С минуты на минуту должны были начаться скачки. И наездники, и публика с нетерпением ждали сигнала. За барьером теснилась плотная толпа народа, а на трибунах были заняты все места до последнего. Оживленная, сверкающая красками картина, которую можно видеть на всяком европейском ипподроме, здесь, под чужим небом, в совсем другом мире, являлась в такой оригинальной раме, что много раз виданное, знакомое зрелище казалось совершенно новым и особенно интересным.

На заднем плане длинной, светлой, сверкающей полосой расстилался город — целое море улиц, дворцов и домов, из которого выступали многочисленные купола мечетей, стройные, изящные минареты и группы высоких пальм, а над всем этим на возвышении своими башнями вздымалась цитадель. Это был Каир, утопавший в жгучих лучах африканского солнца, а над ним простирался небесный свод такой густой, ослепительной синевы, какой не знает даже южная Европа.

В толпе, теснившейся за барьером скакового поля, можно было встретить представителей всех народов и племен Востока; она пестрела оригинальными фигурами в живописных, фантастических национальных костюмах, яркими, кричащими цветами, желтыми, коричневыми, черными лицами со жгучими темными глазами, которые то устремлялись на всадников, собравшихся у старта, то обращались на трибуны.

Здесь под широким тентом собралась вся знать Каира, общество, пожалуй, не менее пестрое по составу, чем толпа внизу, у барьера. Рядом с представителями высших кругов туземного общества налицо была вся колония иностранцев, живущих в городе, а вместе с ней сюда же устремился и широкий поток европейцев-туристов, привлеченных в Египет страстью к путешествиям или же необходимостью поправить свое здоровье. Здесь можно было встретить представителей всех наций, здесь царило смешение языков; северяне и южане слились в одну толпу; рядом с самыми роскошными, изысканными туалетами виднелись простые дорожные костюмы; и глаз, и ухо — все говорило о том, что находишься в одном из больших центров Востока, куда стекаются иностранцы.

Перед трибунами стояла группа мужчин, с жаром толковавших о предстоящих скачках; они горячо спорили об их предполагаемом исходе; очевидно, мнения разделялись. Наконец один из них, только что подошедший английский полковник, уверенно заявил:

— Я могу заранее предсказать исход, господа: первым придет Бернрид на своем Дарлинге.

«В самом деле?» — «Это — еще вопрос!» — «Вы считаете это вполне решенным делом?» — раздалось со всех сторон.

— Еще бы! Я знаю Дарлинга; он — превосходный скакун. Желал бы я только узнать, как умудрился Бернрид добыть эту великолепную лошадь. Я с удовольствием приобрел бы ее, но для меня цена была чересчур высока. Он купил ее неделю тому назад.

— Только едва ли заплатил, — вставил молодой офицер тоже в форме английской армии. — Этот немецкий барон одарен грандиозным талантом всюду оставаться должным, хотя у него нигде больше нет кредита.

— В этом вы ошибаетесь, Гартлей, — возразил полковник. — В данном случае ему поверили, потому что Бернрид известен как лучший наездник, и если он поедет на Дарлинге, то почти не может быть сомнения, что выйдет победителем. Ведь большинство держит пари за Дарлинга. Вы тоже за него, лорд Марвуд?

Он обратился к господину, который стоял рядом, слушая, но не принимая участия в разговоре; он и теперь не счел нужным ответить, а только слегка утвердительно кивнул головой.

— Френсис, я думал, что ты будешь держать на Фаиду германского генерального консула, — сказал Гартлей. — Есть у нее шансы? Ты должен это знать, потому что часто бываешь у фон Осмара.

— Никаких, — соблаговолил, наконец, промолвить лорд Марвуд. — Фаида ни разу не участвовала в скачках и вообще еще недостаточно тренирована. Но мисс Зинаида непременно хотела видеть свою любимицу на скачках.

