Почему-то мне казалось, что с животом уладится, обойдется без операции, и даже страшное слово «опухоль» как-то не сразу дошло до моего сознания: наверное, опять разгулялась язва…

Только, что еще с позвонками? При чем тут позвонки?

День Джери провел так-сяк, но к вечеру в его состоянии опять наступило ухудшение. Он менялся на глазах. Удивительна эта особенность догов мгновенно утрачивать свой лощеный, выхоленный вид! Брюхо ввалилось, ребра можно пересчитать, кости выдались острыми выступами. Шерсть потускнела. Глаза грустные, безжизненные. Болен, болен — сразу видно!

— Где же вы были раньше? — накинулся я на своих. — Собаке, наверное, недужится уже давно…

— Да все думали, пройдет, — оправдывались они.

Впрочем, вероятно, я был несправедлив. Доктор был у Джери, просто я еще не знал всего. Приходил терапевт. Прощупал больного, попросил иголку. Кольнул в зад у хребта, обнаружил пониженную чувствительность. Кольнул еще — Джери терпел.

— По-моему, что-то у него между четвертым и вторым позвонками не в порядке. Потеря чувствительности. Такие вещи нередко оканчиваются параличом. Парализован зад, волочит его…

Ну, зада Джери не волочил, никаких признаков паралича! К словам врача отнеслись скептически. Наговорят, только слушай!

Но теперь и Леонид Иванович упомянул про позвонки.

Отчего? Ушиб, удар, вывих? В результате — внутреннее кровоизлияние. А вернее, ушиб. «Били, может быть?» — спросил тогда же доктор. Били? Нет, в доме у нас это не заведено. И все же… неужели я тому виной? Несколько раз я поколотил щенка, когда приучал к чистоплотности. Первый опыт — первые ошибки… Однако же в ход был пущен ремешок, никаких повреждений он не мог причинить. Выводило из себя, что щенок долго не приучается «проситься». А потом оказалось, что требовать этого от него просто преждевременно. Вину в этом делили со мной инструкторы клуба служебного собаководства — заранее не предупредили, не втолковали, как и что.

Но в общем это были пустяки. Кому не влетало в детстве за те или иные грешки! А вот другое… У Джери в юности проявлялась дурная привычка: когда хозяев нет дома, сорвать с вешалки всю одежду, свалить кучей в прихожей и сверху лечь. Тосковал ли пес, оставаясь один в пустой квартире, или хотел выместить свою обиду — сами ушли, его не взяли. Животные часто задают нам задачи. Раздосадованный, я пустил в дело цепь, на которую обычно привязывал Джери на выставках. Джери не издал ни звука — он очень хорошо понимал свою вину; лежал на подстилке и только вздрагивал при каждом ударе да старался теснее прижаться в угол. В тот раз мною была сделана еще одна ошибка: на «месте» собаку никогда не наказывают. «Место» свято, оно должно быть приятно животному, это его угол, личная, заповедная территория.

Кто-то, кажется Лоренц [1], заметил, что наказывать животное, как и детей, можно только любя, переживая наказание, как личную беду. Так вот — я переживал. Не знаю, насколько это уменьшает тяжесть моей вины. Вы, друзья мои, начинающие собаководы, и не только начинающие, сделайте из этого для себя выводы. Никогда не поддавайтесь чувству гнева. Воспитатель не должен, не имеет права выходить из себя. Потом очень стыдно самому же. А главное — вред воспитанию, только вред.

Джери был моей первой собакой, которую я воспитал, и ему пришлось изведать все — и мою любовь, и мои заблуждения, и недостатки хозяйского характера. Джери явился для меня своеобразной школой. Первый, он оказался и единственный.

Существует убеждение: у человека бывает только одна собака — та, единственная, которой он отдаст все, на что он способен. И сколько бы потом ни было у него собак, та, одна, так и останется навсегда единственной. Лучше не будет.

На Джери излились все мои чувства; и после, с другими, которые были после, я уже был более покладистым, что ли, проявлял большую терпимость. Это сказалось уже в обращении со Снукки; следующей, овчарке Джекки, были сделаны еще большие уступки; а пуделю Блямке вообще выпала не жизнь, а сплошная масленица. К Джери я был особенно требователен.

