— Вы должны были отправить Мэри домой, — сказал доктор Олливент.

— Именно это я и хотел сделать, но она не хотела даже говорить об этом. Она так огорчалась, когда я начинал заводить разговор. Мэри имела некоторые серьезные возражения по поводу ее переезда в Англию, и я не смел возражать ей. Если бы я только знал, что кончина так близка! Она ушла от меня так неожиданно, как цветок, который вы посадили вечером, а утром нашли увядшим.

Марк встал и начал ходить по комнате, глубоко погрузившись в воспоминания. Гуттберт пристально всматривался в него. Он понимал, что для этого человека жена была существом, которое он любил и о котором заботился.

— Я очень сочувствую тебе, Марк, — сказал доктор дружеским тоном, однако удивляясь тому, как такой взрослый мужчина может так сильно переживать потерю женщины. — Но ведь у тебя есть дочь, и тебе, наверное, с ней хорошо, — добавил Гуттберт Олливент. Это была всего лишь механическая попытка утешения, поскольку доктор не мог даже представить себе, что дочь может служить мужчине утешением.

— Она единственная радость в моей жизни, — ответил Марк воодушевленно, при этом его голос прозвучал очень странно по сравнению с бодрым голосом Олливента, которому был присущ музыкальный благородный баритон — одно из несомненных достоинств доктора.

— И ты смог расстаться с ней, — сказал доктор с некоторым удивлением. Он говорил о том, чего не было в его жизни — о мире любви и привязанности к близкому человеку; все, что знал доктор об этом мире, ограничивалось пересказами матери стихов Водворса.

— Мог ли я видеть, как она вянет и умирает подобно ее матери? Должно быть, во всем виноват климат, только сильный человек мог там выжить. Я не смел больше рисковать Флорой — чудное имя, не правда ли? Она должна была избежать участи матери. Я отправил ее домой с женой одного из фермеров, когда ей было всего два года. Женщина отвезла ее прямо в Эксетер, к моим родным. Когда Флоре было семь лет, моя мать умерла, и мой отец отправил девочку в пансион, находящийся рядом с Лондоном. Вскоре отец умер, и девочка осталась совсем одна среди незнакомых ей людей. Она, однако, казалась счастливой, по крайней мере, ее письма говорили мне об этом. О, эти слегка наивные детские письма!.. Так Флора и жила до тех пор, пока год назад я не приехал обратно в Англию и не снял Дом в Лондоне. Я и моя девочка поселились в нем, надеюсь, на всю оставшуюся жизнь. Кстати, ей исполнилось семнадцать лет прошлым апрелем.

Сказав это, Марк вздохнул.

— И ты, живя в Лондоне целый год, не смог зайти ко мне раньше сегодняшнего вечера? — спросил доктор обиженным тоном.

— Но ты ведь тоже не пытался найти меня в течение этих двадцати лет, — ответил Марк. — Хочешь, я скажу тебе, что привело меня к тебе сегодня вечером, Гуттберт? Это вряд ли польстит остаткам нашей мальчишеской дружбы, даже если бы таковые были! Я думаю, ты понял уже, что человек по природе своей эгоистичен. Меня привела к тебе твоя книга.

— Моя книга! Но я не писал ничего, кроме медицинских заметок.

— Совершенно верно. Как называется твоя книга? Мне кажется, что «Сердечные болезни». Еще задолго до того, как я оставил Австралию, у меня возникло ощущение, что не все здесь в порядке, — тут, он дотронулся до своей широкой груди, — малейший холм заставлял меня подолгу отдыхать. У меня странное сердцебиение, иногда странное чувство, что мое сердце не стучит вообще, бессонные ночи, слабость, короче, дюжина неприятных Симптомов. Обнаружив, что не могу ходить, как раньше, я начал ездить только на лошади. Однако это не решило проблемы. Я начал подозревать себя в капризности и нервозности, начал бороться со своими недугами.

— У тебя не было консультаций у врача?

— Врачей было не так много среди наших ферм. Кроме того, я навряд ли позволил бы незнакомцу осматривать себя. Я думал, что путешествие домой сделает меня здоровее, так оно и случилось. Но домашняя жизнь и эта дождливая погода разбили меня. Короче говоря, я заметил, что потихоньку подошел к концу своей жизни..

