Сегодня наш путь — на Семь Братьев… Трудно сказать, что красивее: Чертово Городище или Семь Братьев. Они — «родственники», во всяком случае происхождение одинаково: и там и тут нагромождение громадных гранитных лепешек — глыб. Но Чертово Городище ближе, доступнее, поэтому здесь всегда много народу и намусорено — неразумность посетителей начала сказываться даже на окружающей растительности; Семь Братьев — дальше, дорога к ним сложнее и ходят к ним реже…

От станции Верх-Нейвинск, что почти у самой воды, на берегу красивого Верх-Нейвинского пруда, пересекаешь по плотине реку Нейву, долго идешь старым заводским поселком. В нем и поныне можно встретить потомков кержаков, старообрядцев, переселившихся на Урал с реки Керженца. Примечательна «демидовская» контора, белое каменное здание, совершенно круглое, с небольшим шпилем наверху. Легенда повествует: на этом месте пировал Демидов с приятелями, подошедший приказчик спросил — а какую архитектуру придать конторе? Пьяный владелец обвел рукой вокруг себя, потом поставил жбан с квасом на траву и сказал: «А вот такую». И построили контору, круглую, как жбан. Ныне — памятник архитектуры и истории.

Уже вскоре после поселка первое препятствие — болото. Через болото перекинута слань, наплавные мостки и две-три жердины, но жерди и бревна старые, полусгнившие, кой-где рассыпались, чуть скреплены ржавой проволокой, под тяжестью человека угрузают в воду. Через несколько шагов я уже начерпал в ботинки. Джери сунулся на мостки, соскользнул, погрузился в жидкий ил, вылез, попробовал еще раз, опять оступился и… зашлепал прямо по болоту. Так вернее и ноги не вывихнешь! Снукки — хитрющая! — сразу не пошла за нами, решила обежать сторонкой; и действительно, сотню метров бежала посуху; но потом болото расширилось, разлился открытый плес, Снукки остановилась, заметалась в нерешительности туда-сюда и отчаянно завопила, видя, что мы отдаляемся все больше и больше. Вскоре она уже тоже шлепала прямиком, до ушей мокрая, в тине и грязи. Не в лучшем виде был Джери. Правда, высокий рост выручал его и здесь: хоть голова сухая и чистая.

Чем дальше, тем труднее. Шла большая группа экскурсантов, пристроились им в хвост, но потом я с собаками отстал. Впрочем, заблудиться невозможно, тропинка выведет. Там, где она прерывалась, начиналась очередная слань.

Наконец выбрались на сухое место. Путь чуть на подъем, мимо чудесных покосных лужков, по березовым и смешанным перелескам. Горы то сдвинутся, то раздвинутся; над ними, близенько, ползут облака, белые, как лебединый пух, а за ними, в промежутках, тоже совсем близко, доступно, кажется, вот-вот тут, протяни и ощутишь рукой, синее-синее, глубокое-глубокое небо, пронизанное солнечными лучами; ветер на горах свеж, а внизу, в лощинах, тепло, льется аромат трав… Ах, Урал мой, родной Урал!

Интересно отметить, что в лесу собаки не играли: много других занятий. Простора — вон сколько, успей-ка, облетай все, обнюхай, исследуй! И запахи другие! Нашли лягушку (в городе ее не увидишь) — и застыли оба над нею. Лягушка — прыг, они отдернули носы. Кто знает, что за зверь! А потом, стараясь опередить друг друга, кинулись за нею в болото; но квакушка опять — прыг! Только мелькнули задние длинные и растопыренные ноги — и поминай как звали, уже в воде, плывет, загребая лапками, а собаки провожают ее любопытными взглядами, почти касаясь носами воды… Умилительная картина! Снукки и здесь более осторожна, деликатна, что ли; а Джери… увлекается страшно! Окликнешь, он повернет голову в твою сторону, но, кажется, в первую секунду не видит, не понимает…

Если Джери напоминал мне немного простодушного и потому часто попадающего впросак этакого добряка-увальня, который может отдавить вам ногу и даже не заметить, то Снукки… О, она совсем другая! Знаете, бывают такие жеманницы: мизинчик кокетливо отставлен, головка чуть набок, держится и говорит скромно; тиха, а попробуй тронь — ого!

