Алексей Викторович спас меня от позора. Но одновременно он поставил точку. С арены нужно уходить вовремя. Я пренебрег этим правилом… В сущности, в этот день он преподал мне урок дружбы и принципиальности. Спасибо, спасибо, дорогой друг!

Когда-то Алексей Викторович обратил меня в свою веру — сделал эрделистом; ныне он подвел и черту под моей деятельностью владельца четвероногой знаменитости, долгое время служившей украшением выставочных рингов. В этом имелась некая закономерность, или, если хотите, какое-то облегчение, утешение для меня.

И все-таки я был растерян, подавлен. Как?! Снукки больше не отличница, не победительница выставок? Обидно…

Долго думал, какую телеграмму послать домой. В конце концов сочинил, не очень вразумительно (дома ее не поняли): «Выставочная карьера Снукки окончена тчк. Оценка прежняя но вне конкурса тчк. Судейство было очень строгое тчк. Эрделей небывало много тчк. Послезавтра выезжаем домой тчк».

Что я еще мог написать? Свалить на болезнь, на возраст? Откровенно говоря, хотелось, но удержался. Нечестно. Признаться, что я плохой хозяин, просмотрел, мол, виноват?

Теперь я приступаю к самой грустной части своего повествования, если не считать горестей и бед, принесенных войной.

В отношении Снукки я постепенно успокоился: не вечно же ей ходить в чемпионках! Годом раньше, годом позднее, но все равно пришлось бы сходить со сцены. Конечно, приятнее, когда это происходит позже, но, в общем, Снукки и так уж набрала немало медалей. Заботил Джери. Неумолимая судьба посылала новое испытание и, кажется, самое серьезное…

Снова больница, врачи, рентген.

Со дня операции прошло около десяти месяцев. Недолго Джери радовал своим здоровым видом. Опять началось что-то неладное. Да, приходилось признать, недуг вцепился в Джери и не отпускал.

Тяжело терять друзей; а Джери был действительно друг, верный, испытанный, могучий, готовый пойти в огонь и в воду ради хозяина; рецидив его болезни потряс меня, и теперь я уже с трудом прослеживаю ход событий, их последовательность.

Однако попробую все же восстановить, как все происходило.

Я заметил припухлость на морде Джери. Флюс? Болят зубы? Приподняв верхнюю губу, обнаружил под нею на десне шишку с голубиное яйцо. Круглую, аккуратную. Откуда она взялась? Отчего?

Не помню почему, — вероятно, Леонид Иванович находился в краткосрочном отъезде, — но осматривал Джери другой врач, услугами которого мы пользовались и раньше. Он хмурился, молчал, долго не говорил ничего определенного.

— По поводу чего его оперировали?

— Рака.

— М-да…

Нужно было вести Джери в поликлинику, но на другой день был выходной. Опять пришел знакомый врач. Опять долго прослушивал, прощупал шишку и наконец уронил:

— Похоже на опухоль…

Опять опухоль! Опять!!!

— Я его на рентген хочу, — сказал я.

— Очень хорошо. Это необходимо. Потом сообщите мне.

Вечером Джери почувствовал себя хуже, по телефону я посоветовался, что делать. Ответ был не слишком обнадеживающим:

— Попробуем стрихнин впрыснуть. У него, наверное, боль…

— Это поможет? — нетерпеливо спросил я.

— Там увидим, — уклончиво ответил он. — Я к вам зайду завтра…

Назавтра я повел Джери в поликлинику. Леонид Иванович был на месте. Увидев его, я сразу почувствовал облегчение, мне казалось: Леонид Иванович тут — все будет хорошо.

Леонид Иванович стал осматривать Джери.

— Тише!

Все притихли. Джери тоже затаил дыхание.

— Ах ты, умница! — любовно произнес Леонид Иванович. Джери вильнул хвостом, и тогда все услышали, как он тяжело дышит. Носоглотка была заложена, Джери с трудом продувал ее, напрягаясь во всю силу своих могучих легких.

Леонид Иванович зажал ему одну ноздрю, потом другую.

— Слышите? — Одной ноздрей пес не мог дышать.

Повели в рентгеновский кабинет, уложили на столе. Между вытянутыми лапами поместили деревянную подставку, на которую положили алюминиевую заряженную кассету, и на нее — голову Джери. Я успокоил Джери, он притих и засипел.

Николай Дмитриевич центрировал лампу.

