Когда Тициан услышал об этом, ему стало не по себе. О таких гонорарах он мог мечтать разве что во сне. Ведь монахи-доминиканцы посулили ему всего-то сто дукатов за огромную картину «Смерть святого Петра Мученика», над которой ему приходится трудиться денно и нощно в поте лица. Живущий бобылем Дель Пьомбо может позволять себе такие выкрутасы, а ему нужно содержать семью, а вскоре, возможно, и помогать престарелым родителям. О нет, необходимо предпринять что-то существенное, дабы более весомо заявить миру о себе как художнике!

Именно Дель Пьомбо познакомил Тициана с недавно объявившимся в Венеции известным литератором Пьетро Аретино, который поселился в одном из дворцов у моста Риальто и зажил на широкую ногу. В городе о нем идет молва как гостеприимном хлебосольном хозяине и занимательном собеседнике, но двери аристократических домов для него пока закрыты. Всем памятны его пасквили и непристойные сочинения, а особенно последний громкий скандал, вызванный появлением сборника «Позы» из двенадцати эротических стишков, сочиненных им к порнографическим рисункам Джулио Романе. О них имеется шутливое упоминание Пушкина в одном из писем из южной ссылки, написанном в ноябре 1823 года. Последняя проделка Аретино переполнила чашу терпения папского двора, и наглый памфлетист и охальник был изгнан из Рима, а издавший всю эту похабщину гравер и типограф Раймонди чуть не угодил за решетку. Можно сказать, что Аретино счастливо отделался, укрывшись на время в Мантуе, но он и там принялся за свое и не сумел ужиться.

Зашедший в мастерскую сенатор де Франчески в разговоре коснулся этой темы, широко обсуждаемой в венецианских салонах. Он порассказал немало любопытного о скандально известном литераторе. Своим теперешним обоснованием в городе Аретино всецело обязан дожу Гритти, который в пику нелюбимому им папе Клименту решил приютить гонимого литератора, дабы показать всему миру, насколько Венеция самостоятельна и свободна в любом своем решении. Но пока что дож присматривается к памфлетисту и от встречи с ним воздерживается.

Римский урок пошел Аретино на пользу, и теперь он шлифует свое перо в эпистолярном жанре и сочинении трагедий. Видимо, шумный успех «Софонисбы» Триссино оказался заразительным. Но главное для него — публицистика, которая приносит немалый доход. А Венеция с ее обилием издателей и типографов — идеальное место для любого литератора, обуреваемого жаждой славы и денег. Он уже успел заручиться поддержкой со стороны преуспевающего издателя Франческо Марколини. Их теперь водой не разольешь. Этот проныра Марколини, увы, не чета покойному Мануцио. Он ничем не гнушается, лишь бы заработать.

Сумев собрать через своих платных агентов, а их у него немало в разных городах, компрометирующий материал на какую-нибудь из влиятельных особ, — а кто сегодня безгрешен? — Аретино строчит письмецо, угрожая адресату обнародованием его неблаговидных делишек. Как правило, шантаж удается, и в качестве отступного писатель получает от своей жертвы не только звонкую монету, но и всякого рода ценные подношения в виде персидских ковров, дорогих тканей, столового серебра и драгоценных украшений, вплоть до присвоения ему громких титулов и назначения пожизненного пенсиона. Отныне себя самого он называет «бичом князей» за свои филиппики против властей предержащих. Как ни странно, но это самоназвание прижилось и нашло широкое распространение, хотя так называемый «бич» кормится подачками все тех же «князей». Видя, сколь значимо и действенно его слово, он вконец потерял голову и, подписывая свои послания, стал называть себя ни мало ни много «божественным».

Пьетро Аретино появился на свет в семье сапожника и шлюхи в 1482 году в городе Ареццо, которому обязан своим прозвищем. Рано оставив неласковый отчий кров, он прошел свои жизненные «университеты», скитаясь по Италии и испробовав сотни профессий, порой не самых респектабельных, пока не взялся за перо. Едкого слова Аретино боялись как огня. Жители его родного города, дабы уберечь себя от злобных эпиграмм и разоблачительных пасквилей, решили даже заказать папскому художнику Дель Пьомбо портрет писучего земляка. По свидетельствам очевидцев, портрет явно удался художнику, сумевшему проявить себя подлинным виртуозом в использовании шести или семи оттенков черного цвета при написании парчового камзола и бархатного жилета, отороченных серебристым лисьим мехом и белоснежным кружевом жабо. Освещенное изнутри одутловатое лицо выражало достоинство и самоуверенность писателя, считавшего себя живым классиком. Кто-кто, а Дель Пьомбо был мастером угождать лестью портретируемым лицам — недаром папа Климент одарил его за свой портрет выгодной должностью. Как позже станет известно, после смерти известного земляка, наводившего на всех страх, аретинцы, не раздумывая, вынесли его портрет из муниципального дворца. [65]О дальнейшей судьбе картины сведений нет.

