В палате сгустились февральские сумерки. Запахло жарившейся рыбой. В коридоре что-то гремело, близилось время ужина.

– Чем же нас сегодня накормят? – проворчала Мэрта Бенгтсон. Для Флориной соседки ужин был главным событием дня. Аппетитом она обладала просто ненасытным. Было в ней что-то, напоминавшее Флоре свекровь.

Соседка сидела в своем кресле-каталке, подвязавшись салфеткой, и пыталась пальцами запихнуть в себя еду. Руки тряслись и прыгали. Ела она звучно. Чавкала, чмокала, с подбородка текло.

Одна из белобрючниц пододвинула стул к Флориной кровати и принялась ее кормить. Она торопилась, это ясно было по тому, как она пропихивала ложку между губами Флоры и стряхивала в рот картофельное пюре. Совсем еще молоденькая девчонка, а была ли она, Флора, такой же молодой? Ноздрю девушки украшало колечко, а по руке, пониже локтя, непонятным зверем ползла татуировка.

Она непрерывно что-то говорила, словно прочла в методичке, что с пациентами надо обращаться по-дружески, как с равными, что надо разговаривать с ними, а не о них.

Мэрта Бенгтсон попыталась ответить, но есть и говорить одновременно было нелегко. Пища то и дело попадала ей не в то горло, и белобрючнице приходилось подскакивать к ней и колотить ее по спине.

– Сегодня ведь суббота, – задыхаясь, проговорила Мэрта, не переставая жевать. – Уж не собирается ли сестричка повеселиться?

Эта белобрючница не была медсестрой. Кто угодно мог догадаться, что девушка – обычная санитарка и образованием похвастать вряд ли может.

Она прыснула:

– Повеселиться? Да, можно и так сказать.

– Может, у сестрички сердечный дружок какой есть?

– Сердечный дружок? Какой еще сердечный дружок?

Мэрта зашлась в очередном приступе кашля. Флора с отвращением отвернула голову. Она посмотрела в потолок, в эту слепящую белизну.

На острове Флора догадалась, что с Жюстиной что-то не так. Началось еще в дороге. Жюстине не сиделось в каюте, она то и дело выскакивала на палубу, перевешивалась через поручни, и от брызг одежда у нее была вся мокрая. Дул ветер, по волнам бежали белые барашки.

Флора посмотрела на Свена.

– У нее просто морская болезнь, – сказал он с раздражением. – Она никогда не переносила моря.

Дом ждал их. День выдался прохладный и облачный, в воздухе разливалось предвкушение дождя. Во дворе штабелями лежали доски, укрытые брезентом, на котором застыли лужицы.

Свен достал ключ.

– Что ж, девочки, – сказал он нарочито бодрым голосом, – вот мы и в нашем летнем раю.

Жюстине позволили выбрать себе комнату. Ей понравилась комната окнами на восток, узкая и не очень большая, с высоким потолком. Свекровь называла ее «письменной комнатой». Она переписывалась с друзьями из самых разных частей света, но у нее почему-то никогда не хватало терпения задержаться на острове подольше, чтобы написать хоть одно письмо.

Ее белый письменный стол по-прежнему стоял в комнате. Флора прошлась по ящикам с напряженным интересом, словно надеясь найти какие-то записи, касающиеся ее или Свена. Но там лежала только розоватая бумага для писем с серой монограммой свекрови.

– Запомни, Жюстина, твоя бабушка хотела, чтобы этот письменный стол достался тебе, – сказал Свен. Будто он знал об этом. Будто хоть раз беседовал с матерью о таких вещах.

После ужина всегда включали телевизор. Дочери Мэрты Бенгтсон вскладчину купили аппарат и попросили прикрепить его к стене. Сейчас шла программа о каком-то зимнем виде спорта, а может, то был репортаж с соревнований, громко играла музыка. Молодые сильные люди проносились по скоростным спускам, по льду. На них было больно смотреть. Она зажмурилась, почувствовав резь – как в начале простуды.

Внезапно стало тихо. Это в комнату заглянули белые брюки и уговорили Мэрту Бенгтсон надеть наушники. Теперь от телевизора шло только беззвучное подрагивающее сияние.

