Молодой графине не пришлось что-либо отвечать, так как в эту минуту вошел Павел с докладом, что лошади поданы. Десять минут спустя княгиня была готова и садилась в ожидавшие ее сани. Прощание с племянницей было непродолжительным и происходило в присутствии слуги, но Ванда прекрасно поняла взгляд, который бросила ей тетка. Она молча положила свою холодную как лед руку на руку княгини и та, казалось, удовлетворилась этим безмолвным обещанием.

Молодая графиня, наконец, осталась наедине с собой и со своей тревогой, указывавшей ей на опасность, которой не хотела верить мать. Ванда стояла у письменного стола, на котором еще лежали письма отца и Льва. Несколько слов, набросанных на бумагу и посланных в Вилицу, могли предотвратить все. Молодая девушка была достаточно посвящена в планы организации и знала, какое значение имело пограничное лесничество; там хранилась часть оружия, а потому было необходимо иметь преданного человека, на которого можно было бы рассчитывать; удаление лесничего было равносильно потере этого значимого для партии поста.

Нордек редко приезжал в это отдаленное лесничество, так как у него было слишком много дел в Вилице; если он увидит теперь, что там открыто противятся его приказаниям, то без всякого сожаления примет свои меры. А он неминуемо должен будет открыть все, если получит предупреждение, что там ему грозит опасность.

Все это очень четко представилось Ванде, но в то же время ей была ясна опасность, грозившая Вольдемару. Увы! Ужасное слово «измена» парализовало всю силу ее воли. Она сама угрожала Льву своим презрением, когда он в припадке ревности колебался исполнить свой долг, теперь же этот долг повелевал ей не писать тех слов, которые могли избавить Нордека от опасности.

Ванда тщетно искала какой-либо выход, перед ней все время неумолимо стояло грозное «да» или «нет».

Прошло уже более часа, и молодая девушка совершенно обессилела от этой ожесточенной борьбы; ее лицо ясно выражало, что она пережила за этот час; она была не в состоянии больше бороться и даже думать и, в изнеможении опустившись в кресло, закрыла глаза.

Тут перед ней снова тихо выплыло сотканное когда-то из солнечного света и шума моря видение, которое оплело своими чарами два юных сердца, не подозревавших тогда, что оно означало. С того осеннего вечера в лесу оно часто появлялось перед молодой графиней, и никакие усилия воли не могли заставить его исчезнуть. Теперь оно снова стояло перед ней, как бы начертанное волшебной рукой и озаренное ярким золотистым сиянием. Ванда боролась против этого очарования со всей страстностью и энергией своего характера. Она отдалила разлукой и расстоянием человека, которого хотела ненавидеть, потому что он не принадлежал к друзьям ее народа; она искала спасения в этой теперь столь ярко вспыхнувшей вражде обеих наций… но какой смысл имела вся эта отчаянная борьба, когда победа все-таки не была достигнута? Теперь уже больше не могло быть речи о мечте или самообладании. Она знала теперь, какие чары завладели ею тогда на Буковом полуострове; она осознавала, что разорванные нити этих чар начали опутывать ее тогда в лесу и окончательно сковали теперь. Она знала также, какие сокровища открыл ей старый чудесный город — увы! — лишь на несколько мгновений, чтобы затем снова исчезнуть в морской пучине. Только в одном старая легенда не солгала ей; воспоминание о нем не хотело исчезать, тоска не прекращалась, и среди всей этой вражды, борьбы и сопротивления нежно и таинственно звучали из морской глубины волшебные колокола Винеты.

Ванда медленно поднялась. Ужасная борьба в ее душе между любовью и долгом была окончена; эти последние минуты решили все. Она не поспешила к письменному столу и не взялась за перо, а дернула за звонок и позвала слугу. Она опиралась на стол, ее рука дрожала, но лицо было спокойно и выражало твердую решимость.

— Если дело дойдет до крайности, то я вмешаюсь, — дрожащими губами прошептала она. — Его мать совершенно спокойно и равнодушно позволяет ему идти навстречу опасности, ну, так я спасу его!

