— Поблагодарю? — с отчаянием вырвалось у молодой девушки. — Ты лишил меня счастья всей жизни! Я могла быть счастлива только с ним! Ты оскорбил Рейнгарда, и он никогда не простит тебе, а я брошу дом отца, богатство, все, все ради него, если он этого потребует!

Консул смотрел на нее, испуганный и ошеломленный этим стихийным взрывом страсти. Он не узнавал своей кроткой, тихой дочери.

— Ты с ума сошла! — воскликнул он скорее со страхом, чем с гневом.

Девушка ничего не ответила, а вырвалась из его рук и, бросившись на скамью, разразилась громкими, судорожными рыданиями.

Тем временем Рейнгард стремительно шел через сад; он торопился навсегда оставить эти места. В эту минуту он ненавидел консула, и его не трогало мужество, с которым Зинаида отстаивала свою любовь; позор, которому его подвергли, заслонил собой все. Стиснув зубы, с искаженным лицом, Рейнгард шел так поспешно, точно у него горела земля под ногами.

Вдруг у дорожки раздвинулись кусты и из них выглянула головка Эльзы. Она играла с Гассаном в прятки, но, увидев молодого человека, забыла про игру и спросила, подбегая к нему:

— Ты уже уходишь?

Рейнгард остановился, детский голос произвел на него странное действие. Он провел рукой по лбу и ответил жестко и с горечью:

— Ухожу… и больше не вернусь!

Девочка посмотрела на него вопросительно.

Он вдруг поднял ее на руки, как в тот таинственный полуденный час, когда они вместе наблюдали мираж, и страстным тоном прошептал:

— И тебя я никогда больше не увижу, крошка Эльза! Не забудь же, когда приедешь домой, передай мой привет родине, слышишь? Прощай, злое, прелестное маленькое созданье!

Он быстро поцеловал девочку, прежде чем она успела воспротивиться, и, опустив на землю, бросился прочь.

На следующее утро к Зинаиде пришел Зоннек, и она приняла его в своей комнате. Ее бледное, утомленное, лихорадочно возбужденное лицо показывало, что она провела всю ночь без сна, в слезах.

— Так вы отказываетесь принять нашу сторону? — спросила она с болезненным упреком. — Я рассчитывала на вас. Вы — моя последняя, единственная надежда, и вы не хотите помочь нам!

— Не могу, Зинаида! — серьезно ответил Зоннек. — Ваш отец сочтет изменой дружбе, если я стану тайком покровительствовать тому, что он открыто запрещает. И он будет прав.

— Будет прав, когда он неправ уже тем, что был так безгранично жесток?

— Все равно! Он — ваш отец, и вы обязаны подчиниться его воле, по крайней мере, в настоящую минуту.

— Но я не хочу подчиняться! — горячо воскликнула девушка. — Я не позволю простым приказанием разбивать счастье всей моей жизни. Вы ведь знаете, как было дело?

— Знаю, а потому и считаю вмешательство со своей стороны бесполезным; посредничество ничего не даст.

— Из-за того, что Рейнгард чувствует себя оскорбленным? Потому-то я и хочу еще раз поговорить с ним. Я должна видеть его, чего бы это ни стоило, и вы должны помочь нам. Если мы увидимся в вашем присутствии, под вашей охраной, то никто не найдет в нашем свидании ничего предосудительного.

— Но на меня падет вся ответственность, — с ударением возразил Зоннек. — Повторяю, я не могу сделать этого. Выпросите у отца разрешение на это последнее свидание, и я готов устроить его, тайком же — нет!

— Но если я вас прошу, умоляю вас! Боже мой, ведь в том, чего я прошу, нет ничего дурного! Я не могу требовать от Рейнгарда, чтобы он пришел в дом, где с ним так обошлись; если же он уедет теперь с такой горечью в душе, то уедет навсегда. Я хочу только видеть его еще раз, сказать ему, что останусь ему верна, несмотря ни на что, что бы ни делали для того, чтобы разлучить нас, что я принадлежу ему навеки. Вы знали меня ребенком, любили меня, как отец; неужели вы откажете мне в моей первой и единственной просьбе?

Ее голос дрожал, полный страха и трогательной мольбы, а из глаз, устремленных на Зоннека, катились горячие слезы. Он с трудом справлялся со своим волнением; мягко взяв руки молодой девушки, он сжал их в своих.