Да, хорошо бы заболеть, с высокой температурой. Тогда ее изолируют. И Жюстина не сможет ее навещать, во всяком случае, не сможет брать ее на прогулку. Тело все еще помнило ту ужасную поездку. Как головокружение, как медленно нарастающее предчувствие.

Я хочу умереть по-своему.

Только я умирать не хочу...

Я жить хочу.

Жюстина на острове сделалась странной. Она могла сесть на стул в кухне и через миг заснуть, уронив голову на стол. Спала, посапывая.

– Что с тобой такое, откуда такая сонливость? – спрашивала Флора.

А та лишь таращилась в ответ, зрачки у нее ходили кругами, будто собирались вывалиться.

Флора грешила на наркотики, она принюхивалась к горбившейся при ее появлении фигурке, но не чувствовала никакого необычного запаха, однако девчонка отталкивала ее, словно окруженная мощным электромагнитным полем.

Жюстина с радостью взялась помогать, клеила обои. Но в самый разгар работы у нее вдруг иссякали силы. Среди бела дня ей хотелось прилечь. Она лежала на спине и спала, храпела как взрослая, даже как старуха. Кожа у нее стала бледной, похожей на тесто, спина и шея пошли прыщами. Она их расчесывала, сковыривала ногтями, оставляя ямки.

– Устала малышка, ничего странного, – сказал Свен, и Флора удивилась, поскольку стоило девчонке чихнуть, как он тут же бросался звонить врачу.

– Почему это она больше устает, чем мы?

В глазах Свена Жюстина постоянно пребывала в ранимом и сложном возрасте.

Как-то утром Флора услышала из ванной странные звуки. Они с девчонкой в доме были одни. Свен уплыл на лодке. Флора вышла в коридор, дверь в ванную была приоткрыта, девчонка скрючилась над унитазом.

Когда она вышла, лицо у нее было белое как мука. Она поплелась к себе в комнату, но Флора схватила ее за руку:

– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! Взгляну в глаза.

Девчонка повернулась к ней точно сомнамбула. И где-то там, в глубине отливающего зеленью зрачка, Флора увидела ответ, от которого у нее закружилась голова. Все было точно так, как она и предполагала. Девчонка беременна.

Флора набросилась на нее с вопросами. Кто с ней такое сотворил? Кто изнасиловал?

– Никто, – плакала Жюстина, и сопли висели на верхней губе. – Никто меня не насиловал.

– Чертова девка, ты же еще совсем ребенок!

Среди банок с краской застыл Свен, сутулый и высокий.

– Отстань от нее сейчас! – закричал он. – Оставь ее в покое!

– Ты что, не понимаешь? Ее нужно в больницу, от этого нужно избавиться!

Голос его поднялся до ритмического вопля:

– Я – хочу – чтобы – ты – оставила – мою – дочь – в покое!

Он тоже на острове сделался таким странным.

Тогда Флора все бросила, села на корабль и вернулась в город.

Она позвонила своей сестре Виоле, которая продавала духи в магазине «Северные компании». Сказала, что они со Свеном поссорились, что ей надо как-то отвлечься. Ей нужно время, чтобы все обдумать.

Сестра позволила ей пожить в ее трехкомнатной квартире на улице Эстермальм. Весь день Флора была предоставлена самой себе, а к вечеру приходила Виола, и они отправлялись в ресторан.

Она жила, словно накрытая стеклянным колпаком.

В эти дни все плавилось от солнца, асфальт был горячий и мягкий. Но ей было все равно. Она просто сидела и слушала рассказы сестры из жизни парфюмерного отдела.

– Давай подкрасим тебе волосы, – предложила Виола. – Ты ведь всегда была такой красавицей. И хоть ты давно замужем, не следует запускать себя. Думаешь, он кого-то себе нашел? Что у него теперь за секретарша? Ты проверяла? Ты с ним поласковее, нужно его немного соблазнить. Такой золотой мужик! И характер хороший!

В конце августа она отправилась обратно на остров. Свен ждал ее на причале, загорелый, поздоровевший. О том, что случилось, он не заговаривал. Обнял ее, осторожно поцеловал в намазанный помадой рот.