Опасное лесничество находилось всего на расстоянии получаса ходьбы от границы. Довольно большой красивый дом, назначенный для лесничего и построенный покойным Нордеком, имел теперь запущенный вид, так как в течение двадцати лет совершенно не ремонтировался; теперешний лесничий был обязан своим местом исключительно влиянию княгини, которая воспользовалась смертью его предшественника, чтобы устроить одного из своих приверженцев, который был предан ей телом и душой.

Лес и дом лесничего были еще сильно занесены снегом. В большой комнате первого этажа находился сам лесничий вместе со своими помощниками и несколькими работниками; у всех за плечами были ружья и они, по-видимому, ожидали своего хозяина, но о повиновении, очевидно, не было и речи; насупленные, упрямые лица людей не предвещали ничего хорошего. Тем не менее, все они стояли в данную минуту в почтительных позах, так как с ними была и молодая графиня Моринская.

— Вы поставили нас в скверное положение, Осецкий, — проговорила она. — На вас возлагалась обязанность заботиться о том, чтобы лесничество осталось вне подозрений, а вместо этого вы заводите ссоры с патрулем. Княгиня очень недовольна. Я явилась от ее имени, чтобы еще раз запретить вам какие бы то ни было выходки. Ваше самовольство уже причинило нам много вреда.

Этот упрек, по-видимому, произвел на лесничего впечатление; он опустил глаза, и в его голосе прозвучало нечто вроде раскаяния.

— На этот раз я не мог сдержать своих людей. Ах, если бы только княгиня и вы, ваше сиятельство, знали, каково нам тут сидеть, сложа руки, когда по ту сторону границы идет такая борьба! У всякого терпение лопнет. Если бы я не знал, что мы тут необходимы, то мы уже давно были бы там.

— Вы останетесь здесь! — решительно проговорила Ванда. — Вам известно приказание моего отца; это лесничество непременно должно быть нашим, а там у него людей достаточно. Но теперь главное вот в чем: сегодня здесь будет господин Нордек.

— Да, — с насмешкой произнес лесничий, — он хочет заставить нас подчиниться. Повелевать Нордек умеет, но еще вопрос, найдется ли хоть один человек, который захочет ему повиноваться!

— Что вы хотите этим сказать? — спросила графиня. — Разве вы забыли, что Вольдемар Нордек — сын вашей госпожи?

— Князь Баратовский — ее сын и наш господин, — воскликнул лесничий, — если же она и потеряет своего Нордека, то вряд ли будет горевать о нем больше, чем о его отце. Да и вообще это было бы самое лучшее; тогда управлять всем станет княгиня, а молодой князь будет ее наследником, как, в общем, следовало бы.

Ванда побледнела. Так вот до чего довела роковая рознь между матерью и сыном!.. Подчиненные уже хладнокровно рассуждали о том, какие выгоды представляет смерть Вольдемара его ближайшим родным! Ванда чувствовала, что к ней здесь относятся с уважением только как к дочери графа Моринского и племяннице княгини, явившейся от ее имени; если бы только находящиеся здесь догадались, что именно привело ее сюда, то ее власти пришел бы конец, а вместе с тем исчезла бы и возможность спасти Вольдемара. Поэтому молодая девушка поняла, что ей необходимо сохранить полное самообладание.

— Не смейте трогать вашего хозяина, — произнесла она повелительно, но так спокойно, как будто действительно исполняла возложенное на нее поручение. — Что бы ни случилось, княгиня хочет, чтобы ее сын оставался невредимым. Осецкий, вы должны повиноваться во что бы то ни стало — именно этого от вас ждет княгиня. Вы уже разгневали ее однажды своим непослушанием, не делайте этого вторично!

Лесничий с недовольством стукнул своим ружьем о пол, но ни он, ни остальные не решились даже роптать, ведь речь шла о приказании княгини, которая пользовалась авторитетом.

Ванда, безусловно, достигла бы своей цели, если бы имела возможность дольше воздействовать на этих людей. Но в эту минуту подъехали сани, и все посмотрели в окно. Молодая графиня всполошилась; тревожно оглядевшись по сторонам, она скользнула к маленькой двери, находившейся в глубине комнаты, и быстро произнесла: