Он дотрагивается до ее правой руки, лежащей неподвижно на колене, и продолжает:

— Поверьте мне. Ваш мозг старается разобраться в этой новой нейронной активности.

— Но я не просто вижу что-то. Я еще и чувствую.

— Как я уже сказал, в некоторых, очень редких случаях гипноз способен создавать так называемое измененное состояние — отдельные ученые даже ассоциируют его с такими психическими феноменами, как ясновидение и экстрасенсорное восприятие. Но в действительности галлюцинации есть лишь результат модифицированного восприятия. Вы полагаете, будто почувствовали что-то. На самом же деле вы не почувствовали ничего. В реальности ничего не было.

— А, вот оно что. Ну тогда, конечно, никаких проблем, — не скрывая сарказма, говорит Саманта. — Мне просто надо подыскать работу по совместительству. Например, в клинике для душевнобольных.

— Я докажу вам, что в этом нет ничего сверхъестественного. Скажите, о чем я сейчас думаю?

— О том, что я зануда? — подыгрывает она.

— Хм, возможно, вы и впрямь кое-что умеете.

Доктор Клей смеется, не вполне, впрочем, благодушно, и Саманта улыбается. После его объяснений ей полегчало, но всех ее тревог он не рассеял.

— И что, это так и будет продолжаться? А если что-то подобное случится, когда я буду ехать на работу или переходить улицу?

— Вряд ли. Нынешнее состояние вызвано гипнозом, поэтому галлюцинации вы будете испытывать только при входе или выходе из транса. Полагаю, через несколько сеансов ваш мозг полностью адаптируется, и тогда галлюцинации прекратятся.

Саманта кивает, едва заметно, как будто обращаясь к самой себе.

— Что ж, спасение не дается бесплатно, — бормочет она.

— Что?

— Ничего.

8

ВИДЕНИЕ

Пятница

Дворники продолжают работать, пока Саманта ждет зеленый свет на перекрестке в двух кварталах от клиники. Весь день она старалась обходить стороной все, что было способно ввести ее в транс: капающий кран на кухне, тикающий будильник, аквариум с гудящим воздушным фильтром. Саманта понимает, что страх ее смехотворен, но чувствует себя жутко уставшей, как будто организм ее только теперь осознал, чего был лишен последние недели. Он хочет наверстать упущенное, а не праздновать первые маленькие победы.

Мысли снова обращаются к Фрэнку. Каждый раз сегодня, когда звонил телефон, она поспешно хватала трубку, надеясь, что это он. Ей хотелось слышать его голос, думать о нем и расследовании, а вовсе не о себе. Но Фрэнк так и не позвонил, и всем остальным — подруге с работы, парню, набравшему не тот номер, — пришлось слушать ее разочарованный голос.

В школе, вспоминает Саманта, на ее долю выпало немало таких вот дней, когда она ждала звонка от Ларри Бойла. Ларри не был атлетом, не пользовался популярностью, даже не отличался особым умом, но зато подвергался безжалостному осмеянию за свои несуразные, похожие на бутылки кока-колы очки и большие, с дыркой между ними передние зубы.

Все началось с того, что однажды во дворе школы Ларри сказал Саманте:

— Ненавижу эти очки.

— Всегда можно купить новые.

— Нет, дело не в этом. То есть… Понимаешь, я бы хотел видеть тебя без них, вот и все.

Он улыбнулся, показав огромные выщербленные зубы. Тогда же они решили сходить куда-нибудь вместе.

Ожидание первого свидания. В этом было что-то безумно возбуждающее. Саманта не могла поверить, что некто, тот, кого даже нет в комнате, способен иметь над ней такую власть, заставлять ее нервничать, волноваться и впадать в отчаяние одновременно. Через два дня его мать взяла их с собой в торговый центр, где они играли в видеоигры и ели жирную пиццу с тонких картонных тарелок. Роман продлился всего несколько месяцев, но для тринадцатилетней Саманты это было что-то волшебное.

