— Мой дорогой ребенок, — сказал он, — платье очень очаровательное само по себе. Оно только не очень идет вам. Эта бледная, оливкового цвета кожа вашего лица теряет свою привлекательность из-за голубого цвета. Почему вы не сказали мне, что хотите новое платье? Позвольте мне выбрать его для вас. Я достану прекрасный костюм для Ламии. Я должен рисовать вас в классическом одеянии — греческой тоге из белого кашемира с алой каймой, что как раз согреет холодный белый цвет и составит контраст с вашими черными волосами.

Эти слова утешили Луизу, но Уолтеру все же было досадно, что он обидел ее. Каким все-таки чувствительным существом была она, несмотря на Войси-стрит, свою бабушку и второсортную одежду. Она оставалась женщиной, никоим образом не изменившейся от острых жизненных лишений. До сих пор он избегал делать ей какие-либо подарки. Даже свои книги он давал ей только почитать. Но днем, после описанной выше сцены, он прислал сверток с шелком ярко-алого цвета, цвета Чамбертина. Были там также кружева, брюссельские или брабантские, о которых миссис Гарнер говорила как о целом состоянии. Вряд ли это было самое подходящее платье для молодой девушки на Войси-стрит, сделанное из такого яркого неапольского шелка. Вряд ли это было платье, в котором можно сбегать за пивом или просто спокойно посидеть в маленькой гостиной, где было все только самое необходимое для хозяйственных дел. Определенно, такая одежда не была предназначена для обслуживания жильцов и уборок. Но обидев Луизу своими высказываниями, мистер Лейбэн сильно хотел загладить свой поступок.

Миссис Гарнер вертела содержимое посылки и вздыхала.

— Должно быть, это стоит по десяти шиллингов за ярд, — сказала она, — а здесь пятнадцать ярдов, что составляет семь фунтов, да еще шесть ярдов кружев, стоящих фунтов пять — двенадцать фунтов за платье, которое ты никогда не сможешь носить, разве что по воскресеньям, и которое будет вызывать у других зависть. Двенадцать долларов составляют четверть нашей ренты за жилье. Как жалко, что он просто не дал тебе этих денег!

— Ты думаешь, что я бы взяла от него деньги, бабушка? — сказала Лу, сверкнув глазами и в негодовании заворачивая обратно платье. — Ты не знаешь, как надо ценить доброту и щедрость. Я не очень бы расстроилась, если бы у меня не было этого платья, но я счастлива думать, что он сделал это для меня и купил такую вещь, которую мог бы подарить и настоящей леди.

Джарред почувствовал большое удовлетворение при взгляде на подарок.

— Браво, — сказал он. — Выше голову, моя девочка, это деньги, потраченные на тебя. Кто знает, что может случиться? Хотел бы я взглянуть на ту куколку с Фитсрой-сквер; думаю, она вряд ли выглядит лучше, чем наша Лу, которая в таком порядке держит свои волосы.

Вместо того, чтобы быть благодарной за сделанный ей комплимент, девушка была разгневана речью своего отца.

— Ты не имеешь права говорить такие вещи! — крикнула она. — Ты не можешь говорить так о той молодой леди, на которой мистер Лейбэн собирается жениться. Очень любезно с его стороны быть таким добрым и считать меня леди, я благодарна ему за все его заботы. Но ты думаешь, я не понимаю, что все это притворство? Думаешь, я не знаю, что всего лишь грязь под его ногами?

— Боже, спаси и сохрани нас! — воскликнул Джарред. — Что ты за злючка? Дай мне, пожалуйста, банку с табаком и не говори как дурочка. Всегда выигрывает лучшая лошадь, полагайся на это. Очень маловероятно, чтобы я поставил на черную лошадку, когда наверняка знаю, кто выиграет в скачках.