— Не считайте меня черствым и жестоким, Зинаида, если я все-таки откажу. Я сам получил когда-то жестокий урок. Точно так же, как вы теперь, меня просил мой друг; он был самым дорогим для меня человеком, а его невесту, которую разлучала с ним воля отца, я любил как сестру. Я уступил, устроил им тайное свидание, и это окончилось несчастьем. Отец бросил мне в лицо упрек, обвиняя во всем меня. Раз я вмешался в чужую жизнь, вторично я этого не сделаю; урок был слишком жесток.

Зинаида вдруг выдернула свои руки, резко отвернулась и отошла к окну.

— Хорошо, мы обойдемся без помощи.

— Что вы затеваете? — с тревогой спросил Зоннек.

— Ничего… так как вы отворачиваетесь от нас! — ответила она жестким голосом, но на ее лице появилось выражение отчаянной решимости.

Зоннек подошел к ней.

— Не предпринимайте ничего насильственного, Зинаида, прошу вас! Я пойду к вашему отцу и постараюсь уговорить его разрешить вам это последнее свидание. Может быть, мне это удастся.

Зинаида не ответила и как будто не слышала его слов, но когда он ушел, судорожно переплела пальцы рук, и из ее груди вырвался крик отчаяния:

— И он покинул меня! У меня нет теперь никого, кроме тебя, Рейнгард! Спаси меня… для самого себя!

Осмар тоже был в крайне возбужденном состоянии. Когда Зоннек вошел в кабинет, он торопливо встал из-за письменного стола, и пошел ему навстречу.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал он, — нам нужно поговорить о вчерашнем неприятном происшествии.

— Я был у Зинаиды, — холодно и сдержанно ответил Зоннек. — Она прислала за мной, иначе я не пришел бы.

— Уж не намерены ли вы упрекать меня? — спросил консул, заметивший тон и сдержанность приятеля. — Скорее я имею на это право; вы все знали и не предупредили меня.

— Разве это было нужно? Я думаю, любовь вашей дочери и для вас не была тайной. Вы должны были знать о ней.

— Да, но я не считал ее чувства серьезными и опасными и ради вас, Зоннек, не хотел предпринимать ничего, что могло быть вам неприятно. Теперь, когда ваш фаворит забылся до такой степени, мне не оставалось ничего другого.

— Забылся? В первый раз слышу.

Осмар взглянул на него с удивлением.

— Я думал, что вам все известно. Эрвальд сделал формальное предложение.

— Совершенно верно. Что же дальше?

— Кажется, вы находите, что это в порядке вещей! — обиженно воскликнул консул. — Признаться, я не ожидал такой дерзости от молодого человека, единственная заслуга которого состоит в том, что он находится под вашим покровительством. По какому праву он осмеливается делать предложение моей дочери?

— По праву будущего, которое он завоюет, должен завоевать, если только останется жив; за это я ручаюсь.

— Вексель на будущее всегда представляет собой нечто сомнительное; в лучшем случае по нему будет уплачено через несколько лет. Я никогда не позволю дочери связать себя опрометчивым обещанием и жертвовать всей своей молодостью. Я не позволил бы этого, даже если бы речь шла о браке с человеком нашего круга, а в данном случае и рассуждать нечего. Кто такой этот Эрвальд? Его происхождение темное, прошлое — тоже; вы сами ничего о них не знаете. Вам и незачем наводить о них справки, когда вы выбираете себе товарищей для экспедиции; вам нужны только сила и смелость. Мне же при выборе зятя приходится руководствоваться совсем иными соображениями.

Зоннек молчал; он не мог оспаривать эту точку зрения, а то, что он знал о прошлом Рейнгарда, не могло обезоружить консула. Наконец он сказал:

— Я не говорю, что вы не имеете права отказать в руке вашей дочери, но это было сделано более чем бесцеремонно. Можно отказать человеку, но нельзя оскорблять его.

— Я хотел раз навсегда положить конец этой истории, — объяснил консул, чувствуя справедливость упрека. — Если бы я подозревал, что дело зайдет так далеко, то давно принял бы меры и избавил бы нас всех от тягостной катастрофы. Так Зинаида вызвала вас? Она рассчитывает на ваше влияние и просила вас быть посредником?