— Что у вас произошло?

— Она разбила мои статуэтки.

— Как! Нарочно?

— Да. Она нашла их у меня в комнате и хотя они принадлежали мне лично, она швырнула их на пол и стала топтать ногами только потому, что они пришлись ей; не по вкусу. У одной из статуэток она искрошила каблуком руки и голову. Это было ужасно!

— Должно быть, они показались ей слишком католическими? Наверное, она обозвала их папскими идолами и говорила о поклонении святым?

— Нет, не то. Дело обстояло совсем иначе.

— Вот как? Тогда я не понимаю!

— Мои святые заступники не понравились ей совсем по другой причине. Я не стерпела и заявила ей свое неудовольствие. Кончилось тем, что я решила уехать и найти такую работу, при которой я буду более независима.

— А не взяться ли тебе снова за преподавание? я слыхал, ты когда-то занималась этим.

— Я не думала возвращаться к преподаванию, потому что делала успехи как рисовальщица.

— Пожалуйста, позволь мне попросить Филотсона, чтобы он разрешил тебе попробовать свои силы в его школе, хорошо? Если работа тебе понравится, ты сможешь поступить в педагогический колледж и стать настоящей учительницей с дипломом и зарабатывать тогда будешь вдвое больше, чем любой рисовальщик или церковный художник, и свободней будешь вдвое.

— Что ж, попроси. А теперь я должна идти. До свиданья, милый Джуд! Я так рада, что мы наконец познакомились. Мы ведь не будем ссориться только из-за того, что ссорились наши родители, правда?

Не смея даже показать, до какой степени он с ней согласен, Джуд свернул в тихую улицу, на которой жил.

Им теперь владело одно желание — удержать Сью Брайдхед возле себя, не считаясь с последствиями, и на другой же вечер он опять отправился в Ламсдон, не рассчитывая на убеждающую силу письма. Учитель не ожидал такого предложения.

— По правде говоря, мне бы нужен помощник для старших учеников, — сказал он. — Конечно, и ваша кузина могла бы подойти, но у нее нет опыта. Ах, есть, вы говорите? И она всерьез хочет избрать профессию учителя?!

Джуд ответил, что, по его мнению, Она к этому расположена, и принялся так чистосердечно превозносить ее врожденные педагогические способности, которые внезапно в ней обнаружил, что учитель согласился взять ее в помощницы, но по-дружески внушил Джуду, что если его кузина не намерена всерьез работать на этом поприще и не будет рассматривать этот шаг как первую ступень ученичества, за которой последует вторая — обучение в педагогическом училище, она только понапрасну, потеряет время, по сути даром получая деньги.

На другой день после этого посещения Филотсон получил от Джуда письмо, в котором тот сообщал, что еще раз говорил с кузиной, что ее все больше начинает увлекать мысль о преподавании, словом, что она согласна приехать. Одинокому немолодому учителю и в голову не пришло, что пылкими стараниями Джуда устроить эти дело руководили какие-либо иные чувства по отношению к Сью чем естественное желание помочь родственнице.

Школьный учитель сидел в своем скромном доме; при школе, оба здания были современной постройки, и глядел через дорогу на старый дом, где поселилась новая преподавательница Сью. Назначение было оформлено очень быстро. Помощник учителя, которого должны были перевести в школу Филотсона, не явился, Сью приняли как временную заместительницу. Подобные временные назначения могли оставаться в силе лишь до очередной ежегодной ревизии инспектора ее величества, чье согласие было необходимо для утверждения в должности. Строго говоря, мисс Брайдхед была не новичком в этом деле, поскольку уже преподавала года два в Лондоне, хотя в последнее время и отказалась от этого занятия, и Филотсон полагал, что будет нетрудно утвердить ее в должности, чего ему уже хотелось, несмотря на то, что она проработала с ним всего три-четыре недели. Она оказалась именно такой, какой Джуд описывал ее, — толковой и расторопной, а какой мастер не захочет удержать ученика, который выполняет за нет половину работы?

