Доктор Олливент сидел в своей библиотеке, которая одновременно служила ему приемной и располагалась в глубине дома по Вимпоул-стрит. Закончился трудный и долгий рабочий день. К своим 36-ти годам доктор, не только приобрел достаточный опыт практического врача, но и преуспел в науке. Однако в его жизни оставалось совсем мало места для досуга. Можно было даже усомниться в том, что доктору Олливенту вообще известен смысл этого слова, если не считать сухого определения, которое всегда можно найти в словаре.

Отец его был сельским врачом, всегда много работал и был, неравнодушен к деньгам, своего сына он с детства пытался научить правильно жить. Представления о правильной жизни отец черпал из собственного опыта. Он считал, что жизнь — это упорная работа и без труда ни один человек не вправе рассчитывать на успех, а успех в обществе и есть высшая цель всех стремлений человеческой души.

Гуттберт Олливент хорошо запомнил отцовские наставления, но истолковал их по-своему. Если бы он не был умнее отца, то, возможно, ограничился бы родительским пониманием успеха. Для его родителей достичь успеха на медицинском поприще означало утвердиться в звании практического врача и упрочить семейное хирургическое дело в тихом старом городке Лонг-Саттон в Девоншире.

Но Гуттберт оказался способнее и образованнее других членов его семьи. Для него главным было стать личностью, создавать новые идеи, двигать вперед науку и, если не сделать крупного открытия, то, по крайней мере, своими трудами принести пользу будущим поколениям.

Его отец Самуэль Олливент, человек со скудными остатками волос вокруг лысины, заканчивал свои повседневные обязанности, по обыкновению, обходом больных. В один из таких дней он получил, письмо от сына. Гуттберт писал ему, что не намерен больше жить в этом провинциальном городе с его скучными делами и событиями. Отец может распоряжаться своей практикой, как ему вздумается. Он же, Гуттберт, остается в Лондоне, поскольку уже получил место приходского врача в районе Бетнел-Гринн. «Оплата маленькая, — писалось в письме, — но научная деятельность обещала быть превосходной».

Мистер Олливент, вздыхая и скрипя зубами, сказал жене, что ее сын болван, но для себя, однако, не смог объяснить поступок его. Гуттберт начал работать в 23 года в бедных районах Бетнел-Гринна. Так он работал до 26 лет и за все это время побывал в родном городе только на Рождество, исполняя свой сыновний долг. Остальное время городок пребывал в неведении относительно его существования. Даже старожилы не помнили приходского врача, который трудился бы так усердно, как делал это Гуттберт на протяжении всех трех лет. Закончив эту работу, Гуттберт отправился учиться во Францию, затем в Германию и в Россию, и в итоге познакомился со многими медицинскими школами. Но вскоре его вызвали обратно в Англию к постели умирающего отца. Случилось это за несколько месяцев до тридцатилетия Гуттберта.

— Ты сделал в жизни большую ошибку, Гуттберт, сказал отец, умирая. — Ты мог бы приобрести великолепную, практику, если бы работал со мной последние семь лет, а теперь наше дело пришло в упадок. Я не любил чужих и не взял себе поэтому помощника. Филди и Джексон сильно потеснили меня, да и практика стала уже не той, какая была во времена твоего детства. И все-таки я оставляю тебе некоторую сумму, несмотря ни на что. Они, эти деньги, у твоей матери; не было еще женщины, которая бы сумела лучше, чем она, сберечь их.

«Некоторая сумма» составляла несколько тысяч фунтов; этого вполне хватило Гуттберту Олливенту для текущих дел, последовавших за похоронами.

Олливент продал практику отца Филби и Джексону, которые стали обслуживать теперь три четверти города и превратились поэтому в монополистов в своем деле, Гуттберт намеревался продать и домашнюю утварь, но мать запротестовала: громоздкие столы и стулья, конечно, вышли из моды, но напоминали ей о годах супружества.

— Двадцать три года, Гуттберт, подумать только…

— Да, мама, это действительно повод для того, чтобы начать новую жизнь с новой обстановкой.