Слава пришла к Аретино в Риме, где его пасквили наводили ужас на многих патрициев и потешали простой люд. Рядом с площадью Навона у дворца Браски на углу до сих пор стоит обрубок древней статуи, прозванной римлянами Пасквино, к которой возлагаются разного рода разоблачительные послания в стихах и прозе. Отсюда и появилось слово «пасквиль». Традиция сохраняется поныне — римляне любят позлословить по поводу нравов или порядков в их городе.

Рассказ друга вместе с предупреждением о том, что Аретино ничего не делает бескорыстно и не гнушается ничем, добиваясь своего, подействовал на Тициана, и он всячески уклонялся от настойчивых приглашений Дель Пьомбо навестить литератора, который высоко отзывается о его искусстве. Правда, в глубине души Тициан понимал, что именно такой человек, имеющий дело с высшим светом, нужен ему сейчас позарез.

Начавшийся год принес печальное известие о смерти во французском городе Блуа незабвенного друга Андреа Наваджеро, который находился там с деликатной дипломатической миссией. Ведь именно благодаря ему Тициан отклонил тогдашнее приглашение из Рима. И как бы сложилась его жизнь там, не прислушайся он к мудрым советам Наваджеро? А вот Бембо, через которого и пришло приглашение поработать на папский двор, теперь займет место покойного друга и станет главным историографом Венецианской республики и хранителем библиотеки святого Марка, называемой Марчана. Он постарел, но продолжал вести бурную светскую жизнь, хотя, говорят, вот-вот будет возведен в сан кардинала. Пока же стареющий Бембо отпустил себе длинную бороду, что никак не вяжется с будущей кардинальской шапочкой.

Как-то тихо и незаметно ушел из жизни и Пальма Старший. На его похоронах Виоланты не оказалось. Говорили, что она с мужем и детьми обосновалась где-то под Флоренцией. Вскоре родственники покойного попросили Тициана дописать картину Пальмы, оставленную им незавершенной на мольберте. Памятуя о прежней дружбе, Тициан согласился, но отверг всякие разговоры об оплате, отдав тем самым последний долг памяти старого товарища и замечательного живописца, которому когда-то он попортил немало крови, назойливо ухаживая за его юной дочерью.

Себастьяно Лучани, сиречь Дель Пьомбо, закатил пышную свадьбу своей сестре. Отказывать другу было нельзя, и Тициан отправился на банкет, на котором и произошло его первое знакомство с Аретино. Впечатление было не из лучших. Перед ним предстал довольно грузный человек лет сорока в не по возрасту ярком одеянии. Последовало вялое пожатие влажной толстопалой руки с нанизанными перстнями и кольцами. Голос низкий с хрипотцой и характерным тосканским акцентом, в котором звук «к» произносится с придыханием как «х». Особенно поразило выражение его лица, в котором было что-то хищное, звериное — то ли от лисы, то ли от волка.

Когда гости уселись за стол, Тициан оказался напротив Аретино и мог видеть каждое его движение. Тот много пил и жадно ел, то и дело облизывая толстые пальцы. Забыв, видимо, по какому поводу собралось застолье, Аретино завладел общим вниманием и долго рассказывал о смерти своего друга Джованни Медичи, двоюродного брата нынешнего папы, который по праву обрел славу отважного предводителя «Черных банд» (Giovanni delle bande nere).В отличие от своих коварных сородичей Джованни Медичи был честным и бесхитростным политиком, стоящим на страже интересов родной Флоренции. Будучи тяжело ранен под Феррарой осколком снаряда (уж не выпущенного ли ненароком из любимой пушки Альфонсо д'Эсте? — мог подумать Тициан), он стойко держался и не пикнул, когда хирург отпиливал ему ногу, пораженную гангреной. Прежде чем испустить дух, он успел проститься с сыном Козимо. Никто из сидящих за столом не отважился прервать этот явно не к месту затянувшийся рассказ, преисполненный патетики и драматизма. Рассказчик показал себя незаурядным актером, хорошо владеющим искусством приковывать к себе внимание слушателей посредством жестов и модуляций голоса.