Компаньона звали Ван Селдам, и вот что он на самом деле сделал. Когда до него донеслись слухи о том, что готовилось, он, недолго думая, забрал всю наличность кассы: с достойной похвалы предусмотрительностью фирма избегала текущих банковских счетов и хранила все свои деньги наличными. Из Гааги он трамваем поехал в Схефенинген и нанял там моторную лодку, которая должна была увезти его. Но перед этим он посетил виллу «Solitudo», которая в то время оправдывала свое название. Так как был ноябрь, она пустовала. И Ван Селдам, и господин Бейтендейк уже раньше знали эту виллу, когда наезжали в Схефенинген. Прежде чем покинуть берег, он послал своему компаньону телеграмму. Она фигурировала на суде в числе других бумаг, но никому и в голову не пришло, что это могло быть не тем, за что ее принимали — за телеграмму от какого-то игрока, дающего разрешение поставить деньги на ряд определенных лошадей. Я сам читал ее, она была напечатана в газетах: «Ставка Солитудо Плакучая Ива высшая ставка Серебристая Береза II». В то время я долго раздумывал над этой телеграммой. Я знал большинство конюшен на континенте, там не было ни одной лошади, которую звали бы Солитудо, Плакучая Ива или Серебристая Береза. С другой стороны, имена эти были возможны, а в конце концов вся эта история вовсе не касалась меня. Но результатом моих размышлений было то, что я и сейчас, через пять лет, помню эту телеграмму слово в слово. Когда господин Баршьес сделал свое ошеломляющее открытие под плакучей ивой, я начал раздумывать, а подумав немного, спокойно и на досуге стал психоанализировать господина Баршьеса. Где и каким образом? — спросите вы. За столом, во время ланча. Я стал рисовать на моем меню, которое господин Баршьес прекрасно видел, сначала плакучую иву, потом березу и, наконец, беговую лошадь. Когда он увидал лошадь, я по его лицу, как по раскрытой книге, прочел, что он все понял, а потом я сделал свое маленькое открытие под средней из трех серебристых берез.

Вы спросите меня, зачем господин Баршьес сделал это? Почему он не произвел раскопки во мраке ночи? Сейчас он, верно, горько раскаивается в этом, но на вопрос, почему он поступил так, как поступил, нетрудно ответить. Человек, посылающий такие телеграммы, как господин Баршьес… виноват, господин Ван Селдам, — артист, а артисту мало одной прибыли, он любит артистические эффекты, он жаждет публики. Разве я не прав? Как бы то ни было, а клиенты фирмы «Бейтендейк и K°» имеют теперь шансы на маленький, хотя и запоздалый дивиденд.

Доктор замолчал, чтобы промочить себе горло пенящимся напитком. Мистер Крофтон наклонился к мистеру Кроуэлу и проговорил шепотом:

— Он джентльмен.

Мистер Кроуэл отвечал шепотом:

— И христианин.

— Следующий! — проговорил доктор Циммертюр, показав на мгновение свой профиль в отворенной двери. Его глаза из-под выпуклых век окинули взглядом комнату. Один из ожидающих, коренастый, приземистый человек, встал и прошел в кабинет. Он затворил за собой двойные двери, но так небрежно, что внутренняя дверь снова отворилась. Доктор исправил его ошибку.

— Первое наблюдение, — сказал он. — Вы пришли из любопытства, но из любопытства, к которому примешаны в одинаковой доле как недоверие, так и пренебрежение.

Пациент вздрогнул, оторвавшись от мыслей, в которые он, видимо, был погружен. Он осмотрелся по сторонам необыкновенно острыми глазами. Цвет лица у него был смуглый и брови такие густые, что образовывали нечто вроде повязки на лбу.

— Недоверие? Пренебрежение? — пробурчал он с досадой. — Ничего подобного! Уверяю вас, что…

— Совершенно лишнее уверять меня в том, что вы сами опровергли, — прервал его доктор. — Так, как вошли вы, не входят к человеку, советам и предписаниям которого собираются подарить хоть сколько-нибудь доверия. Но, впрочем, это неважно. Ваше имя и цель вашего посещения, разрешите узнать?

— Хейвелинк, — отвечал пациент, слегка выбитый из колеи. — Меня зовут Йозеф Хейвелинк. Но уверяю вас…

Доктор протестующе поднял свою пухлую руку.

