— Вы принимаете в этом человеке особенное участие, — сказал Вальтер после короткого молчания. — Я заметил это еще вчера, во время нашего разговора. Вы знали его раньше?

Зоннек обернулся. По его лицу было видно, что приговор врача глубоко взволновал его.

— Да, доктор, мы были когда-то друзьями, друзьями юности, пока не случилось то, что разлучило нас. Позвольте мне не объяснять, что это было, я не в силах рассказывать в такую минуту, и мне не хочется говорить ничего такого, что было бы похоже на обвинение. Мы много лет не виделись и лишь несколько недель тому назад встретились здесь, в Каире. Об образе жизни Бернрида я узнал достаточно — ведь он пользуется известностью в кругу спортсменов. Но, кажется, вы были ближе с ним знакомы? Я слышал, что вы часто бывали у него.

— Бывал, потому что лечил его супругу до самой ее смерти. Когда они приехали сюда три года тому назад, она была уже больна и умирала медленной смертью. Видно было, что в свое время она была очень красива, и говорили, будто Бернрид из-за нее разошелся со своими родными.

— Да, он ниспроверг тогда все, что мешало ему следовать влечению своей страсти. Если бы хоть эта страсть оказалась прочной! Это был счастливый брак?

— Не думаю. Муж редко прощает жене, что пожертвовал ради нее богатством и положением в обществе; как бы ни была она невиновна, рано или поздно, когда страсть поутихнет, ей придется поплатиться за это. Когда я познакомился с Бернридом, он был уже глубоко озлобленным человеком, в разладе с самим собой и со всем светом и ненавидел ту жизнь, которую вел, потому что она была его единственным источником существования. Боюсь, что он частенько вымещал свою злость на бедной жене. Только одно на земле он любил по-настоящему — своего ребенка.

Зоннек ничего не ответил и только молча кивнул головой, как бы желая сказать, что ожидал этого.

Доктор продолжал:

— Сколько раз я пробовал потом уговорить его поместить девочку в какую-нибудь немецкую семью. Что могло выйти из нее, если она большую часть дня, пока он проводил время в игорных домах да на ипподроме, была предоставлена невежественной няньке? Но все мои доводы были напрасны. Бернрид утверждал, что не может жить без ребенка, и, действительно, любит его с безумной нежностью. Мне кажется, он инстинктивно чувствовал, что лишь близость дочери еще предохраняет его от полного падения, и цеплялся за нее, как за спасательный круг.

— Я заходил сегодня утром в гостиницу, где он живет, чтобы взглянуть на ребенка, — заметил Зоннек глухим голосом, — но мне сказали, что вы уже были раньше и взяли его.

— Да, я передал малютку жене, всегда чувствовавшей к ней особое влечение, и она теперь у нас. Вы хорошо знаете близких Бернрида? Он был в этом отношении крайне скрытен и не говорил о своих родных, а между тем нам придется обратиться к ним.

— От Бернридов нечего ждать, — решительно сказал Зоннек. — Они с самого начала враждебно отнеслись к его браку и не признают ребенка, как не признали его матери; это надменный, гордый своими предками род. Я напишу дедушке девочки, профессору Гельмрейху, живущему в Кронсберге. Впрочем, может быть, Бернрид еще сам сделает какие-либо распоряжения. Он в сознании?

— До сих пор он приходил в сознание только на несколько минут, но я думаю, что перед смертью он придет в себя. Это часто бывает в таких случаях, и тогда он, без сомнения, потребует к себе ребенка.

Зоннек, видимо, боролся с собой несколько секунд, но потом сказал:

— Мне можно его видеть?

— Если хотите. Уже не стоит бояться его волновать, и, может быть, ваш приход будет последней радостью для человека, до которого никому больше нет дела. Вечером я опять поеду в больницу; приходите ко мне туда. Однако, пойдемте в сад; там жена и маленькая Эльза. Мне хочется показать вам девочку.

Спускаясь с лестницы, они встретили Рейнгарда Эрвальда; он условился с Зоннеком встретиться у доктора и тоже желал узнать, как себя чувствует человек, для которого вчерашнее поражение оказалось столь роковым. По приглашению доктора он присоединился к ним, и они вместе вошли в сад.

