В доме было тихо, если не обращать внимания на назойливую болтовню, долетавшую с экрана телевизора из комнаты Эми, который знакомил ее с новостями, спортивными обозрениями, возможно, даже с какими-то образовательными программами, а уже потом отдавал во власть космических чудовищ или визжащих поп-идолов. Занавеси были раздвинуты, солнечный свет за окнами казался необычно резким и все же почти бесцветным. Через боковое окно был виден трактор, который, тарахтя, тащил на буксире какое-то сельскохозяйственное орудие, выкрашенное в красно-зеленый цвет; он приближался со стороны деревни в легком облаке пыли и раздробленных частиц почвы, которые вместе с клубами дыма расползались вдоль всей дороги. Затем он исчез из моего поля зрения. Некоторое время его грохот нарастал, а потом начал медленно замирать. Нет сомнения, тракторист решил остановить машину рядом с моим домом, чтобы на скорую руку ее отремонтировать и заполнить все вокруг дымом и треском. Одновременно произошло что-то странное со звуком телевизора, долетавшим сюда по коридору: он также стал снижаться, причем с той же скоростью, что и тарахтение трактора. Обычно такие вещи случаются с проигрывателями и магнитофонами, когда их отключают от сети; я не предполагал, что подобные казусы происходят и с телевизорами. Я стоял и прислушивался к биению сердца, пока шум трактора и звук телевизора абсолютно синхронно не исчезли за порогом слышимости и не наступила полная тишина. Затем я медленно подошел к фронтальному окну.

Трактор вместе с прицепом действительно остановился там, где я и предполагал, почти напротив меня. Однако тракторист не вылезал из кабины и, пожалуй, даже не шевелился. Одна его рука лежала на штурвале, а другой он вытирал цветным платком лоб, скорее, его рука застыла у лба. Вокруг него и трактора стояло неподвижное облако пыли и дыма, отдельные пылинки ежесекундно вспыхивали в лучах солнца и замирали. Я подошел к боковому окну. Внизу, слева, в сорока или пятидесяти ярдах отсюда, на траве, отбрасывая тени, расположилась пара восковых фигур, та, что сидела, протянула за чем-то руку, вероятно, за чашкой чая, которую ей передавало стоявшее рядом изваяние; это были Люси и Ник. Сейчас вид из обоих окон напоминал очень хорошую фотографию, где застывшее изображение одновременно наполнено внутренним движением. Теперь все разворачивалось иначе, чем в прошлый раз, так как я не собирался оставаться здесь и пассивно наблюдать за тем, что мне станут показывать.

Я быстро подошел к двери, открыл ее и уже собрался выйти в коридор, когда что-то резко меня остановило — какое-то подсознательное ощущение то ли звуковых, то ли воздушных колебаний. Я протянул вперед руку и кончиками пальцев прикоснулся к невидимому барьеру, твердому и абсолютно гладкому, на ощупь похожему на стеклянную пластину, только без бликов. Она заполняла весь дверной проем. Не зная, что делать дальше, я повернулся, поднял глаза и увидел какую-то фигуру в кресле у дальней стороны камина. Это был молодой человек с шелковистыми прекрасными волосами и бледным лицом, — разумеется, он не мог пройти в комнату незамеченным.

— Поздравляю, — сказал молодой человек сердечным тоном. Он наблюдал за мной со слабой, чуть снисходительной улыбкой. — У некоторых бы просто подкосились ноги, если бы им пришлось оказаться в такой ситуации. Значит, у вас выработались полезные рефлексы. А теперь присядьте, пожалуйста, и мы с вами немножко потолкуем. Ничего серьезного, уверяю вас.

Вначале я по-женски тревожно ойкнул. Тревога была оправданной и искренней, хотя сразу прошла, вытесненная напряжением еще более сильным, чем в прошлое утро перед отъездом в Кембридж, однако оно было насыщено отнюдь не нервозностью, а нервной энергией и волнением. Возможно, в это состояние меня привел мой гость. Я прошел вперед, сел в стоявшее напротив кресло и окинул его взглядом. Ему, по крайней мере на вид, было около двадцати восьми лет, лицо — с квадратным подбородком, чисто выбритое, оживленное, хотя открытым я бы его не назвал, довольно тонкие брови, негустые ресницы, хорошие зубы. На нем был темный костюм обычного покроя, серебристо-серая рубашка, черный шелковый галстук, завязанный узлом, темно-серые носки и черные блестящие ботинки. Его речь отличалась интонационным богатством, что выдает людей, заинтересованных в беседе, произношение говорило о хорошем образовании и было лишено всякой рисовки. В общем, он производил впечатление уверенного в себе и находящегося в хорошей физической форме человека, если не принимать во внимание его бледность.