— Я слишком стара, чтобы начинать жизнь, и мне жаль расставаться со старыми вещами.

Среди вещей был полированный испанский буфет из красного дерева, ставший со временем совсем черным.

— Сейчас таких вещей делать не умеют, — говорила мать.

— Я даже рад, что не умеют, — отвечал Гуттберт.

— Нам будет стоить очень дорого перевоз этих вещей, но если они тебе так нравятся, то мы возьмем их с собой. Я могу жить и среди этой и среди другой мебели, поскольку не слишком привередлив.

Таким образом, старинный буфет, секретер, шифоньерка, огромная кровать — вещи довольно мрачного вида, — были переправлены из Лонг-Саттона в лондонский дом на Вимпоул-стрит и были расставлены там в соответствии с указаниями миссис Олливент. Все это сделало дом в Лондоне, по крайней мере, внутреннее его убранство, схожим с обстановкой в Лонг-Саттоне. Сама улица, на которой теперь поселились доктор Олливент со своей матерью, была не самой оживленной. Она была чрезвычайно длинной, и длина ее была несоизмерима с шириной. Вследствие этого, тени от одних домов нависали над фасадами других в течение дня. Однако Вимпоул-стрит была одной из фешенебельных улиц западной части Лондона. Доктор Олливент сделал некоторую поспешность в выборе жилья, сразу поселившись здесь, поскольку гораздо большие возможности открывались ему в Париже… Ему, правда, не приходилось больше работать в бедных районах Бетнел-Гринна, но ежедневно два часа — с восьми до десяти утра — он обслуживал бедняков бесплатно. В первый год его жизни на Вимпоул-стрит они были основными пациентами. Но мало-помалу его авторитет как врача рос. Он имел успех во время поездок по стране благодаря своему умению распознавать и лечить сердечные болезни, Кроме того, доктор Олливент написал и опубликовал книгу на эту тему. Она имела успех в Лондоне и Париже. Благодаря этому изданию он привлек к себе внимание многих людей, которые воображали, что имеют сердечные болезни, и нескольких, кто действительно нуждался в лечении. Богатые старые леди и джентльмены, живущие одиноко и слишком хорошо, часто навещали его. Они были чопорны и холодно вежливы, кроме того, они не упускали случая продемонстрировать глубину своего ума и были особенно щепетильны в вопросах своего здоровья. Словом, кардиология стала его профессией, и Гуттберт Олливент весьма преуспел на этом поприще.

Прошло пять лет, как доктор снял дом на Вимпоул-стрит, и за это время накопил себе неплохое состояние.

Его мать жила с ним с самого момента переезда. Она была заботливой хозяйкой дома и хорошим собеседником в короткие минуты досуга сына. Ее характер представлял странную смесь прозаичности и большой впечатлительности. Она могла бы, отложив томик Водворса или Шиллера, заказать обед или заняться распределением продовольственных запасов. Мать занималась также финансовыми вопросами Гуттберта и делала это весьма грамотно. Ее умение правильно вести хозяйство вызывало уважение к ней среди прислуги. Кроме того, она была весьма здравомыслящей женщиной с тонким чувством юмора. Гуттберт и его мать любили хорошую кухню и, надо сказать, их обеды могли соперничать по качеству с обедами в клубах Вест-энда.

Сервировка стола отличалась изысканностью вкуса. Не было дешевого хрусталя или подделок под богато раскрашенную майолику, украшавших обычно стол. Старинный граненый графин, тарелки — все это сверкало и искрилось на белоснежной скатерти. И над всем этим царило лицо матери, такое похожее на лицо сына, с глубокими живыми глазами и подвижным ртом.

Это произошло в один из ноябрьских дождливых вечеров в половине десятого, когда за окном тяжело падали капли дождя и сверкали молнии. Доктор как раз окончил обед и разговаривал с матерью, обсуждая литературу и политику. Его мать считала необходимым интересоваться тем, чем живет ее сын. Она даже старалась читать новые научные книги.