Квини, уже в себе, крепко взяла Мэдди за руку и не отпускала всю дорогу до аэродрома. Мэдди закрыла глаза и снова оказалась среди неземных, бледно-зеленых лучей. Она знала, что никогда их не забудет.

—

Мне жаль. Это ничерта не имеет отношения к Воздушному Транспорту.

Но именно этот рейс стал началом работы Мэдди в ВВТ. ЖВВС отпустили ее туда, не перевели — немного необычная процедура, несмотря на то, что ближе к концу войны она стала обыденной — необычна тем, что ВВТ — гражданская организация, а ЖВВС военная. Но Мэдди была в списке ожидания ВВТ с момента основания, а за спиной ее стояла Димна, которая могла замолвить за нее словечко. Женщины, находящиеся в списке, были гораздо более квалифицированные, чем мужчины, потому что мужчин с навыками отрывали с руками. К тому же, полеты Мэдди в Оаквэй по ночам и в тумане сыграли ей на руку (ночь и туман, брррр, даже такие невинные слова на английском заставляют меня дрожать). Парни с таким опытом сейчас за штурвалами бомбардировщиков. ВВТ нуждался в ней.

Они летали без радио и навигации. Да, были карты, но на них не разрешали отмечать зенитные установки или новые аэродромы на случай утери карты. Присоединившись к организации в начале 1941, Мэдди прошла курс тренировок, и один из ее инструкторов говорил так: «Тебе не нужна карта. Просто лети в этом направлении в течении двух выкуренных сигарет. Затем поверни и лети в следующем направлении еще одну сигарету». Летать можно было не держа штурвал, поэтому курить в полете было довольно легко, если правильно направить самолет — получалось СП, Сигаретное Пеленгование.

Примерно в то же время, когда Мэдди присоединилась к Военно-Воздушному Транспорту, ее подруга-радистка была направлена в УСО, Управление специальными операциями. Мэдди не знала об этом. Какое-то время после того, как Мэдди покинула Майдсенд, они обменивались письмами, но внезапно письма Квини стали приходить с неизвестного адреса и с черными пометками цензоров, словно были от солдат в Северной Африке. А потом Квини попросила написать ей домой, по впечатляюще простому (и палиндромическому!) адресу — Крейг-касл, Замок Крейг (Абердиншир). Но ее не было дома. Это делалось для экспедиционных целей. Поэтому они не виделись большую часть года за исключением:

1) Когда Квини неожиданно появилась во время перерыва в Манчестерском Блице, и они провели три влажных и дождливых дня, сжигая бензин с черного рынка на Бесшумном Красавчике Мэдди, разъезжая по Пеннинам.

2) Когда сбылся один из десяти страхов Квини и ее любимый брат Джейми, пилот бомбардировщика (его правда звали Джейми), с командой попали под обстрел. Джейми провел ночь в Северном море, после чего ему ампутировали четыре отмороженных пальца на руках и все пальцы на ногах. Мэдди навестила его, пока он был в госпитале. По сути, она никогда раньше с ним не виделась, и, быть может, это было не лучшее время для встречи, но Квини отправила Мэдди телеграмму — вторую в ее жизни — с просьбой приехать к ней, и Мэдди приехала. Для встречи с Квини это тоже было не лучшее время.

3) Когда Квини направили в Оаквэй для тренировки прыжков с парашютом. И все это время им не разрешали говорить друг с другом.

Это должна была быть отдельная глава, УСО по прыжкам с парашютом. Но у меня не совсем получилось, и только что приехал фон Линден, а поскольку Энгель здесь нет, мне придется самой переводить ему все это.

—

Я одна. Боже. Я попыталась развязать путы, которыми связал меня Тибо, но не смогла дотянуться до них обеими руками. Я переводила сегодняшнюю писанину фон Линдену, положив руки на стол и спрятав голову между них, не осмеливаясь поднять на него взгляд. Я уже просила его дать мне еще время, на что он ответил, что примет решение после того, как услышит сегодняшний доклад. А я знаю, что сегодня ничего ему не дам. Ничего, кроме описания событий прошедших двух недель, о которых он итак знает, и Зеленого Луча. Всемогущий Боже. После того, как я дошла до момента, где меня облапывает повар — такого унизительного, но если бы я его пропустила и фон Линден об этом узнал, то расплачиваться пришлось бы кровью — он подошел и встал возле меня. Мне нужно было посмотреть на него. И когда я это сделала, он схватил мои волосы в кулак, на мгновение задержавшись пальцами на шее.

