Рейнгард не понял ни того, ни другого.

— Да ведь я не для того здесь, чтобы любоваться красотами Каира, — возразил он недовольным тоном. — Нас ждут великие задачи, и я только ради них выношу эту вынужденную праздность. Я не понимаю терпения господина Зоннека! Я бы уже давным-давно отправился в путь, ведь средства нам ассигнованы, их должны нам выдать, и, раз мы будем уже в пути, нас не смогут бросить на произвол судьбы.

— Ты в этом уверен? — спокойно спросил Зоннек. — Беда мне с этим горячкой, Зинаида! Он вечно старается прошибить стену лбом. Он готов хоть сейчас отправиться на собственный страх и риск, не заботясь о том, еду ли я вслед за ним.

— Нет, я не до такой степени неблагодарен, — возразил Рейнгард, — но, действительно, часто мечтаю, как хорошо было бы вскочить на лошадь и умчаться в пустыню, ехать все дальше и дальше, навстречу счастью, которое скрывается там, вдали, и которое я должен настичь.

— И которого ты никогда не настигнешь, — прибавил Зоннек с ударением. — Берегись, ты гонишься за миражем! Ты не знаешь древней саги пустыни?

— За миражем! — мечтательно повторила Зинаида. — Вы видели его когда-нибудь, господин Зоннек?

— Не раз. Его редко случается видеть, но такие скитальцы по белому свету, как я, хорошо знакомы с ним. И ты еще познакомишься с ним, Рейнгард, а также с джинами, коварными духами пустыни. Далеко на горизонте они покажут тебе страну твоей мечты, сказочную лучезарную землю, недосягаемую для смертного. Чем настойчивее ты будешь гнаться за ней, тем дальше будет она отходить от тебя и навсегда останется в бесконечной дали. Когда же ты, наконец, упадешь в изнеможении, обманчивый образ насмешливо растает перед твоими глазами… Берегись!

Молодой человек понял скрытый смысл его слов, но в порыве задора только выше поднял голову.

— Я не боюсь джинов Востока и готов посостязаться с ними. Наш немецкий сказочный мир тоже кишит ведьмами и разной нечистью. В детстве ничто не интересовало меня так, как сказки о драконах и чародеях, которые живут на вершинах скал или гнездятся в пещерах и пропастях и грозят гибелью каждому, кто приблизится к ним. Но в конце концов всегда находится такой смельчак, который пробирается сквозь пламя и всякие опасности и бесстрашно хватает чудовище. Тогда покрывало спадает, мрачное чудовище превращается в светлый образ красоты, чары рушатся, и из бездны встает роскошное заколдованное царство. Отчего же мне не быть этим смельчаком?

— Какая скромность! — насмешливо проговорил Зоннек. — Как вам это нравится, Зинаида? Он без церемонии берет на себя роль сказочного принца!

Глаза Зинаиды не отрывались от лица молодого мечтателя; она ответила вполголоса, как будто бессознательно:

— Я думаю, что эта роль по плечу господину Эрвальду.

— Я крайне польщен! — со смехом сказал Рейнгард, шутливо кланяясь. — Постараюсь оправдать ваше доверие. За мной дело не станет, а трудов и опасностей тоже будет, надо полагать, вдоволь. Кто знает, может быть, мне удастся завоевать сердце одной из прекрасных фей Востока и вместе с ней получить волшебное царство фата-морганы [4].

Солнце зашло, и алое зарево на западе начало бледнеть. Ветер, поднявшийся при закате солнца, довольно сильно чувствовался здесь, наверху. Зоннек предложил спуститься.

— Пора уходить, становится свежо, а вы легко одеты, Зинаида. Только осторожнее, ступеньки очень разрушены. Хотите, я вам помогу сойти?

Вопрос был излишен — Эрвальд уже предложил девушке руку. Ее ноги достаточно твердо ступали по выветрившимся ступеням, а при взгляде вниз голова не кружилась, но она не отказалась от предложенной помощи, и ее рука крепко оперлась на руку Рейнгарда, а щеки порозовели. На губах Зоннека, шедшего сзади, играла легкая улыбка, в то время как глаза были устремлены на спускавшуюся пару.

Обширный, безлюдный, уже темный двор мечети был полон ночного покоя, но за воротами ее посетителей снова ждала шумная, кипучая жизнь Каира. Когда их экипаж остановился у дома Осмара, мужчины простились с молодой девушкой и пошли пешком в свою гостиницу.

Уже стемнело, но до обеда оставался еще целый час, и Зоннек, не любивший сидеть в комнатах, отправился со своим спутником на плоскую крышу дома, превращенную с помощью стульев и декоративных растений в террасу. Здесь никого не было, и они могли спокойно беседовать.

