Я почувствовала, как в Трэйвере поднимается злость, как взболтанная газировка в бутылке. Его лицо начало краснеть. Ослепленный любовью дядюшка.

— Эти ублюдки не могли так поступить!!!

В радиусе пятнадцати метров все головы повернулись в нашу сторону, чтобы посмотреть, чего же именно не могли сделать «эти ублюдки».

— Они не ублюдки, они убийцы. — Я улыбнулась впервые с тех пор, как вывела Лэйси из зала.

Когда мы вошли, Эванс Брим вскинул голову и забормотал:

— Господи, Господи, Боже мой.

Ему было лет сорок пять. Приятное немолодое лицо, зеленые глаза, каштановые волосы с проседью. Но, судя по его внешности, даже учитывая, что Брим стал свидетелем преступления, он вообще много волновался. От уголков глаз сеточкой разбегались морщинки. Я подумала, что его, наверное, часто мучают головные боли. Да, не такими изображают продавцов цветов на открытках «Холмарк». [3]

— Мне стоило заранее что-то предпринять. Я должен был. Мы говорили о том, не приобрести ли нам пистолет, но я был… — Его взгляд стал бессмысленным. — Все так сильно изменилось с тех пор, как мы открыли здесь свой магазинчик.

Брим посмотрел на нас с таким видом, словно только что обнаружил, что он не один.

— Простите, я просто…

— Я понимаю, — перебила я его. — Расскажите, что произошло.

Он несколько минут рылся в своих воспоминаниях, словно перед ним на кофейном столике были рассыпаны кусочки мозаики. Я видела подобное на месте преступления десятки раз. Пустой взгляд, в котором застыл один-единственный вопрос: «Как это могло случиться?».

Трэйвер посмотрел на меня, а потом взглянул на часы. Нервы Брима взвинчены до предела, и ему нужны наводящие вопросы.

— Почему вы были в магазине сегодня вечером?

Брим сделал глубокий вдох и, казалось, сконцентрировался.

— Отправляли цветы. Заключили контракт с дизайнером, оформляющим одну из платформ для парада. Это невероятный успех для нас.

Прекрасно, подумала я, мысленно представив заголовки: «Мать девушки, сорвавшей выборы Королевы Парада роз, расследует убийство в цветочном магазине». Могу себе представить, какие статейки под этими заголовками состряпают придурки, помешанные на теории заговора.

— Цветы в подсобке предназначены для украшения платформы? — спросил Трэйвер.

Брим кивнул.

— Большая часть из мексиканских оранжерей. Их доставляют в рефрижераторах. Время в нашем деле — решающий фактор.

— Для какой именно платформы предназначались эти цветы?

— Платформа Сан-Марино, «Дух разнообразия».

Отличные новости для устроителей Парада роз. Дух разнообразия привел к убийству. На мгновение в моей голове промелькнула совершенно дикая мысль, что преступление совершено на почве странной ненависти к флористам.

— Сколько наличных в магазине? — спросила я.

— Несколько тысяч долларов. Цветы должны были приехать сегодня, а некоторые наши поставщики предпочитают расчет наличкой.

— Вы узнали стрелявшего?

Брим покачал головой.

— Он был в маске.

— В какой?

— Бордовая такая, как лыжники надевают…

— Вы отдали ему деньги?

Он энергично закивал.

— Да, да, все… и тут Дэниел попытался убежать в подсобку.

— А зачем он побежал? Нападавший что-то сказал? Он сказал, что убьет вас обоих?

— Нет, мне кажется, Дэниел просто запаниковал. Я замер на месте, а… Он пошел за Дэниелом, и я спрятался под витриной.

Брим замолчал, и по его лицу как румянец разлилась печаль.

— А потом я услышал выстрел, — прошептал он.

— Я знаю, это трудно, но сейчас необходимо припомнить все детали, — сказала я как можно более чутким тоном.

Брим кивнул, пытаясь взять себя в руки.

— Как звучал его голос…

— Дэниел говорил тихо… — Он осекся. — Вы имеете в виду убийцу?

Я кивнула.

— Да. Был ли у него акцент? Что-то особенное?

— Он был монотонный.

— В одной тональности? Как музыка?

Брим покачал головой.

