелочкам и, как правило, промахиваются. Вчера на палубе служили мессу; присутствовали исключительно пассажиры второго класса; из первого — всего несколько человек. На пароходе пятеро детей. По вечерам — кино. С утра до вечера зубрю итальянский — пока добился лишь того, что позабыл французские слова, все до одного.

Из экономии решил ехать прямо в Аддис-Абебу. Всю ночь проспал на палубе. Стоянка в Порт-Судане. Во всем чувствуется порядок. Молодой назойливый офицер выговорил пассажирам за то, что сидят на перилах. В Порт-Саиде полицейский сержант, англичанин, заглянул в мой паспорт: «Так вы, значит, британец? А по-английски говорите?» В Порт-Судане на вопрос, можно ли мне сойти на берег, последовало: «Вы ведь плывете на итальянском пароходе, неужели непонятно?»

Вечером нечто вроде концерта с мороженым и любительским пением.

В Джибути прибыли рано утром. Долго швартовались. В отелях «Аркады» и «Континентальный» свободных мест нет. В конце концов, за несколько минут до появления итальянского офицера, спавшего в общей спальне на лестничной площадке, удалось получить номер в «Европе». Встретился с весьма обходительным итальянским консулом. Поехал в «Континенталь», где обнаружил Ли и Мориартиса. Последний недавно из Аддис-Абебы: в городе голод, сторожевые отряды сняты; уверяет, что Аддис еще до Машала будет в руках эфиопов, пусть и всего на несколько часов. Говорит, что казнь патриарха — непростительная ошибка. Ясно одно: итальяшкам приходится туго. Месяц назад в Хадине сошел с рельсов и был ограблен поезд; пассажиров высадили и продержали тридцать шесть часов взаперти на каком-то складе; телеграфные столбы повалены, мосты впереди и сзади взорваны, отправить следом еще один поезд невозможно. В Аддис поезд пришел только через четыре дня, несколько пассажиров умерло, гречанка с двумя детьми во время грабежа спряталась под вагоном и отделалась синяком под глазом. Войска Эритреи отведены. Дорогу на Дессе итальяшки не контролируют. Из Дессе и Дэбрэ-Бырхана они, скорее всего, свои войска вывели. Несколько недель назад бои шли в лесах вокруг английского посольства. Недавно попали в засаду тяжелые грузовики. По всей стране действуют вооруженные до зубов шифты [мародеры. — А. Л.] Хлеб не посеяли, поэтому голод неминуем. Тем временем железнодорожное сообщение с Аддис-Абебой восстановлено полностью. <…> Итальяшки бродят по Джибути с видом ошарашенных туристов.

<…> Местные итальяшки крайне сговорчивы, а вот англичане неуживчивы, «дерут нос». Линия обороны Вахиб-Паши так и не задействована: армия понесла большие потери еще до того, как обратиться к паше за помощью, и доукомплектовать боевой состав уже некем. Нассаху бежал вместе с пашой. Газ пускали четыре-пять раз — в основном на южном направлении и в пещерах; ослепших развезли по госпиталям. Во время обстрела в Хараре не было ни одного военного, тем не менее впоследствии мародеры отыскали спрятанные припасы продовольствия и оружия. Войдя в город, итальянцы отдали его на растерзание бандам туземцев, и те перебили всех христиан, каких удалось найти, в том числе трех священников неподалеку от английского посольства. После чего bandi [227]были из города выдворены. Привычные жалобы на работу телеграфа и почты. У меня за окном вьюрки.

Фашистское сборище в честь немецкого консула. Славословия в адрес Гитлера и незабываемой поддержки дружественной Германии в ответ на варварские антиитальянские санкции. Выстроившиеся школьники в форме спели «Giovinezza» [228]. Беседа с Нистромом. Сказал, что ожидавшаяся в декабре победа откладывается: ежедневные обстрелы императорских позиций, войска разложены, солдаты мародерствуют. От газа погибло всего восемнадцать человек, но психологическое воздействие газовой атаки велико. Армия отступает под огнем собственных же людей (своей же артиллерии). Поехал в утопающий в грязи, вонючий лагерь морской пехоты на ферме за Гебби. Оттуда к Расу — но тот в это время находился в бою. Император скрылся с 10000 фунтов, его жена имеет несколько сот в год и дети — тоже. Большая часть князей также находятся в бегах, но их состояние очень невелико. Сражение всю ночь. До рассвета бьют тяжелые пушки, весь вечер в воздухе аэропланы.

Завтрак под пушечные выстрелы. Вчера вечером подумал, что еще никогда не бывал в городе, где столько обездоленных. Поехал в Гебби к Грациани [229]. Кабинет очень неказист. Сидит среди останков императорской обстановки. Очень оживлен и деловит. Ни слова о римской цивилизации и преступных санкциях. Фашистская фразеология отсутствует. Расспрашивал меня, где я побывал, куда хочу поехать, располагаю ли временем. Предложил мне отправиться на юг, присоединиться к войскам, действующим на озерах. Полгода назад я бы за такое предложение ухватился, теперь же ответил отказом.

<…> В Асмэру приехал в 11.30. Был принят главой пресс-бюро толстяком и милягой Франки; отвел меня в бунгало на территории отеля. Получил много телеграмм, где говорилось о моей особе, счел, что я женщина, и весь вчерашний день, бедный, прождал меня в крайнем возбуждении. Обедал с ним в отеле. Обед плох. Изо всех сил старался мне угодить. Слава Богу, что взял с собой из Аддис-Абебы несколько книг. Ходил по городу — вид безотрадный. В городе, построенном для 2 000 белых, сейчас живут 60000 черных. Толпы людей — все мужчины. Мое бунгало отвратительно: ни света, ни воды. Постель кишит блохами.

Произвел ряд реформ и ощутил себя Элизабет Фрай [230]. Новая лампа, в ванной — карболка, новый матрас. Зато потом весь день бездельничал. Когда итальянцев упрекают, что в городе грязно, они говорят: «Мы в Африке». Раз тропики для них предлог для несоблюдения гигиены — это плохой знак. Вспомнил, что никто иной, как итальянцы, изобрели трущобы и сами же в них жили.