Когда я снова открыл глаза, существо гротескным валким шагом начало удаляться. Я ждал, размышляя, как поступить, если спектакль не прекратится и я останусь в подвешенном состоянии между современностью и веком Андерхилла. Возможно, если бы удалось перебраться в знакомые места, которые я все еще видел через боковое окно, возникли бы прежние звуки и я бы перестал за себя бояться. Но как туда добраться? Когда несколько мгновений назад я открыл дверь, достаточно было просто прислушаться, не вглядываясь, чтобы понять — эта комната, единственная в доме, не отброшена почти на три столетия назад. Оставался только один возможный путь — вылезти в окно и спуститься по стене. Меня стали мучить сомнения, не является ли привидевшаяся мне версия реальности только зрительной галлюцинацией, но тут я услышал пронзительные крики, раздававшиеся не рядом, а, вероятно, где-то в двухстах ярдах от дома, и в окружавшей сказочной тишине казавшиеся очень ясными и звонкими — их сопровождал еще один звук, такой же гулкий — то ли вой, то ли прерывистый свист, я часто его слышал, но только в другой гамме, скорее всего, он напоминал сильный шум ветра в ветвях деревьев. Я зажал уши пальцами и, не отрываясь, смотрел через фронтальное окно на этот новый ночной пустынный ландшафт. Надолго ли меня хватит, чтобы все это вынести?

Затем чуть слева по линии горизонта мгновенно вспыхнул ослепительно яркий свет или огонь желтовато-зеленого цвета. Прошло несколько секунду, скорее всего, в небе запылало еще одно пламя, огромное, напоминающее солнце, но зубчатое, ажурное, ярко-синего цвета. Через довольно продолжительное время еще две вспышки почти одновременно осветили окрестность, одна — желтовато-зеленая — появилась рядом с самой первой, а другая — еще более синяя — на противоположной оконечности неба. По оси той, что зажглась чуть раньше и имела форму слегка зазубренного толстого цилиндра, проступил темный тонкий вертикальный ствол. Я его сразу же узнал, хотя вначале не мог вспомнить, как он называется, и лишь потом понял, что это часть телеграфного столба. Следующие вспышки появлялись через короткие неравные интервалы и были похожи на сгустки расплавленного металла, брошенные на темную фотографическую пластину. Три сгустка слились воедино, и перед глазами открылось несколько ярдов освещенного солнцем и покрытого металлом шоссе. Я разжал уши; значительно быстрее, чем возможно в действительности, со стороны дороги нарастал гул приближающейся машины. Затем до меня донеслись голоса людей и скрип хлопающей наружной двери — моей собственной. Когда за окном осталось всего несколько отдельных темных пятен, дверь в комнату открылась настежь.

Я резко повернулся. Виктор в несколько прыжков оказался у моих ног и завалился на бок. За ним стояла Эми. Я заторопился к ней навстречу и прижал к себе.

— Что случилось, папа?

— Ничего. Все в порядке. Я просто неважно себя почувствовал.

— Ой, ты слышал крики?

— Что?

— Крики. Кажется, орали где-то на улице, но казалось, будто совсем рядом. Ты слышал?

— Да, — я старался говорить и выглядеть спокойно, но слова застревали в горле. — Разве ты не заводила пластинки?..

— Я как раз сняла одну и собиралась поставить другую, в доме было тихо.

— И за окном все потемнело?

— Потемнело? Нет. Как это?

— Кто кричал, как ты думаешь?

— Ты же сказал, что сам слышал.

— Да, — произнес я, наливая в стакан и залпом выпивая виски. — Но хочу знать твое мнение.

— Ой, ну… Наверное, это была женщина. Кажется, она очень перепугалась.

— Не думаю, дорогая. Скорее всего, это деревенские девчонки затеяли возню.

— Что-то непохоже.

— А какой-нибудь другой шум до тебя не долетал?

— Нет. Ой, да! Причитания, завывания, будто кто-то тянет мелодию без слов, поет себе и поет. То тише, то громче. Ты тоже слышал?

— О да. Народ веселится как умеет.

Эми помолчала, а потом произнесла:

— Хочешь, пойдем посмотрим вместе «Лучшие хиты»? Они начнутся в пять сорок.

— Пожалуй, я не смогу. Спасибо, Эми.

— Ты же сам говорил, что в прошлый раз тебе понравилось?

— Говорил? Ах да, но сегодня я буду очень занят. Мне надо переодеться и тут же спуститься вниз.

— Хорошо, папа.

— Я посмотрю в другой раз.

— Ладно уж.