«На ошибках учимся» — но какова цена этих ошибок?

Неужели Джери должен был теперь страдать за мою несдержанность, неся своеобразное тавро? Ужасное чувство — думать, что ты совершил непоправимое. Потерять друга, потерять в расцвете сил, после всего того, что он сделал. А сделал Джери немало: спасал утопающих, ловил жуликов… много, много! Потому и такой почет собаке, да, почет, не боюсь сказать это. А прогулки в лес, на Хрустальную… Сколько радости давала мне беспредельная привязанность Джери! С ужасом я припомнил болезнь, распространенную среди крупных догообразных собак, в частности среди сенбернаров: паралич зада после шести-семилетнего возраста… Джери как раз в таком периоде. Неужели ему грозит та же участь? Старая поговорка: что имеем — не храним, потерявши — плачем…

Конечно не исключалось и случайное повреждение. Доги — тяжелы, случайная неловкость и — готово, травма; наконец, Джери не раз уже приходилось встречаться со злоумышленниками.

Но сейчас я готов был все взять на себя.

Будь справедлив!

Кажется, где-то я говорил об этом, но хочу еще раз подчеркнуть ту же мысль, дабы предостеречь других.

Человек любит употреблять силу даже там, где нет никакой нужды, гораздо чаще, чем он сам думает, и особенно часто в обращении с «меньшими братьями». Атавизм? Неосознанная природная жестокость? Слово должны сказать психологи.

Назавтра снова был рентген, теперь уже с барием, со всею необходимой подготовкой, что должно было дать окончательную, ясную картину. За ночь я выспался, настроение улучшилось. Чуточку лучше выглядел Джери. «Пусть приятное придет неожиданно, сюрпризом». Так любил говорить Леонид Иванович.

Впрочем, тогда я все еще не представлял всей серьезности случившегося и не думал о том, что близок конец нашей дружбы с Джери.

День был приемный. Как я не замечал раньше, что в городе столько животных! Чувства обострились, и я словно видел впервые, с поразительной отчетливостью фиксировалась каждая деталь. По прежним посещениям помнилось: чего тут, в клинике, не навидаешься! Наверное, лечить животных даже интереснее, чем людей. Такие разные! И не говорят. Люди — те небось охают, кряхтят, жалуются, рассказывают друг другу о своих болезнях. Животное терпеливее.

В очереди к врачу приема ждали корова, лошадь и кошка. Корова — в одном углу, лошадь — в другом, Пушок — на коленях у хозяйки. Пушок, хоть и носил такую кличку, явно слинял.

— А вы знаете, у него явления дистрофии. Нужна свежая рыбка, — объявил врач.

— А мы его все жареной кормим…

— Жареную ешьте сами.

Хозяева от большой любви часто делают так: думают — что нравится мне, то хорошо и животному… Увы, не всегда!

Что ни пациент, то история. Курица потерялась. Нашли через шесть дней. Завязла в дровах. Помялась сильно. Прирезать — жалко, принесли в больницу. Зашили, заштопали, ожила!

Драмы и комедии — вперемешку (как и в жизни). Леонид Иванович вспоминал (в свободную минуту, между дел, любил «подкинуть» что-нибудь «этакое»): дог проглотил ерша. Подавился. Дога — в больницу, на такси. Через порог шагнул — споткнулся; ерш выскочил. Пошла кровь из горла, но это уже не страшно.

Женщина принесла воробья. В коробочке на вате. Врач: «Вы что, смеетесь надо мной?!» — «А вы врач или не врач?» — «Ну, врач…» — «Я принесла вам птицу и прошу вылечить ее» — «Какая же это птица?» — «А что же, по-вашему? Да я с этим воробьем уже пять лет живу!» Врач схватился за голову: пять лет, а может, воробей до этого пятьдесят прожил! Воробьи живут до 75 лет. А может, он уже старик? Пока объяснялись, воробей издох. Что тут было! Пришлось вызывать «скорую помощь» — истерика, и ничего не помогает. Вот она, любовь-то. К слову, к крошечным созданиям люди привязываются не меньше, чем к большим умным животным, по праву носящим название членов семьи, и переживают не меньше, когда с теми что-либо приключится неприятное.