Сад при доме Вальтера напоминал маленький зеленый оазис среди моря городских домов. Здесь все цвело и благоухало с тропической роскошью и великолепием, а красиво накрытый для завтрака стол придавал месту необыкновенный уют и привлекательность. Жена доктора стояла у стола и заваривала чай, а вокруг весело бегала, играя с крошечной белой собачкой, девочка лет семи-восьми.

— Вот тебе два героя пустыни! — шутливо сказал доктор, подходя со своими гостями.

Госпожа Вальтер, еще молодая дама с тонкими, приятными чертами лица, встретила мужчин, с которыми была уже знакома, просто и приветливо и пригласила их позавтракать.

— К сожалению, я еще не имею ни малейшего права на титул, которого удостоил меня доктор, — садясь сказал Эрвальд. — Пока у меня есть только желание заслужить его.

— И нужная для этого отвага, что мы видели вчера на скачках, — прибавил Вальтер. — Поди сюда, Эльза! — обратился он к девочке, которая оставила игру и подошла, с любопытством глядя на незнакомых людей. — Дай ручку этому господину, это — друг твоего папы.

Малютка доверчиво протянула Зоннеку руку. Это была прехорошенькая крошка: стройная, изящная, как эльф, с розовым детским личиком, на котором блестели большие синие глаза. Распущенные белокурые волосы с легким рыжеватым оттенком падали на открытые плечики, судя по белизне которых никак нельзя было предположить, что ребенок уже несколько лет жил под африканским солнцем. Белое платьице было отделано дорогими кружевами, а на шейке блестел золотой медальон тонкой арабской работы. Это воздушное маленькое существо казалось олицетворением жизни. Девочка была так очаровательна в эту минуту, когда, разгоряченная игрой, обеими ручками откинула волосы назад и с улыбкой повернула личико к незнакомому господину, что Зоннек почти со страстной нежностью притянул ее к себе и поцеловал.

Эльза спокойно разрешила этот поцелуй и сказала серьезным тоном, каким обычно говорят дети, сообщая что-нибудь важное:

— Мой папа уехал, но он скоро вернется, и дядя-доктор говорит, что он привезет мне что-то хорошее. Так ты знаешь моего папу?

— Да, дитя мое, — ответил Зоннек и, нагнувшись к ней, прибавил тихо, так что только она могла его слышать: — Я когда-то очень любил твоего папу, очень любил.

Эльза посмотрела ему в лицо. Она точно поняла, что крылось в этих словах, потому что вдруг сама, без просьбы, протянула этому чужому человеку свои розовые губки.

— Я тоже хочу получить ручку и поцелуй от своей маленькой соотечественницы, — сказал Эрвальд. — Я не согласен оставаться ни с чем. Поди же сюда!

Может быть, на Эльзу подействовал его шутливый, немножко повелительный тон или же ей что-то не понравилось в молодом человеке, только она не тронулась с места.

— Что же, Эльза? Разве ты не хочешь подать руку господину Эрвальду? — спросила докторша, но девочка тряхнула головой и весьма решительно проговорила:

— Нет!

Зоннек стал ласково уговаривать крошку, но напрасно; она соскользнула с его колен и стояла перед ним, как олицетворение упрямства. Она топала маленькой ножкой и сердито повторяла:

— Нет! Не хочу! Я не стану целовать его!

— Ого, как враждебно! — насмешливо сказал Рейнгард. — Так мне придется силой взять поцелуй, в котором мне отказывают.

Он протянул к девочке руки, но она мгновенно отскочила и побежала по саду. Молодой человек бросился за ней, и среди кустов и деревьев началась настоящая охота.

Крошка Эльза не давалась. Как стрела, летела она впереди Эрвальда, вдруг ныряя в кусты, появляясь совсем в противоположной стороне и неизменно ускользая всякий раз, когда он думал, что уже схватил ее. Белое платье и белокурые волосы развевались, ребенок мелькал между цветущими кустами, как большой белый мотылек, и Эрвальду было так же трудно поймать его, как настоящего мотылька. Но наконец он добился-таки цели и понес девочку назад к столу.