Вернувшаяся весна: раннее чириканье дроздов в парках, щебетание жаворонков, прилетевших со свежих полей возле леса Святого Джона, корзины подснежников на грязных улицах должны были пробудить во многих душах неожиданное стремление, переместиться в сельскую местность. В это время Лондон неясно выступал из тумана, тускло светились фонари на улицах. Город имел очень тоскливый вид, подобно тому подземному миру, через который Виргилий проводил Данте, Но когда небо было голубым и на Твикенхэмских лугах расцветал боярышник, город был очарователен. Возможно, под влиянием таких видений и зародилось в груди Флоры Чемни новое желание увидеть более прекрасные места, чем те, которые были в радиусе трех-четырех миль от их дома. Обед у Ричмонда, на который были приглашены доктор Олливент и мистер Лейбэн, скорее усилил это желание, чем удовлетворил его.

— Это так мило с твоей стороны, что ты вывел нас сюда, папочка, — сказала Флора, когда они прогуливались на одной из своих загородных прогулок, — но только мне все больше хочется побывать в настоящей сельской местности. Эта тропинка и пейзаж прекрасны, однако я чувствую присутствие Лондона. Мои глаза, конечно, не такие острые как у Генриха восьмого, который стоял вон на том маленьком холме и наблюдал за поднятием флага, которое должно было напомнить ему об отрубленной голове бедной Анны Болин. Это исторический факт, не — правда ли доктор Олливент? Я помню, что читала это у мисс Мэйдьюк. Но мое обоняние говорит мне о том, что Лондон недалеко отсюда.

— Я бы мог подумать, что если вы что-то и можете унюхать, так это скорее всего обед у «Стара и Гартера», — сказал Олливент.

— Папа, когда мы, наконец, сможем съездить на настоящую природу?

— Думаю, что подразумевается Брайтон или Скабарэ, — сказал доктор.

— Подразумевается только самое хорошее. А именно: безлюдное место, где папа и я могли бы гулять, одеваться, как нам вздумается, и где мне не будет так неловко за ту панаму, которую так любил носить папа прошлым летом. К нам бы могли приезжать наши друзья, если они этого пожелают, и там должны быть море и лодки. Там я могла бы делать эскизы целыми днями. Повсюду должны быть прекрасные места, которые будут для меня новым и старым миром, где обычные люди выглядят как персонажи в театре, а на заднем плане видны голубые горы, виноградники и широкая быстрая река — и все это на самом деле. Ну, дорогой доктор Олливент, вы присоединяетесь к моему желанию? Вы ведь говорили, что путешествие будет на пользу папе.

— Я говорил? — рассеянно спросил доктор. — Кажется, я забыл.

— В самом деле? Как странно! Это был один из ваших советов, данных на одном из вечером на Вимпоул-стрит, самом первом, который мы провели вместе!

— Возможно, я и сказал это. Но вряд ли бы я сейчас порекомендовал нашему отцу путешествие на континент. Ему нужен покой, — и доктор профессиональным взглядом посмотрел на Марка, находящегося позади него. — Английские морские курорты могут быть полезны, если ему понравится эта идея.

— Мне нравится то, что нравится моей девочке, — сказал Марк Чемни. — Если у нее сердце лежит к путешествию на континент, то мы поедем туда.

— Нет, нет, папа, — тоскливо сказала Флора, неожиданно изменившись в лице, как будто в ее голове возникла тревожная мысль, — мы поедем только туда, где будет хорошо для тебя. Посоветуйте, пожалуйста, как нам быть, доктор Олливент. Не будет ли лучше остаться дома, не навредят ли папе трудности путешествия?

— Думаю, что нет. Думаю, что перемена места и климата будет полезна для него.

— Тогда я поеду туда, куда пожелает папа, — сказала девушка с необычайной нежностью, печально взглянув на лицо отца и обхватив своей маленькой ручкой руку отца. Прелестная картина юной женственности и грации более нежной, чем красота, которая так часто ускользает от острого глаза художника. А Марк задумчиво смотрел на окружавший их пейзаж, устремляя свой взор на голубую гладь широкой реки.