Впереди снова послышались голоса. Похоже, мы у цели. Да, замелькали среди редколесья цветастые косынки девушек-экскурсанток, донесся звонкий смех; последний подъем, сосны отступают… вот и первый «брат» (иногда его называют «сестрой»), самый низенький и стоящий чуть отступя, с «головой» на тонкой «шее»… Как держатся камни?! Кажется, дунь ветер посильней, и развалятся; ан, нет! А все «братья» — глухая гранитная стена с несколькими вершинами, северная сторона мрачная, сырая, солнце не заглядывает сюда: не пробиться сквозь толщу гранита! По другую сторону — все залито светом; шаткая деревянная лестница ведет на «смотровую площадку» — какой простор, ширь! Высоко! Лес под ногами, вековые сосны кажутся совсем махонькими, зеленая кудрявая и чуть всхолмленная равнина расстилается внизу… Вот он, Урал — сочетание лесов, гор; на горах болота, под болотами несметные ископаемые богатства!.. Парни-экскурсанты уже наверху, на самом высоком («старшем») брате, конусообразная вершина которого вскинута высоко над лесом, следом карабкаются девушки. Полез и я. Но прежде пришлось привязать собак: хотели последовать за мной. Сорвутся — разобьются насмерть.

Как уже, очевидно, поняли читатели, «Семь Братьев» — семь скалистых вершин, как бы выросших из общего основания (за исключением крайнего), причудливое творение природы.

Надпись на отвесных камнях, которую не смогли уничтожить ни дождь, ни ветер, ни царские жандармы, — ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ! — сделанная еще по старой орфографии, напоминала о том времени, когда здесь собирались на тайные сходки верх-нейвинские рабочие. Реликвия истории! А кто-то уже расписался и здесь. Опять «Жоры», «Нели», сердца, пронзенные стрелой… Что за страсть увековечивать таким примитивным образом себя?

На камнях задержались. День начал клониться к вечеру. Парни и девушки ушли (можно было подумать, что у них кросс и состязание на скорость; казалось, и полюбоваться окружающими красотами некогда); мы опять остались одни. Впрочем, если признаться честно, я и не люблю в лесу большой компании, мне кажется, излишнее оживление и суета (да еще, упаси боже, бренчание на гитаре) разрушают очарование природы с ее таинственной тишиной, шепотом деревьев и неслышным лепетом трав, который, однако, услышит тот, кто захочет услышать…

Кстати, и Джери терялся в такой компании, не знал, как вести себя и «пасти» — следить за тем, чтоб никто не потерялся, не отстал. Шума собаки вообще не переносят.

Внезапно начало темнеть. Накатила туча. Погода на Урале переменчива. Загремел гром. Сперва огненные зигзаги молнии раскалывали небосвод где-то за горой, потом они вдруг прочертили небесную твердь у нас над головами, загрохотало так, как будто выстрелили из пушки над ухом или что-то рушилось в вышине, несколько тяжелых капель упало у ног, и хлынул ливень.

Ох, как лило! Сперва мы укрылись под большой разлапистой елью. Раскидистые ветви ее, перекрывая в несколько ярусов друг друга, послужили нам защитой. Но ненадолго. Вода полилась на нас. Я был мокрым до нитки. Собаки отфыркивались, как во время купания, трясли головами. Да, вот это дождь!

Внезапно что-то большое бурое промелькнуло за кустами, за ним метнулось пятно поменьше. Лоси! Лосиха с лосенком… Ну да! кто же еще? С тех пор, как государство на заре революции взяло их под свою охрану, запретило всякую охоту на лосей, сохатые расплодились, их не редкость встретить в окрестностях Свердловска… Лоси, лоси, милые звери! Говорят, раз их видели совсем в городской черте, четырех сразу, пришли и ушли, никем не тронутые. Как жаль, что они промчались так быстро, я не успел рассмотреть; возможно, испугались грозы — животные чувствительны к таким вещам. Мои домашние звери растерянно смотрели им вслед — никогда не видели лосей, даже не успели (а может, не знали — как?) среагировать. Городские! Бедняги. А ведь пращуры их, небось, хаживали за всякой добычей. Дог в прошлом ходил на вепря, что касается эрдельтерьера, то еще и поныне многие доказывают, что в недавнем прошлом это была охотничья порода, до тех пор, пока не нашли для нее нового — военного — применения.