— И ты не был ни разу на приеме у врача в Англии?

— Нет. Я думаю, что та уединенная жизнь, которую я вел, может сделать человека диким. Я приобрел антипатию к незнакомцам. Однажды, читая «Таймс», я увидел твое имя в заголовке статьи. Я вспомнил, что твой отец был врачом, и подумал, что могу зайти к тебе, если доктор Олливент, проживающий по Вимпоул-стрит, — тот самый мой приятель, которого я защищал от побоев в Хиллерсли.

— Мой дорогой старый друг, — сказал доктор, протягивая руку своему старому школьному приятелю с большой нежностью, не свойственной ему. — Бог даровал те обстоятельства, что привели тебя ко мне, и, может, благодаря этим обстоятельствам ты вылечишься. Ведь возможно, что эта болезнь сердца есть только эффект естественной депрессии из-за тяжелой утраты и одинокой жизни в Австралии, это могло привести к таким последствиям. Изменение климата, места жительства, новые дела и обязанности…

— Ничего не сделали для меня, — произнес другой с обреченностью.

Доктор Олливент первый раз пристально посмотрел на своего друга как врач. Его острый профессиональный глаз отметил измученное выражение лица, впалые щеки, бесцветные глаза — все это свидетельствовало о подорванном здоровье, если не о серьезном заболевании.

— Приди ко мне завтра утром, — сказал доктор профессионально мягким тоном, — я осмотрю тебя как следует. Думаю, обнаружу, что твои, дела обстоят гораздо лучше, чем ты думаешь.

— Сегодня вечером ничуть не хуже, чем завтра утром, — ответил Марк. Чемни настолько холодно, насколько это позволяла сделать сложившаяся ситуация.

— Почему не сегодня вечером?

— Ну, если ты желаешь, то можно и сегодня. Только я думал, что ты хочешь посвятить этот вечер маленькому дружескому разговору о старых временах и что ты поднимешься в гостиную и позволишь представить себя моей матери.

— Я был бы очень рад познакомиться с твоей матерью и поговорить о старых временах. Но я хотел бы, чтобы сначала вопрос о моем здоровье был решен.

— Пусть будет так. Сними пальто и жилет и не стесняйся, пожалуйста. А я закрою дверь, чтобы никто не помешал нам.

Доктор достал стетоскоп из маленького ящичка под рукой и начал обследование с той профессиональной важностью, которая имеет определенное успокаивающее влияние. Он был человеком, от которого требовалось установить поломку в человеческой машине для того, чтобы сразу ее устранить. Его лицо становилось серьезнее по мере того, как он выстукивал и выслушивал, все сосредоточеннее продолжал он исследование, пока, наконец, после десяти минут, которые показались пациенту бесконечно долгими, доктор оторвал голову от широкой груди Марка Чемни и положил стетоскоп на место. В глазах Олливента была тревога.

— Ты обнаружил, что я не в порядке, — сказал мистер Чемни без малейшего сомнения в голосе.

— Боюсь, что так.

— Давай, почему бы не положить конец сомнениям. Ты ведь все знаешь.

— Я думаю, это болезнь, — ответил доктор. — Было бы неверно отрицать это. Но такой недуг не всегда приводит к смертельному концу. Соблюдая предосторожности, человек может дожить до глубокой старости, несмотря на большие органические нарушения, возможно еще худшие, чем у тебя. Я знал человека, дожившего с такой болезнью до восьмидесяти лет и умершего от бронхита. Ты должен быть очень осторожен, Чемни, это все, что ты можешь сделать.

Затем доктор стал описывать необходимый режим, включающий в себя по преимуществу различные воздержания. Больной должен был чего-то избегать, что-то не делать и так далее, никаких физических усилий, никаких волнений и пораньше ложиться спать.

— Какое жалкое, несчастное существование, — сказал мистер Чемни, когда доктор закончил. — Я думал, что когда приеду домой, то смогу немного побаловать себя: поохотиться с собаками, походить, на яхте, взять мою девочку в кругосветное путешествие, просто пожить, наконец. Но это положило конец всем моим мечтаниям. Если бы не Флора, я думаю, что все изменял бы и взял от жизни, что могу, пока жив. Но у меня нет никого в целом мире, на кого я мог бы положиться и оставить ему мою дорогую девочку, когда я уйду.