Было немногим больше половины девятого утра, и он ждал, пока она пересечет улицу, направляясь в школу, чтобы последовать за ней. Без двадцати девять ока вышла в светлой шляпке, небрежно седевшей на голове, и он смотрел на нее, как на чудо. В это утро, казалось, от нее исходило какое-то особое обаяние, не имевшее никакого отношения к ее педагогическим талантам. Он прошел в школу следом за ней, и весь день Сью оставалась у него на глазах, занимаясь со своим классом в другом; конце той же комнаты. Она и в самом деле была превосходным учителем.

В его обязанности входило давать ей по вечерам уроки, и один из параграфов устава требовал, чтобы на этих уроках присутствовала какая-нибудь почтенная пожилая особа; если учитель и обучаемый разного пола. Ричарду Филотсону это предписание казалось в данном случае явно нелепым, поскольку девушка годилась ему в дочери, однако он свято соблюдал его и давал ей уроки в комнате, где миссис Хоу — вдова, у которой поселилась Сью занималась шитьем. Впрочем, обойти это правило было бы отнюдь не легко, потому что другой общей комнаты в доме не было.

Иной раз, решая задачи, — предметом их занятий была арифметика, — она невольно взглядывала на него с вопросительной улыбкой, словно полагала, что ее учитель должен знать, верный или неверный ответ складывается у нее в голове. Филотсон же вовсе и не думал об арифметике, он думал о ней, причем совсем иначе, чем, по его мнению, полагалось ему в роли наставника. Быть может, и она знала, что он думает о ней так.

В течение нескольких недель их занятия шли с однообразием, которое уже само по себе было для него усладой. Затем он решил повести учеников в Кристминстер на передвижную выставку макета Иерусалима, на которую в интересах образования школьников пускали, взимая по пенни с каждого. Дети шагали по дороге попарно, она — рядом со своим классом, под простеньким ситцевым зонтиком, придерживая его ручку большим пальцем; Филотсон — сзади, в длиннополом свободном сюртуке, элегантно помахивая тростью и пребывая в состоянии задумчивости, в которую впал с момента ее приезда. День выдался солнечный и пыльный, и когда они вошли в выставочный зал, то оказались там почти одни.

Макет древнего города стоял посредине зала, и владелец его с лицом, на котором было написано религиозно-филантропическое рвение, ходил вокруг с указкой в руке, демонстрируя молодому поколению различные кварталы и места, знакомые ему по Библии: гору Мориа, долину Иосафата, град Сион, стены и врата; над одними вратами высился большой храм, подобный кургану, а на холме стоял маленький белый крест. По словам владельца, это была Голгофа.

— По-моему, — сказала Сью учителю, когда они остановились с ним чуть поодаль, — этот макет, как бы тщательно он ни был выполнен, в большей своей части — плод воображения. Откуда знать, что Иерусалим во время Христа выглядел именно так? Я уверена, что автор макета не может этого знать.

— Макет сделан по лучшим предположительным картам, созданным в результате посещений современного Иерусалима.

— Я думаю, хватит с нас Иерусалима, — сказала она, — тем более, что мы ведем свое происхождение не от евреев. В конце концов не сам Иерусалим, ни его народ не имеют такой первостепенной важности, как Афины, Рим, Александрия и другие древние города.

— Но, дорогая моя, подумайте; что он для нас означает!

Она промолчала, так как не имела привычки настаивать на своем, и тут за группой детей, столпившихся вокруг макета, увидела юношу в белой фланелевой куртке. Он так низко склонился, сосредоточенно изучая долину Иосафата, что лица его почти не было видно за Масличной горой.

— Взгляните на вашего кузена Джуда! — продолжал учитель. — Уж он-то, наверное, не думает, что хватит с нас Иерусалима!

— Ой, я его и не заметила! — воскликнула она, оживившись. — Джуд, как серьезно ты это рассматриваешь! Джуд очнулся от грез и увидел ее.

— Сью! — сказал Он, вспыхнув от радости и смущения.