— Нет, индифферентный, будто ему наплевать на происходящее, и ничего не значит убить кого-то. — Его взгляд снова стал мутным.

— Камера в подсобке работала?

По-видимому, Брим забыл о ее существовании и только сейчас понял, что убийство записано на пленку.

— О Господи… да.

— А почему вы не установили камеру в торговом зале, где стоит кассовый аппарат? — спросил Трэйвер.

— Мы как раз этим занимались. Просто в подсобку уже несколько раз проникали воры. Поэтому мы решили первую камеру установить там.

— А кто мог знать о том, что у вас столько наличных в магазине?

— У нас работают неполный рабочий день еще двое сотрудников, и сейчас мы наняли одного временного.

— Нам нужны будут их адреса.

Брим с грустью кивнул.

— Но я не думаю, что кто-то из них причастен.

Я окинула взглядом офис. Доллар в рамочке, золотая табличка Ассоциации флористов США, свидетельство о членстве в торговой палате, фото двух партнеров вместе с женами на причале в Мексике рядом с огромной рыбой-парусник, свисающей с веревки. Счастливый защищенный мирок, который только что раскололся на части так, как роза, увядая, теряет лепестки.

— Почему входная дверь не была заперта?

Брим с удивлением посмотрел на нас.

— Не понимаю.

— Следов взлома нет, значит, дверь либо была открыта, либо преступника впустили, открыв дверь изнутри.

— Я был в подсобке. Я думал, она заперта.

Я вышла на улицу, оставив Трэйвера закончить допрос свидетеля. Температура резко упала, и я видела, как дыхание полицейских струйками тает в ночи. Бриз, дующий с океана, очистил улицу от запаха копченого чили. Высокие кипарисы покачивались на ветру, словно герои немого кино. Мимо меня к месту преступления прошел один из судмедэкспертов, и я отметила еле ощутимый аромат ментола, которым медики обычно пытаются перебить запах смерти, если тело уже полежало какое-то время. Я подошла к желтой ленте и мысленно проиграла ситуацию исходя из известных фактов. Убийство, как правило, — это очень просто. Как в детской головоломке — необходимо лишь правильно соединить точки, и получишь целостную картинку. Умники, если они решаются на убийство, обычно допускают в процессе массу промахов. Преступление похоже на канву с заранее нанесенным рисунком, вам остается только раскрашивать фрагменты в соответствии с номерами. Раньше меня это и удивляло.

Но сейчас мне захотелось перенестись с места преступления и оказаться на краешке дочкиной кровати, произнести то, что я хотела сказать в машине, но не смогла.

Когда я высадила ее у дома, Лэйси вылезла из машины, а потом повернулась и поинтересовалась:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Я какое-то время сидела молча. В голове вертелась тысяча вопросов, но я не задала ни одного.

— Позже. — И всё, всего одно слово.

Лэйси сделала глубокий вдох, а потом покачала головой:

— Превосходно.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но не смогла выдавить ни звука.

— Ты всегда говоришь «позже», но это «позже» никогда не наступает. — Лэйси повернулась и зашла в дом, а я так и сидела молча.

Сердце начало бешено колотиться в груди, мне стало трудно дышать. Мысли неслись на бешеной скорости, метались между сомнениями и вопросами. Почему я ей ничего не сказала? Что плохого, если бы я призналась, что я никудышная мать? Мне хотелось напиться, хотелось сигарету, хотелось поплакать. Я почувствовала, как в уголке глаза образовывается слезинка.

Вышел Трэйвер с видеокассетой в руках и направился ко мне. Я отвернулась, посмотрела на горы и смахнула слезу рукавом.

— Посмотрим сегодня?

Я кивнула и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь прийти в норму.

— Ты в порядке?

Я сглотнула комок, пытаясь смочить пересохшее горло.

— Ага.

Дэйв кивнул и вздохнул. По его лицу я видела, что он думает о том, что не успел прокрасться в детскую и поцеловать дочек на ночь. Ему нравилось быть отцом, каждую минуту, несмотря на усталость. Уверена, в глубине души Дэйв убежден: если в ближайшие двадцать лет что-то в жизни близняшек пойдет не так, они обнаружат истоки своих несчастий именно в том вечере, когда папа не поцеловал их спящие лобики.