Он никогда не улыбался, не хмурился, не показывал каких-либо эмоций. Я чувствовала, как пылало мое лицо. Ну почему я не упустила тот грубый, грязный сарказм о выборе между поваром и инквизитором? Я не могла сказать, что творится в его голове. Он нежно перебирал мои волосы.

Затем он произнес лишь одно слово. Оно звучало одинаково и на английском, и на французском, и на немецком. Керосин.

И оставил меня, закрыв дверь. Я хотела бы написать что-то героическое и вдохновляющее, прежде чем полыхну как спичка, но я слишком глупа и до смерти напугана, чтобы думать. И не могу даже вспомнить ни одной чужой незабвенной цитаты. Интересно, что сказал Уильям Уоллес, когда его привязали к лошадям, что четвертовали его. Могу думать только о последних словах Нельсона: «Поцелуй меня, Харди».

Ормэ, 17 ноября 1943

Мне помыли голову. Именно для этого им нужен был керосин. ПЛАМЕННЫЙ ПЕДИКУЛЕЗ. Теперь я взрывоопасно воняю, но зато у меня нет гнид.

Ровно после того как ушел Гауптштурмфюрер, раздались звуки авианалета и все, как обычно, бросились в укрытия. Я сидела, рыдала и два часа ждала, как и в те две недели допросов, умоляя Бога и КВС попасть в цель, с чем им НИКОГДА НЕ ВЕЗЛО. После того как налет закончился, никого не было еще час. ТРИ ЧАСА никто не говорил мне, что происходит. Я ожидала, что ф.Л. будет надеяться, что в состоянии паники я напишу нечто более полезное, вроде последнего обращения, да только я отчаянно пыталась развязать ноги так, чтобы стул подо мной не рухнул. Само собой, я не могла писать в таком положении (а звать на помощь даже не думала). В итоге несколько человек, вошедших в камеру, обнаружили мои бешеные попытки притвориться перевернутой черепахой.

Мне удалось переместиться вместе со стулом к двери и подготовить засаду, в результате чего два пришедших за мной охранника оказались сбиты с ног. Фон Линден уже, должно быть, достаточно хорошо меня знает, чтобы понимать, что я не встречусь лицом к лицу со своей казнью без боя.

Когда они усадили меня обратно за стол, пришел фон Линден и положил передо мной одну-единственную белую таблетку. В душу закралось подозрение. Понимаете ли, я все еще думала о казни.

— Цианид? — со слезами спросила я. Это был бы очень гуманный способ покинуть сей бренный мир.

Но, как выяснилось, это была не таблетка для самоубийства, а как раз наоборот. Аспирин.

Как и Энгель, он был внимателен. Дал мне еще одну неделю. Но удвоил рабочую нагрузку. Мы заключили сделку. Еще одну. На самом деле, я думаю, что от моей души уже не осталось ничего, что можно было бы продать, но мы нашли выход. У него имеется прикормленная американка — диктор радио, которая делает пропаганду нацизма для Янки, — она работает в Париже на Берлинскую службу радиовещания и изводит Гестапо в Ормэ в попытках взять интервью. Она хочет показать аудитории американских военных кораблей приукрашенную обстановку в оккупированной Франции, как обращаются с заключенными и как глупо и опасно, что невинные девушки Союзных сил вроде меня выполняют такую грязную работу, бла-бла-бла. Несмотря на ее лучезарные и легитимные полномочия, данные Третьим рейхом, гестаповцы из Ормэ не хотят говорить с ней, но фон Линден верит, что с моей помощью сможет произвести хорошее впечатление. «Я бы не оказалась здесь, если бы наше правительство не было столь беспощадно жестоким, — должна была сказать я. — Для сравнения вы можете увидеть, как гуманно обращаются немцы с захваченными агентами, увидеть, как я работаю в качестве переводчика, занимаясь нейтральным делом в ожидании суда». (Брехня — меня не отдадут под суд).