— Ваше дело? Вас беспокоят сны, не правда ли?

В глазах господина Хейвелинка появилось выражение почтения.

— Как вы могли… Как вы, доктор, можете…

— А что же еще? Непохоже на то, чтобы вы пришли сюда с целью проанализировать вашу душу в интересах науки. Вас что-то тревожит… по-видимому, то, что вам снится по ночам. Рассказывайте. Мне некогда.

Глаза господина Хейвелинка устремились куда-то вдаль, словно у ясновидящего.

— Да, это сон, — согласился он. — Я не из тех, кто придает значение снам…

— Нет, никоим образом, — пробормотал доктор. — Ну, ваш сон?

— Я антиквар. У меня антикварная лавка на Пийль-стег, 33, лучший магазин в Амстердаме, осмелюсь сказать.

Доктор Циммертюр кивнул головой в знак легкого одобрения.

— Чего я не знаю про разные антикварные редкости и картины, — продолжал господин Хейвелинк со все возрастающим энтузиазмом, — про это не стоит говорить. А тому, что я знаю, я научился сам. Что напечатано в книгах, этого я в грош не ставлю. Когда видишь, как важные профессора переплачивают большие деньги за подделки, остается только смеяться над книгами и над тем, чему они учат. Ха-ха-ха! Нет, с книгами я никогда не имел дела… разве только как с товаром.

Доктор Циммертюр нетерпеливо постучал указательным пальцем по столу.

— Дальше! — сказал он. — Ваши сны?

— Сейчас я дойду и до них. Впрочем, дело идет только об одном сне, но он все повторяется, раз за разом, так что можно прямо с ума сойти. Вот послушайте! Мне снится, что я сижу в комнате за прилавком. Я сижу к нему спиной и не могу повернуть головы. Перед глазами у меня книга, которую я держу обеими руками. Она толстая, точно кассовая книга, и всегда раскрыта на одной и той же странице. На этой странице напечатан заголовок: «Предложение и спрос».

Доктор поднял бровь.

— Вы занимались политической экономией?

— Никогда! Довольно с меня и моей собственной экономии. Эта книга, доктор, лежит передо мной раскрытая, и все, что я могу прочесть в ней, — это заголовок: «Предложение и спрос». И в то время как я читаю его, доктор, пока читаю, я слышу, как грабят мою кассу, и не могу пошевелить ни одним пальцем! Что это значит? Скажите мне, что это означает? Слыхали вы что-нибудь подобное?

Доктор задумчиво смотрел на своего пациента.

— И это все?

— Да. Но я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, что это означает. Я снабдил мой несгораемый шкаф особыми патентованными замками и электрической сигнализацией, и тем не менее я продолжаю видеть все тот же сон, господин доктор. Раз за разом, можно с ума сойти! Я прочел в газетах, что вы растолковываете сны, и вот я пришел к вам узнать, что означает мой сон.

Господин Хейвелинк отер лоб шелковым платком и умоляюще посмотрел на ученого. Доктор Циммертюр, отвечая ему, отбивал каждую фразу коротким движением ножа для разрезания бумаги.

— Растолковываю сны? Да, я делаю это или, по крайней мере, пытаюсь делать… между прочим. Я стараюсь выяснить, отчего происходят сны, каково их значение и каким образом можно спастись от неприятных, беспокоящих снов. Словом, я психоаналитик. Понимаете?

— Да. Это вот мне и нужно.

— Сон, — продолжал доктор, — есть осязаемый результат нашего затаенного желания. Того, что мы пожелали в бодрствующем состоянии и не достигли или не решились сделать, и это снова возвращается к нам, когда мы спим, в форме снов. И желание не должно быть непременно положительного свойства, оно может быть отрицательным, — например, стремление избежать чего-нибудь, страх, что нечто произойдет. Я делаю это предисловие, чтобы вы поняли меня, когда я попробую объяснить ваш сон.

— Понимаю, понимаю! Начинайте, господин доктор.

— Прекрасно! Попробуем проанализировать ваш сон. Для того чтобы это удалось, вы прежде всего должны дать мне одно обещание: вы должны честно, так добросовестно, как только можете, отвечать на те вопросы, которые я буду задавать вам. Обещаете?