Дворец Дюпле и колокольня иезуитской церкви придавали местности величественный вид во французском вкусе: престиж, разум, расчет. Открыв для себя такой пустынный Пондишери, незащищенный в этой ветреной ночи, Мадек понял, что не любит его. От того впечатления, которое ослепило его во время первого приезда, осталось только одно чудо: морской порт, ворота Индии. Об этом можно было мечтать, вернувшись в серые ландшафты Кемпера: гигантские ворота наподобие театральных декораций, похожие на замок, к которому стремятся корабли по пенистым волнам. Эти ворота, в отличие от фасадов других монументальных зданий, не порождали разумных упований на спокойную, богатую жизнь. Они призывали к безумству, к разгулу страсти и сильным ощущениям, подобным тем, что влекли Мадека к таверне «Бездомная Мария», несмотря на усталость. Эти ворота приведут его в другой мир, возможно, похожий на сказку, в мир, где простые матросы попадают на удивительный остров с дворцами-лабиринтами, с тайнами, которые предстоит разгадать, с соблазнительными женщинами, которых потом им придется покинуть.

Уставший за день от развлечений Пондишери спокойно спал. Служащие Компании давно пересчитали проигранные или выигранные в игорных домах рупии, допили арак, а в комнатах прекрасных креолок ветер играл занавесками и москитными сетками. Казалось, даже кабацкий квартал погрузился в сон.

«Угрюм, Угрюм. Дождался ли он меня?» Мадека охватил ужас. Он бросился бежать. Таверна находилась в конце улицы. Мадек был уверен, что Угрюм уже ушел. В отчаянии он буквально обрушился на чернеющую во тьме дверь заведения. И с удивлением обнаружил, что она легко открылась. Пошатываясь, он вошел в просторный зал, освещенный свечами. На земле на циновках лежали люди. Среди них Мадек различил двух женщин. В этот миг перед ним вырос монолит — это какой-то мужчина поднялся с циновки.

— Угрюм! — с облегчением воскликнул Мадек.

Вокруг стали просыпаться люди, простые, как и он, матросы, с морщинистыми лицами и в лохмотьях.

Угрюм схватил его за ворот, встряхнул и припечатал к стене.

— Струсил, — сказал он. — Испугался!

Мадек покраснел и кивнул. Он хорошо помнил хватку Угрюма.

— Струсил! — опять прорычал тот.

Мадек осмелился поднять глаза и вызывающе ответить на взгляд Угрюма. Волосы у того растрепались; без бархатного камзола и кружевного жабо он уже не выглядел так импозантно, как в прошлый раз; впрочем, силы у него не убавилось, она, пожалуй, проявлялась теперь в еще более грубой форме.

В углу поднялась женщина, разгладила на себе голубую вышитую гладью рубашку. Это была хозяйка таверны.

— Бедный мальчик! — сказала она.

— Заткнись! — отмахнулся от нее Угрюм и, схватив Мадека за плечи, толкнул к двери: — В путь!

Апрель — декабрь 1758 года

Первые четыре года солдатской службы Мадек был почти счастлив. А между тем вокруг него стремительно развивались события, прямо-таки исторические. Совершая разведывательные вылазки, упражняясь в стрельбе, он постепенно знакомился с Индией и так же постепенно взрослел. Через несколько месяцев после начала службы Угрюм внезапно исчез.

Он увел с собой изрядную часть отряда, и Мадек остался под командованием шевалье дю Пуэ, ветерана индийских походов, который сумел быстро вытеснить из сердца юноши прежнего командира, хотя по натуре был совершенно другим человеком. Даже четыре года спустя Мадек ясно помнил то майское утро, когда обнаружилось бегство Угрюма: пустые конюшни, следы лошадиных копыт на песке, указывающие на то, что беглецы ушли на северо-запад, в сторону джунглей, бешенство дю Пуэ при виде свидетельств измены. Тогда Мадек почувствовал себя осиротевшим. Тайный союз, заключенный в ночь пытки, соединил двоих мужчин узами, подобными тем, что связывают отца и сына. Угрюм научил его всему тому, что сам знал о войне. Командуя драгунами — черными всадниками, как их называли, — Угрюм показал Мадеку, как заставить лошадь в нужный момент встать на дыбы и тем самым обеспечить себе преимущество первого сабельного удара, — он называл это «лезть на кручу». Объяснил, как вести себя в джунглях, наблюдая за передвижениями противника, как строить солдат для атаки. По правде говоря, все это были обычные занятия, позволявшие убить время: настоящая война все не начиналась. Лишь однажды им пришлось участвовать в бою. И тогда Угрюм нанес Мадеку жестокую обиду — отдал его в пехоту под командованием дю Пуэ. Прошло три года, но дю Пуэ по-прежнему держал юношу в рядовых, хотя тот уже много раз доказал, что превосходит в военном деле своих товарищей.

