Ну, если Касси была не против, то и я не возражал, поскольку полагал, что к этому времени мы должны были уже далеко опередить погоню, но я заметил, как она заколебалась у трапа, осматривая берег у рыбачьей пристани, а когда, наконец, двинулась по скрипящим деревянным ступенькам, то шаги ее были медленными и нерешительными. Неожиданно она замерла, схватила меня за руку и прошептала:

— Вернемся! Я не хочу больше ступать на эту проклятую землю, — я чувствую, что здесь нас подстерегает зло! О, мы не должны высаживаться! Пожалуйста, давай вернемся, пока еще не поздно!

Но было уже поздно, поскольку пароход, высадив с дюжину пассажиров, вместе с нами и разъяренным конгрессменом, уже отходил от пристани, издав гудок, похожий на крик пропащей души. Касси вся задрожала и поплотнее завернулась в свою вуаль. Сказать по правде, сам я не слишком озирался по сторонам — вокруг была лишь небольшая пристань с маленькой таверной и унылый сельский пейзаж, раскинувшийся по обе стороны.

По крайней мере, пока ничего страшного не происходило. Остальные пассажиры сгрудились у входа в таверну, расспрашивая о пароме, и вскоре стало ясно, что чуть позже вроде должен быть один какой-то, но из-за льда абсолютной уверенности в этом не было. Большинство наших попутчиков решило остаться и подождать, но Касси настояла, чтобы мы немного прошлись вдоль берега. На некотором расстоянии, на противоположном берегу, был виден Портсмут, и представлялось, что паром подойдет именно оттуда.

Мы медленно шли, волоча наши чемоданы, по дорожке, которая бежала вдоль реки между деревьев. Был холодный серый день, сильный ветер свистел в ветвях деревьев, а по мутно-коричневой поверхности Огайо тут и там прокатывались барашки. На небе висели тяжелые тучи, казалось, что вот-вот пойдет снег, а воздух был непривычно сырым и холодным. Пока мы шли, Касси молчала, однако ее последние слова все еще звенели у меня в ушах. И хоть я уверял себя, что мы в полной безопасности, но все же заметил, что озираюсь на каждом шагу, внимательно осматривая пустынную грязную дорогу, которая мрачно и молчаливо раскинулась под холодным зимним небом.

Мы, должно быть, шли уже около часа и хотя было еще только несколько часов пополудни, мне показалось, что уже смеркается, когда заметили впереди строения и подошли к небольшой деревеньке, прилепившейся на берегу реки. Теперь мы были почти напротив Портсмута, огоньки которого мерцали на другой стороне реки. Река здесь казалась больше забитой льдом, однако, колыхаясь и журча, она все же медленно катила свои волны.

Владелец местного кабачка просто рассмеялся в ответ на наши робкие попытки разузнать что-либо о пароме. По его мнению, уже этой ночью лед мог застыть, и мы могли бы перейти по нему реку. У него не было свободных комнат, но он все же пообещал пристроить нас где-нибудь на ночь, а пока предложил жареной ветчины и кофе.

— Мы переночуем в Фишерс-Лендинг, — сказал было я, но Касси устало соскользнула на скамью, не ответив ни слова. Я предложил ей глотнуть кофе, но она только покачала головой, а когда я напомнил, что потерпеть придется всего лишь одну ночь, прошептала:

— Это теперь совсем рядом, я чувствую, как черные тени все приближаются к нам. О Боже, Боже! Зачем я вновь ступила ногой на этот проклятый берег!

— Какие еще, к черту, тени? — фыркнул я, так как и мои нервы были натянуты, как струны. — Мы здесь уютно устроились, а до Огайо и вовсе доплюнуть можно! Мы добрались аж сюда — так кто же, во имя Господа, может остановить нас сейчас?

И как будто отвечая на мой вопрос, откуда-то снаружи, со стороны дороги, послышался собачий визг и лай.

Касси вздрогнула, а у меня вдруг сердце ушло в пятки, хотя что, казалось бы, такого, если залаяла собака? Затем раздался стук шагов и звук мужских голосов, дверь распахнулась и с полдюжины крепких молодцов вошли в зал и крикнули хозяину, чтобы он принес им выпить и закусить. Мне они не понравились с первого взгляда: огромные крепкие парни с пистолетами за поясом, а у двоих из них были винтовки. Их вожаком был высокий чернобородый негодяй с перебитым носом, который окинул меня тяжелым взглядом, неохотно процедил «Добрый день» и вернулся к дверям, чтобы прикрикнуть на собак, привязанных снаружи. Я почувствовал, что Касси приникла ко мне, вся дрожа, и уловил ее чуть слышный шепот:

— Охотники за рабами! О, Господи, помоги нам!