— Вы ко мне по поручению? — спросил я.

— Нет, я решил прийти э-э… лично.

— Понятно. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Да, благодарю вас. Я целиком и полностью материален. Я собирался предостеречь вас от ошибки — чтобы вы не воспринимали меня как плод вашего воображения, однако вы избавили меня от сей необходимости. Составлю вам компанию, если позволите, и выпью немного шотландского виски.

Я достал стаканы.

— Вероятно, мне не удастся выйти в коридор, потому что любое молекулярное движение за пределами этой комнаты остановлено?

— Совершенно верно, здесь время течет по иным законам. Поэтому нас никто не побеспокоит.

— И физическая энергия любого происхождения тоже не может сюда проникнуть снаружи?

— Конечно. Вы, должно быть, заметили, как угасал звук?

— Да, заметил. Но в таком случае почему за окнами светло? И здесь, в комнате, тоже? Если подверглись воздействию волны всех частот, то совершенно непонятно, почему солнце светит, а грохота трактора не слышно? Ведь все должно было погрузиться в темноту.

— Великолепно, Морис! — Молодой человек на первый взгляд непринужденно и весело рассмеялся, но в этом смехе мне послышались нотки досады. — Вы, знаете ли, едва ли не первый среди людей, не принадлежащих к научным кругам, который подметил эту особенность. Я забыл, что вы широко образованный человек. Мне, видите ли, подумалось, что встреча пройдет намного приятнее, если обставить дело именно подобным образом.

— Вероятно, вы правы, — сказал я, подняв стакан и наклонив над ним графин, чтобы подлить воды. — Это что, какой-то тест?

— Благодарю вас, достаточно… Нет, это не тест. Зачем он? Что бы, по-вашему, произошло, если бы вы выдержали тест, который я подготовил? Или провалились бы? Уж если кто и знает, что это не в моих привычках, так это вы сами.

Я направился к нему с новой порцией виски и подал стакан. Протянув руку, он взял его, но и ладонь, и запястье, и предплечье, исчезавшее в серебристо-сером рукаве, лишь отдаленно напоминали настоящую руку — его пальцы стукнулись о стекло, а в нос сразу же ударил отвратительный зловонный запах, которым не приходилось дышать с 1944 года, когда я вместе с отрядом французских добровольцев переходил через Фалезское ущелье в Альпах. Мгновение спустя запах рассеялся, а пальцы, ладонь и все остальное приобрели, как прежде, естественную форму.

— Трудно сказать, — ответил я, вновь усаживаясь в кресло.

— Вы сами в это не верите, старина. Давайте наладим отношения. Ведь я не в гости к вам пришел, сами понимаете. За ваше здоровье.

Я не стал пить.

— Ну и что из этого следует?

— Очень многое, уверяю вас. Во всяком случае, и впредь я бы хотел появляться здесь так же часто, как в последнее время, чего вы не могли не заметить.

— И входить в контакт?

— Не пытайтесь меня провести, Морис, — сказал молодой человек со своей характерной косой ухмылкой. У него были светло-карие глаза, почти такого же цвета, как волосы, и тонкие брови. — Вы же знаете, что я могу читать мысли любого человека.

— Значит, вы пришли не потому, что заинтересованы именно во мне?

— Нет. Но в какой-то степени по той причине, что вы очень интересуетесь мной. Во всех отношениях. Не правда ли?

— Думаю, только в одном отношении, которое секунду назад вы мне сами продемонстрировали, — сказал я, делая глоток.

— Судить предоставьте мне. Нравится вам это или нет, известно или нет, но если вас притягивает какая-то одна сторона дела, придется познакомиться и с остальными. В вашей ситуации нет ничего необычного.