Разговор зашел о предстоящей экспедиции. Рейнгард опять стал придумывать меры для того, чтобы ускорить дело, но Зоннек только качал головой.

— Все это неисполнимо, — сказал он. — Тут остается только запастись терпением и ждать. И чего ты так рвешься вперед? Каир должен был бы привлекать тебя больше, чем кого бы то ни было, и, кто знает, когда дело дойдет до отъезда, пожалуй, именно ты захочешь, чтобы он был отложен.

— Я? Никогда! Что может привлекать меня здесь?

— Странный вопрос! Неужели ты в самом деле не видишь? Или ты не хочешь видеть, что стоит тебе протянуть руку — и весь Каир будет тебе завидовать?

— А если бы и видел? Разве вы считаете счастьем быть мужем богатой женщины?

— Нет, — серьезно ответил Зоннек. — Но быть мужем прелестной, достойной любви женщины, которая будет любить тебя всей душой, это — счастье. Что касается богатства и блеска, которые окружают ее, то они совершенно не мешают.

Прошло несколько секунд. Рейнгард молчал. Наконец он вполголоса спросил:

— А господин фон Осмар? Вы думаете, ему придется по душе такой жених, как я, если бы даже Зинаида решилась принадлежать человеку, который вечно будет оставлять ее и, проведя с ней каких-нибудь несколько месяцев, снова пускаться в дальние странствия?

Зоннек с красноречивой улыбкой пожал плечами.

— Ты спрашиваешь? Попробуй! Медлить и раздумывать обычно не в твоих привычках. Впрочем, это жребий каждой жены моряка, и с вашими характерами это единственное, что может обеспечить вам прочное счастье. Вы оба не вынесете обыденной, будничной, мирной супружеской жизни; разлука же и опасности будут постоянно придавать вашей любви новую прелесть, каждое свидание будет медовым месяцем. Впрочем, к чему рассуждать? Весь вопрос в том, любишь ли ты Зинаиду.

Рейнгард сел и опустил голову на руки.

— Не знаю, — медленно проговорил он. — Я никогда не задавал себе этого вопроса.

— Так задай его теперь и тогда говори или… молчи. Я не хочу оказывать на тебя давление, но натура, подобная твоей, требует узды; ей необходимо где-нибудь прочно осесть, чтобы не заблудиться в безграничном просторе. Ты мечтаешь о сказочном, безмерном счастье, таящемся где-то в бесконечной дали, и не видишь того, что прелестная действительность стоит перед тобой и протягивает тебе руку… Решайся! Ты еще можешь выбирать.

Он встал, собираясь идти вниз. Рейнгард ничего не ответил и не пошел за ним. Слова Зоннека произвели на этот раз впечатление. Минут десять молодой человек сидел не шевелясь, потом встал и подошел к балюстраде.

Снизу доносился городской шум, который к вечеру, казалось, еще усилился; везде сверкали огни. Над Нилом стоял мрак, но на небе горели звезды; они казались гораздо крупнее и гораздо ближе, чем на севере, на далекой родине Эрвальда. Эта полная тайн, сверкающая звездами восточная ночь дышала опасными чарами, и Рейнгард чувствовал, что поддается ее обаянию. Прекрасное лицо с темными тоскливыми глазами, только что стоявшее перед ним, потускнело и исчезло, а его взгляд затерялся в звездной дали. Он мечтал… мечтал о фата-моргане.

По Муски, самой оживленной торговой улице Каира, двигалась плотная, пестрая толпа, наполняющая ее ежедневно с самого раннего утра и до поздней ночи. Под навесами лавок, тянущихся непрерывным рядом по обе стороны, приценивались и торговались покупатели, не заботясь о людском потоке, который, проносясь мимо, немилосердно теснил и толкал их. Серьезные, с достоинством шествующие фигуры мужчин с ниспадающими на грудь бородами и в тюрбанах на бритых головах, женщины в волочащихся синих одеяниях, под покрывалами с прорезями для глаз, черные и коричневые люди, выкрикивающие названия всевозможных товаров, с трудом пробирающиеся экипажи, фыркающие, взвивающиеся на дыбы лошади, высоко нагруженные верблюды, верховые ослы с проводниками, во всю силу легких выхваляющими своих разукрашенных бляхами животных, шум, давка, часто представляющая опасность для жизни на такой узкой улице, и ко всему этому полуденное солнце, обжигающее, как в разгар лета, несмотря на зиму, — от этого зрелища кружилась голова, и тем не менее невозможно было оторвать от него глаз.