Нечто подобное той нервозности она испытала и сегодня, ожидая звонка Фрэнка, но только не обрадовалась, а разозлилась. Он оставил ее ради карьеры. Оставил ее, потому что посчитал, что легче и надежнее улететь на другое побережье и начать новую жизнь, чем ждать ее любви. Шесть месяцев назад, когда Фрэнк сообщил, что все кончено, голос его звучал сухо и бесстрастно. Он уже обосновался и жил в Вашингтоне, и в трубке то и дело слышалось потрескивание статических разрядов. Саманта слушала Фрэнка и не произносила ни звука, потому что знала, как он ненавидит тишину. Он бормотал какие-то извинения и оправдания, но все это ничего не значило, потому что не было ни извинением, ни оправданием.

Мне очень жаль. Мы просто не знаем, как долго будем порознь. А что еще делать? То есть я понимаю, что ты хочешь оставаться поближе к отцу…

А правда заключалась в том, что Фрэнк не доверял человеку, который боится сказать: «Я тебя люблю». Может быть, он был прав, что не доверял ей, думает Саманта. Может быть, она не могла произнести эти слова, потому что в ней самой чего-то недоставало. У нее не было уверенности тогда, нет ее и теперь. В тот вечер она сказала ему только: «По крайней мере я никогда тебе не солгу». Сказала то, что чувствовала, в чем не сомневалась, чем гордилась. Но ведь молчание может порой оскорбить сильнее, чем ложь.

Несколько дней спустя Фрэнк прислал ей письмо, в котором было всего пять строчек.

И наконец пронзительная боль от воплощенья

Всего, что сделал и кем был; стыд

С опозданьем понятых мотивов, осознанье

Того, что сделано не так, во вред другим,

Того, что принимал за упражненье в добродетели.

Ему всегда нравился Т.С. Элиот. Он не хотел ранить ее словами и потому позаимствовал их у другого. После этого они не разговаривали шесть месяцев.

До позавчерашнего вечера, когда Фрэнк встретил ее у церкви.

Сидя на краю кровати в клинике, Саманта поднимает голову и смотрит на доктора Клея.

— У Фиби были галлюцинации?

— Вы же знаете, что я не могу обсуждать с вами других пациентов.

Вид у доктора усталый и обеспокоенный. Впервые Саманте в голову приходит мысль, что он, может быть, тоже страдает от бессонницы.

— Я не видела ее сегодня утром. Все в порядке? Арти сказал, что Фиби расстроилась.

— Вот как? Он так сказал? — спрашивает доктор удивленно и досадливо качает головой, но потом все же признает: — Она не очень хорошо спала, но уверен, у нее все в порядке. А теперь, Сэм, давайте начнем и…

— Как вы считаете, Фиби появится?

— Не сегодня.

— Почему?

Он отвечает после небольшой паузы:

— Многие люди боятся клинического лечения.

— Но почему?

— Видите ли, они обеспокоены тем, что такое лечение — их последний шанс. Что если не получится сейчас, в клинике, то не получится уже никогда.

Доктор Клей деловито листает медицинскую карту, а Саманте кажется, что он чем-то расстроен. Она ложится на кровать и молча ожидает, пока к вискам прикрепят электроды. Доктор протягивает очки, и Саманта замечает дрожь в его левой руке.

— А как вы думаете, это действительно наш последний шанс?

Он отвечает быстро, но все же не сразу:

— Нет, я так не думаю. — Доктор невесело улыбается и добавляет: — Кроме того, у вас же получается.

— Похоже.

Надежда, так окрылившая ее утром, тает, когда она вспоминает о Фиби, одиноко сидящей дома и со страхом всматривающейся в темноту. В какой-то момент Саманта испытывает облегчение оттого, что это не ей, а кому-то другому выпало предстать перед ужасом бессилия и отчаяния очередной бессонной ночи. Но вслед за облегчением приходит стыд. Это все страдание, размышляет она. Оно превращает людей в бессовестных, жалких эгоистов. Превращает их в отвратительных уродов.

Саманта надвигает очки на глаза и ждет, когда появятся свет и звуки.

Красный свет просачивается из-за закрытой двери. В тусклом мерцании свечи едва видны заполненные книгами и какими-то бумагами полки. На деревянном полу длинные полосы растекшегося и застывшего воска. Над открытым окном полощутся шторы. Подоконник мокрый от дождя.