Она накрывает тесто кухонным полотенцем и осторожно ставит миску на решетку отопления. Потом подносит руки к носу матери:

— Вкусно пахнет, правда?

Перед тем как замесить тесто во второй раз, она зовет брата. Тончайшим слоем мать рассыпает муку по кухонному столу, ищет скалку и вынимает оранжевый шар из теплой миски.

Изучая картинки в поваренной книге, мальчик отбивает по бедрам энергичный ритм. Вскоре им предстоит разделить тесто на маленькие кусочки и вылепить из них булочки; сначала копируя рекомендуемые модели с удивительными названиями («небесные врата», «парик священника»), а потом ваяя их по собственным лекалам: машинки, самолеты, черепаха, голова лося с хрупкими рогами. После этого с мукой на щеках они будут сторожить духовку, нетерпеливо наблюдая за тем, как их творения медленно разбухают и подрумяниваются.

Но прежде последний решающий замес теста. Ком отяжелел и загустел. Даже сильные пальцы матери не справляются с ним.

— Дай-ка мне, — говорит мальчик.

Мальчик стоит, чуть согнув ноги в коленях, с поднятыми руками, точно вратарь на воротах. Она кидает, он ловит, сгибаясь под тяжестью съедобного мяча из теста. Девочка, подпрыгивая, тянется к желто-оранжевому шару; они визжат, смеются и носятся друг за дружкой. Они держат золотое тесто как солнце; оно не разбивается о книжный шкаф, не ударяется о лампу, не падает на пол, а лишь перелетает из одной пары рук в другую, подобно горящему футбольному мячу, уверенно брошенному, бережно пойманному. Праздник света.

Гибкими пальцами она приступила к вариации 23. Раньше она всегда начинала свои занятия с совершенствования техники: гаммы, каждый день в разной тональности; аккорды, согласно квинтовому кругу; упражнение на гибкость кисти; октавные пассажи для точности попадания; гаммы в терциях, секстах; немыслимо сложные упражнения из сборника «Übungen für Klavier» Брамса. Все это осталось в прошлом; у нее не было больше желания подвергать себя этим пыткам. То была битва изо дня в день, сражение с роялем, который сейчас она предпочитала видеть в качестве союзника. Что принесла ей эта принудительная ежедневная гимнастика? Мастерство. Она чувствовала себя хозяйкой черных и белых деревяшек. Чувство гордости за воспитанную ею самодисциплину. Удовлетворение. Некоторые технические преимущества: наткнувшись на гамма-образные движения в какой-нибудь сонате или блестящие пассажи, начиненные арпеджио, не надо было задумываться над аппликатурой. Однако в сочинениях композиторов подобные упражнения почти всегда были слегка видоизменены. Например, пропускалась позиция аккорда, или к пассажам неизменно добавлялась нота. И все же.

«Гольдберг-вариации» требовали подготовки. Необходимо было разыграться, разогреть мышцы. Она взяла сонату Гайдна. Медленно сыграть с листа. Постараться не сделать ошибок, выбрать посильный темп. Смотреть вперед. Чувствовать пальцы. Слушать.

К вариации 23 она приступила разогретой. Удовольствие от движения, возникшее при исполнении Гайдна, не исчезло. Она хладнокровно распределила руки: мелодию, в интервалах, сверху, тяжелой рукой; вереницы украшений — легкими пальцами снизу. Приятные, с быстротой молнии расходящиеся гаммы. На середине второй части с толку сбивал крик отчаяния при модуляции в ми минор, печальный островок в океане веселья.

Потом следовали барабанящие терции и сексты. Сейчас бы пригодились сами собой встающие в нужные позиции пальцы, натренированные по учебнику К. А. Текстора «Аппликатурные таблицы для гамм двойными нотами», содержащему исключительно цифры. Такты с чередующимися терциями почти не представляли сложностей; она везде использовала одни и те же пальцы, напоминавшие ей пружинящих в коленях детей, круживших вокруг друг друга, считавшихся друг с другом, игравших. Неистовство последних двух тактов приковало ее к роялю на несколько часов. Из первоначальной шаловливости и невинности возник зловещий каскад звука: под искрометным восходящим пассажем терциями зарождался угрюмый нисходящий пассаж секстами. В последнем такте оба голоса бежали что есть мочи навстречу друг другу и вдруг замерли в тревожно-коротком финальном аккорде.