Я подавил инстинктивное желание юркнуть за двери — что-то слишком часто мне приходилось уносить ноги в течение этого путешествия. Во рту у меня пересохло, а руки тряслись, но я заставил себя допить кофе и даже спросил у Касси, громко и спокойно, не хотела бы она съесть еще чего-нибудь. По правде, нам нужно было убираться отсюда и чем скорее, тем лучше, но при этом необходимо было не возбуждать подозрений, иначе нам крышка.

Вошедшие говорили так много, что наше молчание осталось незамеченным, и первые же их слова подтвердили опасения Касси.

— Этот негр, что сбежал от Томпсона, прячется в Мейсонс-Боттом, — проскрипел один из них, — вечно эти беглецы пытаются пробраться на паром в Портсмут. Но сегодня ночью парома уж точно не будет, так что пусть попробует пролежать ночку на морозе — собакам будет меньше работы утром.

— Да, с паромом дела плохи, — сказал их вожак, — его просто некому вести. Все собрались на этот чертов аболиционистский митинг.

— С каких это пор ты ходишь на аболиционистские митинги, Бак?

— С тех самых, как узнал, что этот сукин сын, адвокатишка из Иллинойса, собирается на нем выступать. Наш драгоценный мистер чертов конгрессмен Линкольн. Ненавижу этого ублюдка!

— Уж не хочешь ли ты захватить с собой парочку тухлых яиц? — со смехом спросил другой.

— Может быть, очень может быть, если дела и дальше так пойдут. Я еще смогу захватить с собой хорошую дубинку, большой мешок перьев и разогрею хорошую порцию сапожного дегтя. Думаю, это — единственный способ несколько сбить спесь с этих негролюбов.

— Еще надежнее это можно сделать при помощи веревки или пули, — добавил кто-то.

Я почувствовал, что Касси затрепетала и вдруг шепнула дрожащим голосом:

— Мы должны бежать! Я больше не могу здесь находиться! Пожалуйста, давай уйдем отсюда — куда угодно, только подальше от них!

Я понял, что она вот-вот сорвется — та самая девчонка, что убила двух человек на темной проселочной дороге, — так что я помог ей подняться на ноги и, пробормотав приветствие, повел ее к дверям. Конечно же, они обернулись, чтобы посмотреть на нас и вожак, Бак, поинтересовался:

— Этой ночью парома не будет, мистер. Куда это вы собрались?

— Э-э… в Фишерс-Лэндинг, — ответил я.

— Там тоже не будет парома, — заметил он, — лучше уж вам переночевать здесь.

Я колебался.

— Думаю, мы все же лучше прогуляемся, — наконец выдавил я, — пойдем, дорогая.

Мы уже были почти у дверей когда он сказал:

— Минуточку, мистер, — он наклонился вперед на своем табурете, и на его роже непонятно отчего появилась гнусная ухмылка, — извините за вопрос, но ваша спутница — она белая леди?

Напряженный, я повернулся к нему.

— А если и нет?

— Понимаю, что нет, — проворчал он, поднимаясь. — Хотя слишком уж красиво одета для черномазой.

— Я люблю наряжать своих женщин. — Я старался говорить твердо, но это было нелегко.

— Конечно, конечно, — согласился главарь, закладывая большие пальцы за пояс, — но когда я вижу черных леди, закутанных вуалью, да еще дрожащих, как в лихорадке, мне всегда становится интересно. — Он отбросил табурет ударом ноги и подошел ближе: — Как тебя зовут, девка?

Я увидел, как глаза Касси сверкнули сквозь вуаль, и вдруг она перестала дрожать.

— Спросите моего хозяина, мистер, — твердо сказала она.

Он было хотел зареветь, но сдержался.

— Тоже правильно. Итак, мистер — как ее зовут?

— Белинда.

— Ой ли? — неожиданно он метнулся вперед так быстро, что я не успел остановить его, и отбросил вуаль, засмеявшись, когда Касси в испуге отпрянула. — Ладно, ладно! Такая же хорошенькая, как и дерзкая. Вы счастливчик, мистер. А вас как зовут?