— Давайте, — сказал Леонид Иванович. Его рука лежала на шее Джери, рядом с моей.

Секунда… другая…

— Готово!

— Все? — спросил я удивленно.

— Все. Подождите, сейчас проявят снимок, и решим дальнейшее.

Пока проявляли, Джери сидел на столе. Добрый дядя Джери! Я рассеянно скользил взглядом по знакомым предметам, украшавшим кабинет, фотоснимкам, портретам… «Кюри Пьер, Кюри Мари, Рентген Вильгельм Конрад…» — читал я, едва ли что-нибудь понимая.

Вскоре Леонид Иванович уже держал в руках сырой снимок. Начался длинный профессиональный разговор с рентгенологом.

— Посмотрите, — показывал Леонид Иванович; я тоже старался увидеть, но ничего не понимал. — Видите? Нужно определить пораженную область. Затронута или нет гайморова пазуха… Где у вас снимок овчарки, которую недавно оперировали? — Снимок нашли, рассмотрели. — Да… Надо снимок сверху. Давайте сверху…

Сфотографировали Джеркину голову еще раз.

Вышел после проявления из лабораторной комнаты Николай Дмитриевич, соболезнующе глядя на лежащего Джери, сказал тихо:

— Плохо. Дальше процесс идет. Сейчас отфиксируем, посмотрим… — И, помолчав, добавил: — Исход, как мы говорим, сомнительный…

Значит, снова рак. Вспышка или конец? Один шанс из тысячи — запомнилось мне предсказание Николая Дмитриевича.

— Операцию через три дня, — сказал Леонид Иванович. Он снова собирался бороться за жизнь Джери! — Сегодня у нас десятое, завтра одиннадцатое… значит, тринадцатого.

— Ой, несчастливое число! — вырвалось у меня.

— Что вы! Глупости!

Они продолжали договариваться о чем-то, я уже не слышал. Лаборантка наклеила на снимок номерок: «СХИ № 11785», что означало: «Сельхозинститут № 11785», а я, как тупица, продолжал повторять мысленно: «СХИ № 11785… СХИ № 11785…» Нервы! Знаете, бывает привычка считать предметы, окна в домах…

Началась подготовка к операции. Джери ввели сыворотку, «стимулирующую рост клеток», как объяснил мой друг.

— Сегодня один кубик ввести, — распорядился он, давая указание фельдшеру, — завтра три и послезавтра три. — Мне: — Кормить как можно лучше, чтоб запас был, по крайней мере, на неделю. — И про сыворотку: — Очень хорошая вещь.

Три дня прошли. Накануне операции Джери был тихий, немножко недоумевающий: почему его все время кормят, ласкают? Четыре раза кормили, четверть молока ежедневно, рыбий жир.

За три дня он растолстел, но и опухоль стала больше, кровоточила. Леонид Иванович за эти дни несколько раз звонил по телефону, справлялся:

— Как больной?

— Невеселый. Нос горячий. Опухоль больше стала…

Когда направлялись в больницу, Джери сначала два квартала бежал бойко, видимо, боль отпустила его, затем внезапно остановился, дальше пришлось тащить на поводке.

— Задохся, — объяснил Леонид Иванович.

Вышел Николай Дмитриевич, похлопал Джери по спине, легонько подталкивая, повел в операционную. И пошел Джери, тощий, долговязый, заплетаясь ногой за ногу…

Опять это гнетущее ожидание. Вода не капала: кран починили. Тишина. Я был совершенно один со своими мыслями, если не считать человека, который привел лошадь. Он забился между стенным выступом и окном и сидел там, не напоминая о себе ни единым шорохом. Совпадение: опять во время операции Джери ждала своей участи лошадь. Впрочем, совпадение естественное: лошади и собаки были наиболее частые посетители ветбольницы.

Вдруг забегали: выбежала санитарка… убежала, не сказав ни слова. Опять тишина. Я стал ходить…

Подошел к окну и стал смотреть во двор. Странно, как я этого не замечал раньше: в зависимости от настроения, по-разному видится и все окружающее. Вот, например, этот тополь, его, видимо, подрезали не слишком внимательно, и он стал кривобоким, накренился. Но — не удивительно ли! — в природе ничто не бывает безобразно, и тополь тоже казался прекрасным, по-своему. Вероятно, так же прекрасен по-прежнему будет Джери, даже если ему и удалят что-либо, и по-прежнему будет дорог мне…