Какая невероятно унылая тема в этом каноне, подумала женщина. Она тянулась бесконечно, голос за голосом, в раскачивающемся трехдольном ритме, напоминая старичков, передвигавшихся вслед друг другу при помощи ролятора. На их пути уж точно ничего не могло случиться. Прогулка вокруг пруда и обратно в лечебницу. Но это был Бах, пьесу окружала аура священности, и потому цинизм был неуместен. Может, этот канон служил мостом, соединявшим только что сыгранную виртуозную вариацию с последующей тихой жалобной песней. Надо просто разобрать этот канон с таким же усердием и сосредоточенностью, как и все остальные вариации. Дело не в нотах, а в личной причастности к ним. Бах, обожавший каноны, наверняка любил и этот скучный канон, преображающийся под его вниманием.

Когда-то женщина выбирала в магазине игрушек подарок для своей дочери, которой исполнялось шесть лет. Она купила куклу из мягкого материала (резины или пластика), со светлыми, соломенного цвета волосами и даже с непротивным выражением на постном лице — заурядная кукла. В дочкиных руках кукла-мальчик превратилась в куклу-девочку, с собственным именем и новой, персонально подобранной стрижкой. Кукла стала членом семьи после того, как своей любовью дочка вдохнула в нее жизнь. То же самое проделывал со своими канонами Бах.

Она проставила аппликатуру. Приятель-пианист недавно спросил ее, играет ли она что-нибудь еще, кроме Баха, и если да, то каково это. Он сам был страстным поклонником Баха, и они когда-то рассуждали с ним о последствиях этого поклонения. Вряд ли филигранная работа, которой она сейчас занималась, пригодилась бы при погружении в тяжелый романтический репертуар. Но это оказалось не совсем так. Она рассказала приятелю о том, что собирается играть с виолончелистом сонату Брамса, которую разучила на удивление быстро. Благодаря тщательности, требовавшейся для исполнения Баха, она стала лучше чувствовать пальцы и обращать внимание на детали, чем раньше не могла похвастаться. Обострился и слух: в произведениях Шопена и Брамса она вдруг расслышала средние голоса, которые прежде всегда игнорировала. Они одобрительно улыбнулись друг другу. А как он относится к канону в октаву?

— В литературе его называют пасторальным, убаюкивающим, идиллическим, — ответил он.

— Вздор, — сказала женщина.

Пианист согласился. Нет, веселым или умиротворяющим он точно не был. Скорее, немного печальным. В последних тактах с повторяющимися мрачными нотами женщина почувствовала угрозу. Вот как, оказывается, было задумано: Бах настраивал уши и фибры души к восприятию следующей вариации.

Бах был непостижимо умнее, чем можно было вообразить. Оставалось только радоваться, что ты худо-бедно мог сыграть написанные им ноты. Звон колоколов — предвестников беды готовился в пьесе заранее — легкими касаниями клавиш, в том же ритме, на каждую долю такта. Его приходилось играть мизинцем, пока остальные пальцы занимались голосами канона. Бах сочинил канон таким образом, что нужная фразировка обнаруживалась сама собой: чтобы сыграть мелодию, ты долженбыл вовремя убрать мизинец. Это было продумано три века тому назад.

Образ ковыляющих старичков возник в ее голове не случайно: в пьесе тикали безжалостные часы, звучащие к концу неотвратимо. Угроза не осуществилась, не случилось ни шторма, ни кровоизлияния в мозг — просто в столовой лечебницы подали кофе. Все в порядке, ложная тревога. Сидя за пластиковым столиком с искусственной икебаной, старички нежились в атмосфере притворной благонадежности и ждали, пока успокоятся их бешено колотящиеся сердца.

Она улыбнулась. Затем взгляд посерьезнел, и она принялась за канон в октаву.

Эти зимние каникулы были кошмаром, ошибкой. Они отправились на Крайний Север, в заброшенное гористое место, где стоял двадцатиградусный мороз и где даже в полдень было темно. Дети играют в снегу, скатываются на санках и мини-лыжах с пологих спусков и снова, смеясь и спотыкаясь, карабкаются наверх. Друзья, у которых они гостят, тушат в теплой кухне лосиное мясо. Отец мастерит хоккейную клюшку для сына. Мать, дрожа от холода, курит на белом крыльце. Дочь забирается на снежную горку. Ее сапог застревает между скрытыми под снегом каменными глыбами. Она падает. Она падает.