Она вышла из комнаты в мирном настроении. Хотя я бы предпочел, чтобы она устроила сцену. Эми не успокоилась, а только ушла в себя и удовлетворения не чувствовала: она знала, что я не открыл правды. Но как ей объяснить, что нечего бояться криков и шума, раз дело происходит около 1680 года?

Несмотря на довольно сильное душевное потрясение, вызванное событиями, в гущу которых меня втянуло, я испытывал облегчение. Ведь немногим удавалось устоять, опираясь только на внутреннюю уверенность в собственном здравом рассудке перед лицом впечатляющих фактов, доказывающих обратное. В ознаменование собственной победы, а также из других побуждений я за пару минут выпил два полных стакана шотландского виски с содовой, причем без всякого усилия… Затем пошел принять ванну.

Лежа в оцепенении в ванне, я не мог пожаловаться на самочувствие. Не вызывало сомнений, что сердце и спина с самого раннего утра жизнь мне не портили. Джек Мейбари нашел бы что сказать по этому поводу, хотя мне не удалось бы объяснить, какие именно заботы почти весь день отвлекали меня от эгоистической рефлексии. Я ощущал себя трезвым, скорее, практически трезвым, так как чувство абсолютной трезвости было мне неприятно уже много лет. Иначе говоря, если для полного комфорта чего и недоставало, то об этих мелочах не стоило и упоминать. Зеленый человек. «Зеленый человек». Десятки, а возможно, и сотни английских пивных и гостиниц носят такое название; я вспомнил, что читал то ли о «Джеке в зеленом» — одном из персонажей традиционных майских гуляний, то ли просто о леснике, который в прежние времена одевался во все зеленое. Возможно ли, чтобы мой собственный дом, который имел неизменное имя со времени его основания в последние годы четырнадцатого столетия, настолько отличался от всех прочих жилищ, а сверхъестественный слуга Андерхилла существовал уже тогда? В таком случае освящение здешних мест для его изгнания означало бы, в некотором смысле, создание нового обряда. Интересная мысль.

Оцепенение сковывало меня все сильнее. Посматривая смутным взглядом из-под прикрытых век на линию стыка стены с потолком, я заметил какую-то красно-зеленую штучку, медленно передвигающуюся справа налево. Вначале лениво, потом в сильном волнении я старался понять, что это такое. Вероятно, муха или мошка. Безусловно, насекомых такой окраски не существовало, во всяком случае в Англии. И передвигалась эта тварь иначе, чем муха, часто и быстро взмахивающая крыльями, которые вместе с ногами сливаются в один круглый или округлый темный комок, да и мошка порхает совсем по-другому. Оба крыла твари, от которой я не отводил взгляд, бились в воздухе в едва различимом медленном ритме, почти незаметном для глаза, ноги — обе — снизу плотно прижимались к туловищу, виднелись шея и голова. Это была птица. Вернее, птичка размером не больше мухи или мелкой мошки.

Я вскочил на ноги и всмотрелся в нее пристальнее. Несомненно, это птица: я отметил, как блестят перья, и, напрягая зрение, рассмотрел коготки на лапках и даже услышал шум крыльев. Я протянул руку, чтобы схватить ее, но птица сразу же исчезла, а потом появилась снова, вылетев из-под моей ладони. Я схватил полотенце, скомкал его и, прижав ко рту, около двух минут орал, не разжимая глаз. Когда я их все-таки открыл, птица пропала. Я вопил и стенал в полотенце еще две-три минуты, затем впопыхах вытерся им и, считая про себя, помчался в спальню. Если успеть одеться раньше, чем число достигнет четырехсот пятидесяти тысяч, загадал я, птица больше не появится, по крайней мере, некоторое время. Я зажмуривал глаза, как только предоставлялась возможность, завязывал вечерний галстук вслепую, но, причесываясь, все-таки взглянул прищуренным глазом в зеркало и тут же заметил мушку, беззвучно летающую вокруг головы. Абсолютно уверенный в том, что это всего-навсего муха, я не мог удержаться от воплей и, бросившись в постель, долго всхлипывал, уткнувшись носом в подушку, однако считать не переставал. Вначале я решил, что все мои вопли и всхлипы потянут не больше чем на сто тысяч и, вероятно, не ошибался, хотя точно сказать трудно: я не обратил внимания, когда назвал первую цифру, но так или иначе, меньше полутора минут пройти не могло. Я надел обеденный сюртук и на счете четыреста двадцать семь тысяч уже стоял в дверях, а следовательно, имел шанс какое-то время птицу не видеть.