— И, несмотря на это, ты поставил не на Фаиду? — шутливо спросил молодой офицер. — Конечно, ты проиграл бы, но это никоим образом не унизило бы тебя в глазах дамы твоего сердца, а даже напротив.

По-видимому, шутка не понравилась молодому лорду, в ответ он не проронил ни звука.

Френсису Марвуду было лет под тридцать. Это был высокий, стройный мужчина с правильными чертами лица, безусловно, имевшими право считаться красивыми, со светлыми, несколько тусклыми глазами и густыми пепельными волосами — настоящий тип англичанина-аристократа. Его манера держаться, речь, движения — все было холодно-чопорно и размеренно; внешность молодого человека могла бы быть очень привлекательной, если бы не холодная, высокомерная сдержанность, составлявшая отличительную черту его характера и ярко выделявшаяся даже в его обращении с соотечественниками и равными ему по происхождению людьми.

— Ну, едва ли какая-нибудь лошадь может соперничать с Дарлингом, — снова заговорил полковник. — Кто едет на Фаиде?

Лорд Марвуд пожал плечами и ответил пренебрежительным тоном:

— Совершенно неизвестная личность, совсем еще мальчишка, которого привел Зоннек и который, по всей вероятности, ничего не смыслит в верховой езде.

— Ах, тот молодой немец? — воскликнул Гартлей. — Как его зовут? Я забыл его фамилию. Во всяком случае это — красивый, смелый юноша, и, конечно, он умеет ездить, иначе Зоннек едва ли взял бы его с собой в экспедицию в центральную Африку. Знаменитый исследователь Африки очень разборчив насчет своих спутников.

— Может быть, для экспедиции в пустыню он и годится, но нельзя же вводить в дом, подобный дому Осмара, первого встречного авантюриста. А этот человек едва ли представляет собой что-либо иное. Никто не знает, откуда он; можно ожидать самых неприятных разоблачений относительно него, но Зоннек, пользуясь своим влиянием и связями, не принимает во внимание никаких соображений.

Слова молодого лорда дышали невероятно оскорбительным высокомерием, но полковник сказал мягким тоном:

— Да, Зоннек — мастер настаивать на своем, а у Осмара это ему нетрудно… Ах, вот сигнал! Начинают.

Действительно, только что был подан сигнал к началу скачек. Всадники помчались во весь опор; разговоры смолкли, и глаза всех присутствующих устремились на ипподром, где началось состязание.

— Видите, господа, я прав, — горячо воскликнул полковник. — Бернрид возглавляет скачку, его Дарлинг впереди всех.

— А Фаида — последняя, — прибавил Марвуд с жесткой насмешкой. — Я так и думал. Правда, с таким наездником нельзя было и ждать ничего другого. Я не понимаю консула: как можно было доверить такую дорогую лошадь подобному человеку!

— Да, ездок, действительно, обещает немного, — согласился Гартлей. — Только бы он не довел благородного коня до падения, когда будет брать препятствия.

На лошадях ехали большей частью сами их владельцы, и благородные животные повиновались малейшему движению поводьев. Все участники скачек были превосходными наездниками, но они уже не мчались сомкнутым рядом; после первого препятствия поле представляло ровное место с мягкой почвой, и отставшие всеми силами старались наверстать упущенное. Картина с каждой минутой становилась все более оживленной. Впереди всех шла английская рыжая лошадь, великолепное животное, очевидно, вполне уверенное в своем превосходстве. Она первой взяла препятствие и мчалась дальше растянутым галопом, далеко оставив за собой остальных. На нее с самого начала были обращены глаза зрителей, и всадника приветствовали громкими криками. Это был человек лет тридцати с резкими чертами лица, имевшими суровое, мрачное выражение; правда, теперь на его губах играла легкая торжествующая улыбка. Бернрид, полагаясь на быстроту бега лошади, был, по-видимому, вполне уверен в своей победе.