И вот теперь, в начале декабря 1758 года, уставившись на высыхающие после муссона лужи, Мадек признался себе, что регулярная армия не для него. Он часто ловил себя на том, что думает об Угрюме, и недоумевал, почему тот бросил его здесь, на побережье Индии, где он обречен прозябать в бездействии. Непонятно было, идет ли война или заключен мир. Разразившийся два года назад в Европе конфликт между Англией и Францией, казалось, не торопился перенестись в Индию. Так продолжалось до тех пор, пока англичане не нанесли французам сокрушительный удар. Английские войска под командованием Клайва взяли Шандернагор и за один день разрушили город.

Шандернагор… Последний оплот Франции в Бенгалии, которая в те времена представлялась европейцам сказочно богатым краем, эльдорадо, где текут молочные реки с кисельными берегами. Расположенный на одном из притоков Ганга, недалеко от Калькутты, Шандернагор был единственной крепостью, способной противостоять английскому могуществу. Однако французы легкомысленно пренебрегли возможностями, которые предоставляла им крепость, и город пал. И вот тогда Франция вдруг очнулась ото сна и решила воевать. Она послала в Пондишери человека решительного и жестокого, как Клайв, — маршала де Лалли-Толландаля, ирландского якобита [2], героя битвы при Фонтенуа [3]. Он командовал экспедиционным корпусом и обладал множеством редкостных качеств. Поскольку никто уже не понимал, в чьих руках находится власть, и армия бросалась то в одну, то в другую сторону, получая противоречивые приказы постоянно сменяющих друг друга командующих, Мадек вместе с другими солдатами радостно приветствовал приезд де Лалли. Наконец-то они будут по-настоящему завоевывать Индию! Лалли атаковал английскую факторию в Мадрасе и без труда ее захватил. Мадек ликовал. По такому случаю маршал решил устроить смотр батальону, в котором он служил. Кроме Угрюма, никто еще не производил на Мадека такого яркого впечатления: маршал оказался человеком импульсивным и жестким, зато изрекал божественно простые истины, которые так нравятся, когда тебе двадцать два года: выгнать англичан из Индии и приструнить служащих Компании, ведь все они жулики; что касается местных жителей, черных и остальных, то с ними не стоит считаться — среди них не бывает честных людей.

Первое время маршал пользовался исключительной популярностью и старательно поддерживал ее: когда кто-то из членов Совета Пондишери заявил, что готов пролить всю свою кровь на службе королю, Лалли спросил, хватит ли ее у него, чтобы изготовить кровяную колбасу для солдат. Такие прямолинейность и рвение импонировали солдатам, и Мадек не был исключением. Но однажды дю Пуэ заставил юношу спуститься с облаков.

— Маршал шагает быстро, слишком быстро… А Восток не торопится.

Вот увидишь, скоро он потребует с раджей налоги, не произнеся должного приветствия, забыв о розовой воде, поклонах и изысканной вежливости. И тогда Индия его возненавидит.

— Индия возненавидит?

— Вот увидишь, увидишь… Подожди немного.

Дю Пуэ не стал больше распространяться на эту тему; однако, как он и предвидел, ветер переменился. Взяв Мадрас, Лалли был вынужден его оставить: какой-то местный царь отказался платить дань. Раджа уперся, несмотря на пушки маршала. Лалли тоже заупрямился: громил храмы, разбивал идолов, заставлял брахманов таскать пушки. Тогда Мадек понял. Он как бы очнулся от сна: простые истины Лалли означали карательные методы. То, что Клайву удалось благодаря численному превосходству английских войск, французским отрядам было не под силу. Теперь Мадек понял, почему до приезда Лалли солдат предостерегали от жестокого обращения с местным населением и пресекали любые попытки мародерства, обычного в европейских армиях. Сокрушая идолов, французы восстанавливали против себя всех индийцев, и те переходили на сторону англичан, считая их меньшим злом. Англичане же воспользовались тем, что Лалли позволил себе передышку, и опять овладели Мадрасом. Получив новые стены и укрепления, город стал неприступным. Французы оказались втянуты в бесперспективную осаду. Пришлось повернуть назад. Обезумев от ярости, Лалли сжег первый попавшийся на пути индийский город, и этот подвиг тоже не остался незамеченным. Охваченный бешенством, он отдавал самые нелепые приказы, вызвал из Декана легендарного генерала де Бюсси, который все еще держал в подчинении богатейших набобов от Голконды до северных болот. Каждый промах Лалли возбуждал к нему ненависть; поползли слухи о том, что он-де раздавал солдатам кокосовое молоко вместо арака, что велел привязать к жерлам пушек батальон сипаев, показавшихся ему нерадивыми. Его обзывали Нероном, Домицианом. В дни праздников ему приходилось платить жителям Пондишери, чтобы услышать от них «Виват!». Он же, в свою очередь, считал их шутами гороховыми, обзывал добропорядочных дам колонии шлюхами, а их мужей содомитами, что, впрочем, было не далеко от правды.